Смекни!
smekni.com

Этнополитические процессы в Российской Федерации (стр. 1 из 5)

.

К концу XIX в. многовековой процесс формирования территориальных пределов российского государства подходил к завершению. С учетом складывавшихся геополитических реалий в начале XX в. после вхождения в состав Империи еще ряда регионов, наступал ее последний этап развития. Охватив 1/6 часть земли, Россия обрела, как считали тогда и это признавалось международными договорами, «свои естественные границы», уравнявшись в размерах с другой крупнейшей державой — Великобританией. Несколько уступали им в этом отношении существовавшие также в то время и новые имперские (универсалистские) образования, среди которых, прежде всего, следует упомянуть такие страны с зависимой периферией, как Китай, Турцию, Австро-Венгрию, Францию и Испанию. Все они, как известно, тоже вбирали в себя обширные просторы, населенные различными народами.

При внешнем, чаще всего кажущемся сходстве, эти геоэтнонациональные объединения из-за особенностей становления и административно-экономического функционирования имели, безусловно, и свои специфические отличия, и, представляя из себя более или менее консолидированные целостности, тем не менее были не похожи друг на друга по историко-цивилизационным и государственно-политическим параметрам. На поставленный со всей остротой в тот период вопрос, в чем они выражались, наука должна была дать, но не дала своевременные и исчерпывающие ответы. Необходимость в них за давностью между тем вовсе не отпала, а, напротив, существенно возросла после произошедшего в XX в. полного или частичного распада почти всех крупных имперских объединений мира. Тем более, что до сих пор последствия этого распада порождают то тут, то там такие конфликты между народами, которые по количеству жертв и разрушений мало чем отличаются от крупномасштабных войн.

Постигшая в последние годы в чем-то такая же участь бывшее российское полиэтнонациональное универсалистское сообщество, именовавшееся с 1922 г. «советским социалистическим» (СССР), как видно по последовавшим событиям, подтверждает эту печальную закономерность. Однако эти же последствия заставляют усомниться в якобы унифицированных свойствах выделенного и возведенного в ранг «образцового», в том числе в нормативных актах ООН и Хельсинских соглашений, опыта нескольких стран, причисленных к так называемым «демократиям» и, как следствие, в правомерности наметившихся необдуманных ему подражаний. Предлагаемые же с учетом его канонизированных рекомендаций варианты урегулирования ситуации в «горячих точках» не дают, как правило, ожидаемых результатов и не выдерживают чаще всего проверку практикой.

Нужно отметить, что концептуальные поиски для установления параметров несхожести универсалистских образований ранее все же намечались. На необходимость их ведения, правда, на достаточно узком, но весьма перспективном участке для дальнейших разработок обращала, например, внимание научной общественности и Российская Академия Наук, объявлявшая более ста лет назад дважды на всех языках конкурс на тему «Влияние монгольского ига на Россию», но так и не получила ни одного сколь-нибудь стоящего сочинения. Еще раз она обратилась к серьезной постановке подобной тематики в условиях нараставшего революционного кризиса. В 1917 г. образованная в ее рамках специальная «племенная комиссия» приступила к комплексному сбору материалов об инородческом населении России, к составлению на его основе этнографических карт и объяснительных записок к ним для национального отдела Временного правительства и будущего Учредительного собрания. Начатая тогда работа по известным причинам вскоре была прекращена. Университетские же центры, обеспечивавшие по тому времени достаточно высокий уровень исторических исследований, были заняты изучением, бесспорно, интересных, но все же менее значимых, сюжетов из отечественного прошлого.

С неослабевающей активностью тогда же, на рубеже XIX и XX вв., продолжалось обсуждение поставленного еще летописцем Нестором в «Повести временных лет» вопроса «откуда есть, пошла земля русская», так и не разрешенного по сей день. Неполнота знаний о происхождении русского народа и о начальных этапах становления его государственности пока, к сожалению, остается по многим аспектам не восполненной. Однако более актуальная проблема, поставленная со всей остротой современностью той переломной эпохи, «что представляет из себя Россия в государственном отношении в конце более чем тысячелетнего пути развития, объединившая множество различных народов (более 100), в чем ее сходства, а в чем отличия от других государств», так и не получила должного освещения и не была по сути даже сформулирована.

Существовавшие взгляды на этот счет не выходили из сферы философских догадок. Наиболее ярко они отражены в спорах западников и славянофилов, так и не доведенных до каких-либо убедительных результатов, но подготовивших в определенной мере почву для последующих, приходивших им на смену идеологических доктрин. Между тем потребность в конкретно-исторических разработках данной проблемы с каждым витком усиления общественно-политического кризиса монархической формы правления, игравшей помимо всего роль скрепляющего фактора для сложного полиэтнонационального державного механизма, и появлением в связи с этим на ряде окраин сепаратистских устремлений, резко возрастала.

Черту этому как бы подвели революционные потрясения 1917 г., к которым Россия подошла именно с такими наработками научных сведений о себе, что не в последнюю очередь способствовало разрастанию масштабов кровопролития в гражданской войне, ибо в разразившейся круговерти радикалистских перемен все противоборствующие силы в борьбе за власть опирались на сколоченные наспех программы, чаще всего составлявшиеся на основе заимствований чуждого опыта, и действовали вслепую. «Убедительный» ответ по его же меркам в конце концов на длительный срок после известных событий дали большевики: «Россия до революции — тюрьма народов и только Великий Октябрь принес им освобождение», несколько десятилетий «не вызывал» сомнений. Исходя из неоспоримых критериев невозможности отображения исторического процесса, равно как и всякого другого, лишь в каком-то одном измерении, следует подчеркнуть во избежание обвинений в конъюнктурных наклонностях, что придерживаюсь мнения о необходимости также на равных показывать недостатки и достижения советской эпохи, как и предшествующих периодов.

В резюме предваряющему аналитическому обзору хотелось бы особо выделить и огромное значение объективных исторических познаний в судьбе народов. Они не просто воссоздают во времени панораму их прошлого, но несут в себе очертания их настоящего и будущего. Даже на самых ранних стадиях развития этнических сообществ, идеология которых фокусировалась в преданиях, легендах и мифологических обоснованиях, во многом безопасность и сохранность этих сообществ зависела от качества передачи этих познаний из поколения в поколение. Эта же зависимость не исчезла и поныне. Применительно к современности можно кроме того отметить, что безопасность любого государства, а поскольку оно выполняет прежде всего охранительные функции и самого его населения, во многом зависит от состояния дел в исторической науке. Наглядный тому пример два цивилизационных надлома — произошедший в 1917 г. и происходящий на наших глазах в России. Неразработанность тех или иных проблем и появляющиеся вследствие этого их фальсифицированные Трактовки, под какими бы оболочками они ни скрывались, нередко открывают прямую дорогу к катастрофам.

Начиная с XVI в. до середины XIX вв. обозначились три генеральные тенденции в развитии государств на европейской, а затем и международной аренах: национальное (Англия и Франция до появления обширных заморских владений), земельно-локальное (княжества и города Италии и Германии до объединения) и универсалистское (имперское) с сопредельными территориями (Австро-Венгрия) этнополитические образования. В свою очередь, последнее вне европейских пределов имело еще одну типовую разнородность, колониальную, с классическим сочетанием обязательного наличия метрополии и зависимых стран. К середине XIX в. этническая разобщенность в Европе, там где она еще существовала, была преодолена при помощи «бонапартистского воссоединения» (завоевания и буржуазные реформы) в Италии и насильственного подчинения при канцлере Бисмарке в Германии.

Таким образом, произошел естественный отбор двух наиболее жизнеспособных тенденций, но в столкновении соответствовавших им концепций государственности, универсалистской (имперской) и национальной, идея «одна нация — одно государство» в ту эпоху в конечном итоге возобладала. Это подтверждает все последующие перемены в Европе вплоть до окончания первой мировой войны 1918 г. и распада Австро-Венгерской империи. Из-за специфических азиатско-африканских и южно-американских условий процессы этнонациональной консолидации, схожие с первоначальными европейскими, получили здесь распространение только в XX в. и сопровождались также освободительными устремлениями к независимости и созданию национальных государств, хотя границы их, в отличие от европейских, еще меньше совпадали с критериями монолитности ограждаемых сообществ.

Однако на пороге XXI в. универсалистская интеграция в Европе, получавшей некую целостность еще во времена могущественных древних империй Рима и Карла Великого, вновь обретает перспективность, превращая этот регион мира в конфедеративное объединение народов. Исключение составляет юго-восточная часть, составлявшая когда-то пределы православной Византии, где в результате религиозной экспансии мусульманства с Востока и католицизма с Запада, целостность также была существенно ослаблена с насаждением разобщения по линии межконфессиональных противоречий.

Мнение американского политолога 3. Бжезинского «о возрастающей роли национализма в современную эпоху» не находит всеобъемлющего подтверждения и скорее всего подпадает под разряд некорректных абстракций. Более убедительно в свете изложенного выше выглядит точка зрения нашего соотечественника В. Шульгина, одним из первых обратившего внимание на то, что с середины XX в. «национализм перестал быть силой конструктивной».