Смекни!
smekni.com

Этнополитические процессы в Российской Федерации (стр. 2 из 5)

Это подтверждает и исторический опыт России, где формирование самобытности народов не менее успешно на протяжении многих веков происходило в рамках единого государства, а связанная с ней дифференцирующая тенденция устойчиво дополнялась консолидирующей, отражавшей интегрированность этнонациональньгх сообществ Евразии в некую вполне устойчивую целостность. Что же она из себя представляла, посмотрим далее, предварительно проведя необходимое для этого ретроспективное исследование.

Прежде всего следует учесть, что Россия складывалась в многонациональную державу под давлением специфических геополитических обстоятельств, определяющим стержнем которых выступало долговременное совпадение в тот или иной период интересов народов на обширных просторах значительной части Европы и Азии, что и способствовало их преимущественно добровольному единению. Возьмем из истории в подтверждение один весьма показательный эпизод. В 1826 г., когда при нашествии персидских войск небольшой русский отряд, несмотря на превосходство противника, вынужден был защищать крепость Шушу и овладеть ею из-за его героического сопротивления при поддержке населения возможности не представлялось, Аббас-Мирза, руководивший осадой, решил жестокостью и коварством склонить на свою сторону находившихся в крепости армян и тем самым принудить гарнизон сдаться.

Для этого он приказал подвести под крепостные стены несколько сот армянских семей из окрестных сел вместе с архиепископом, сделав расчет на то, что духовенство пользовалось всегда у этого народа непререкаемым авторитетом. Под страхом угроз «перебить всех» священника заставили уговаривать соотечественников «сдать крепость, хотя бы ради спасения стольких человеческих жизней». Но в ответ на уговоры армяне стали кричать со стен, что «они не изменят русским и сами увещевали своих братьев покориться печальной судьбе, которая их ожидает, ибо пусть лучше погибнут несколько сот человек, чем весь народ подпадет под тяжелый гнет...»

Именно так порой достаточно остро осознавались необходимость объединения с Россией многими народами, принимавшими на том или ином этапе решение в целях самосохранения укрыться за ее державными рубежами и воспользоваться ее государственным покровительством.

В тех же случаях, когда присоединение достигалось посредством принуждения, оно чаще всего диктовалось настоятельными потребностями обеспечения безопасности этих рубежей на представлявших постоянную угрозу направлениях. Наиболее беспокойным на протяжении нескольких столетий оставалось южное. Внезапные набеги на Россию восточных инородцев (крымских татар, ногайцев, горцев и т. д.) совершались каждый год и были по сути обычным явлением. Вторгнувшись в страну, они все сметали на своем пути, «сопровождая свое движение грабежом и пожарами, захватывая людей, скот, всякое ценное ... имущество». После этих набегов подвергшиеся им области длительное время оставались в запустении, а пленных только в Крым приводили в таком количестве, что при виде их нескончаемых верениц очевидцы спрашивали, остался ли еще кто-нибудь там, откуда их привели. Невольников массами продавали в Турцию и другие страны Востока.

Кроме того, в результате непрекращавшихся вплоть до включения Крыма в состав России в 1783 г. агрессивных вторжений с этого ханства, в общей сложности по далеко неполным подсчетам погибло более 5 млн русских. Если принять во внимание все составляющие демографических последствий, в том числе снижение естественного прироста населения, цифра потерь многократно увеличится. При подсчете же их на других участках южного приграничья масштабы трагедии России будут выглядеть еще более внушительно. Не меньшими их размеры были в частности в сопредельных регионах со Средней Азией. Отсюда русских пленников в огромном количестве поставляли на невольничьи рынки Хивы, Бухары, Коканда и т. д. О значительных размерах бедствия можно судить хотя бы по тому, что все посольства, направлявшиеся даже в XIX в. в различные государства этого региона из России до самого последнего посольства в 1873 г. в Хиву включительно, имели поручения освободить из плена ее подданных. Эти переговоры, как правило, не давали каких-либо результатов и сложившееся положение продолжало оставаться без изменений.

Предпринимавшиеся же вследствие описанных обстоятельств военные акции по достижении успеха не приводили тем не менее к установлению в отношениях с умиротворенными таким путем народами дискриминационных норм, как было, к слову, в других империях, а их главное предназначение сводилось к стабилизирующим ситуацию внешним российским государственным ограничениям, с сохранением статуса местного регионального самоуправления и возможностей для дальнейшего нормирования этнонациональной самобытности. Такого рода ограничения были ничем иным, как долговременным политическим компромиссом, конечной целью которого являлось постепенное гражданское приобщение к России. Поскольку элементы добровольности и силового принуждения закономерны для становления любого государства, с учетом сказанного, можно сделать вывод, что проводившиеся Россией завоевания тоже были одной из составных частей общего геополитического стабилизационного процесса, происходившего на протяжении многих веков в пределах Евразии.

Однако в нем были и свои нетипичные проявления. К ним следует отнести прежде всего включение в состав России части Польши и Финляндии. В первом случае, правда, включение нужно оговорить тем, что Россия, ввязавшись в конце XVIII в. в разделы Речи Посполитой, действовала адекватно с намерениями союзных европейских держав (Австро-Венгрии и Германии) и их инициативами, во втором, — тем, что территория княжества была отвоевана у Швеции и, до этого момента не имея никакой самостоятельности, она обрела ее вновь, оказавшись лишь в российских пределах в начале XIX в. Так или иначе несмотря на то, что Польша когда-то сама активно проводила завоевания русских земель и не оставляла к ним своих притязаний впоследствии, можно отчасти согласиться и с А. И. Герценом, отметившим еще в 1860 г., что разделы этого государства в пору его слабости «явились первым бесчестием, запятнавшим Россию». Но только под таким углом зрения нельзя, безусловно, рассматривать все ее завоевания, диктовавшиеся в большинстве случаев, как видно из изложенного, обстоятельствами необходимости защиты ее государственных интересов и безопасности населения.

Тем более, что к расширению территориальных пределов России сочувственно и с пониманием относились многие видные представители инородцев. Весьма показательным на этот счет является суждение крымско-татарского просветителя Исмаила бея Гасприн-ского, высказанное им в 1881 г. на страницах тюркоязычной печати: «... Россия еще не достигла своих исторических, естественных границ. Мы думаем, что рано или поздно границы Руси заключат в себе все тюрко-татарские племена, и в силу вещей, несмотря на временные остановки, должны дойти туда, где кончается населенность тюрко-татар в Азии. Граница, черта, разделяющая Туркмению и Среднюю Азию на две части — русскую и нерусскую, — может быть политически необходима в настоящее время, но она неестественная, пока не охватит все татарские племена Азии...».

В отличие от практики других стран Запада и Востока, присоединенные к России народы не подвергались шовинистической унизительной дискриминации в системе управления. Для них она чаще всего имела не прямое, а косвенное предназначение, без посягательства на основные нормы их общественного быта, при соблюдении уважительного отношения к их обычаям и религиозным приверженностям. В сфере гражданских прав русская власть вообще избегала резкой ломки, считаясь с правовыми навыками населения, и оставляла в действии на управляемой территории и конституцию с сеймом в Великом княжестве Финляндском, и кодекс Наполеона в царстве Польском, и литовский статут в Полтавской и Черниговской губерниях, и магдебургское право в Прибалтийском крае, и обычное право, местные законы на Кавказе, в Сибири, в Туркестанском крае и т. д.

Внутренняя самостоятельность инонациональных сообществ и внешние российские административные ограничения указывают на то, что в государственную систему России было заложено не подавление, а именно политический компромисс. Попытки выйти за его рамки и «создать однородную империю» по типу западных, наметившиеся лишь при последнем российском монархе Николае II в конце XIX в., вступали в противоречие со сложившейся практикой управления и вызвали этнополитическую напряженность на ряде окраин, а в некоторых случаях породили даже сепаратизм, ранее у тех же народов не наблюдавшийся.

Отличие от других универсалистских образований мира состояло и в том, что инонациональная российская периферия из-за своего сопредельного расположения, и что самое важное, равноправного статуса, утрачивала постепенно признаки обособления и инородности» интегрируясь по мере формирования общегражданских связей в единое государственное пространство. Вместе с тем происходило геополитическое, цивилизационное и социально-экономическое срастание ее естественным путем с центральными собственно русскими областями.

Однако этому процессу каждая ее часть из-за тех или иных объективных причин поддавалась далеко не одинаково, а тяготение некоторых специфических в нее включений, например, к цивилизациям Запада и Востока так и не было до конца преодолено. Наиболее сильной первая разновидность тяготения оставалась вплоть до 1917 г. в Польше и Финляндии, хотя они тоже были захвачены в орбиту общероссийской и евразийской полиэтнонациональной интеграции. Это подтверждается в частности тем, что несмотря на отпадение этих территорий в момент революционного кризиса, в России остались поляки и финны, прочно связывающие свою судьбу только с ней и, несмотря на устойчиво сохраняющуюся этнонациональную самоидентификацию, наличие исторической родины, эмигрантским настроениям даже в наши дни не подвержены. Менее выражение и со своими особенностями эта же тенденция наблюдается и в Прибалтике.