Президент высказывается о месте православия и РПЦ в обществе достаточно единообразно: он демонстрирует приоритет православия и не забывает подчеркнуть равноправие его с другими основными религиями страны. Показательным было, например, участие президента в торжествах в Дивеево в 2003 году: Путин впервые выступил на сугубо религиозном юбилее – столетии со дня канонизации Серафима Саровского, - но не сказал при этом ничего о приоритете РПЦ, зато за его спиной хорошо просматривались неправославные священнослужители. В ответ на напоминание Патриарха об определенной преемственности по отношению к столетней давности приезду императора Николая II и заявление, что торжества стали "символом единения Церкви, народа и власти", Путин не забыл упомянуть, что торжества стали возможны из-за расширения религиозной свободы.
С другой стороны, в сознании президента, похоже укоренилось вышеупомянутое превратное понимание преамбулы Закона 1997 года. Вот как он объяснял ситуацию на пресс-конференции в сентябре 2003 г.: ... мы имеем закон о свободе вероисповедания.
Я не помню точно названия закона, но в нем говорится о четырех основных вероисповеданиях: христианском русском православии, мусульманстве, иудаизме и буддизме. Все остальные вероисповедания имеют равные права в жизни и по закону, но эти четыре признаются основными.
... самой многочисленной из них является Русская Православная Церковь. И, конечно, я должен, я обязан принимать это во внимание[6].
В результате произошли вполне заметные политические (или, если угодно, бюрократические) перемены. Совет по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте, в который входят представители не только «традиционной четверки», но также – католиков, адвентистов, пятидесятников и т.д., а также светских экспертов-религиоведов, не собирался ни разу с мая 2001 года.
Состав Совета, формируемый почти исключительно по должности, дважды подвергался пересмотру, члены Совета участвовали к тех или иных экспертных работах, но как таковой Совет ныне не функционирует. Вместо него все более заметную роль играет Межрелигиозный совет России (МСР), который, собственно, и образуют те самые семь религиозных организаций, к которым теперь принято применять термин «традиционные» – РПЦ, три мусульманские ассоциации, две иудейские и Традиционная буддистская Сангха. Представители других конфессий к работе в МСР не приглашаются. Организации – члены МСР, действительно, представляют подавляющее большинство верующих своих конфессий. Не признают руководства Московской Патриархии лишь немногочисленные приходы Русской Православной Церкви За рубежом (РПЦЗ), отделившиеся от РПЦЗ группы и юрисдикции (сейчас, в возникшей в 2003 году перспективе объединения, российские приходы РПЦЗ тоже оказались в сложной ситуации), а также многообразные группы «катакомбников».
Три мусульманские структуры – Духовное управление мусульман России (ДУМР), возглавляемое Талгатом Таджуддином, Совет муфтиев России, возглавляемый Равилем Гайнутдином, и Координационный центр мусульман Северного Кавказа, возглавляемый с апреля 2003 г. Исмаилом-хаджи Бердиевым, объединяют безусловное большинство мусульманских общин, но некоторые региональные муфтии фактически самостоятельны, а целый ряд групп, особенно – ориентирующихся в той или иной степени на «чистый ислам» (и с большими или меньшими основаниями именуемых оппонентами «ваххабитами»), вовсе не имеет отношения к организациям – членам МСР. Федерация еврейских общин России (ФЕОР), главным раввином которой является Берл Лазар, и Конгресс еврейский религиозных общин и организаций России (КЕРООР), главным раввином которого является Адольф Шаевич, контролируют почти все иудейские общины (кроме некоторых ортодоксальных), причем, часть их входит в обе ассоциации, а бурно развивающийся (см. выше) реформистский иудаизм представлен не своим Объединением религиозных общин современного иудаизма в России (ОРОСИР), а через КЕРООР, в которую ОРОСИР входит.
А вот буддистская Сангха, возглавляемая пандидо хамба-ламой Дамбой Аюшеевым, представляет только алтайско-тувинский буддизм, но не калмыцкий, не имеют отношения к этой Сангхе и некоторые небольшие группы в крупных российских городах.
Лучше всего известна, да и наиболее значима в масштабах страны, ситуация внутри РПЦ. Так называемое "либеральное крыло" православия, представляющее собой обширный конгломерат групп, объединяемый лишь неприятием со стороны противников, включает в первую очередь последователей о. Александра Меня и общину о. Георгия Кочеткова. Но сейчас, в отличие от начала 90-х, эти группы достаточно изолированы и, хотя стараются расширять свое влияние, в публичной внутрицерковной полемике почти не участвуют[7].
Иное дело – другое крыло, именуемое разными авторами фундаменталистским, националистическим или ультраконсервативным. Оно гораздо влиятельнее, многочисленнее и агрессивнее. Но и оно далеко не однородно, его разномыслие с руководством Церкви и степень радикальности высказываний и действий сильно варьируются от группы к группе. Для общества же в целом наиболее существенно то, что эта часть Церкви в определенной степени (конечно, разной для разных групп) ассоциирована с русским националистическим движением, представляет собой его последовательно православное крыло, что позволяет говорить о специфическом феномене русского православного национализма.
Это крыло представлено и в большой политике; можно даже сказать, что Церковь присутствует в политике в наибольшей степени именно через православных националистов.
Это небезразлично обществу и, заметим, не идет на пользу самой Церкви. Российское законодательство запрещает религиозным организациям участвовать в политической жизни в узком смысле – в избирательных кампаниях. Запрещено также создание религиозных партий (равно как этно-национальных или профессиональных). С другой стороны, руководство Русской Православной Церкви – Московского Патриархата (далее – РПЦ) еще в 1994 году запретило своим клирикам баллотироваться на выборах даже в личном качестве, и этот запрет в России соблюдается. Но ничто не может помешать политикам любого ранга и любой партийной принадлежности апеллировать к религиозным (как правило – православным) ценностям, церковным деятелям – высказываться по любым значимым политическим вопросам за рамками прямой предвыборной агитации, и всем им вместе – обсуждать в политических терминах место религии вообще и РПЦ в частности в жизни общества. Вот совокупность всех этих высказываний (и соответствующих поступков), мотивирующих политическое утверждение религиозными аргументами либо мотивирующих конфессиональное требование аргументами политическими, я и называю религиозно, в нашем случае – православно, окрашенной политикой. (В российской политологии для этого явления утвердился термин "религиозный/православный фактор в политике".)
Наиболее очевидным присутствие националистов стало после последних парламентских выборов, когда Московская Патриархия крайне неудачно делегировала референта Патриарха Николая Державина в первую тройку Народной партии, получившую 7 декабря 2003 г. всего 1.18% голосов, и, вопреки некоторым прогнозам, перехват Патриархией у православных националистов флага "православной политики" не состоялся. В Думе оказалась целая дюжина членов Союза православных граждан (СПГ), прошедших преимущественно по списку "Родины", но отчасти – и "Единства" и по одномандатным округам от Народной партии. Некоторых из них можно смело отнести к радикальным националистам – Андрея Савельева или Николая Леонова.
Сам лидер фракции "Родина" Сергей Глазьев – сопредседатель СПГ, и он активно развивает "православную компоненту" в своей политике, опираясь разом и на православных националистов, и на руководство РПЦ; образцом может считаться принятый на VIII Всемирном русском народном соборе (ВРНС) в феврале 2004 г. при его активнейшем участии "Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании". Но формально, конечно, Патриархия никак не проявила своих симпатий к Глазьеву как к кандидату в президенты. В отличие от СПГ, активно его поддержавшего.
Еще менее удивительны сочетания православия с коммунизмом или неоевразийством. А уж восприятие православия лишь как одного из атрибутов этничности и сочетание его с теми или иными реконструкциями славянского язычества давно практикуются политическими активистами.
Возможны и промежуточные решения.
Например, в книге "Политическое православие"[8], сосредоточено внимание на тех политических группах, которые основывают свои политические взгляды на православном вероучении не на уровне общих лозунгов, а систематически и последовательно, не опираются параллельно на другие большие идеологии (например, на коммунизм, евразийство, теорию "консервативной революции" и т.д.) и при этом сохраняют, в принципе, лояльность своей Церкви. Конечно, эти группы достаточно разнообразны, но у них можно усмотреть и общие черты – например, все они оказались в той или иной степени националистами.
К православным политикам иногда причисляет себя основоположник неоевразийства Александр Дугин (конфессионально он принадлежит одному из старообрядческих течений). Религиозные воззрения Дугина ориентированы на "единую примордиальную Традицию", проявляющуюся в православии наравне с другими великими религиями. Дугин должен быть расположен где-то между вторым и третьим кругами политического православия: он много апеллирует к религиозным ценностям, но далеко не только к православным. Речь в данном случае (не единственном, кстати) идет не об искажении (интерпретации) православия в сторону иных религиозных или идеологических учений, а о прямом использовании сразу нескольких учений в качестве равных или сопоставимых по значимости оснований. Кроме того, Дугин гораздо чаще исходит не из религиозных концепций, а, например, из геополитических.