Приведенные слова принадлежат западноруссу Иоанну Вышенскому, афонскому иноку; но их разделяли многие. Фр. Скорина рекомендовал для изучения грамматики псалтирь, логики — книгу Иова и послания ап. Павла, для изучения "красномовности" — книги Соломона, арифметики — книгу Чисел, геометрии — Иисуса Навина, астрономии — первые главы книги Бытия и т. д.
Такие взгляды при нередкой недостаточности материальных средств у братств не могли содействовать правильному развитию братских школ, вследствие чего юношество, искавшее лучшего и высшего образования, по-прежнему направлялось в иезуитские коллегии и там заражалось латинством. Чтобы избежать такого грустного явления, сделана была попытка устроить братскую школу на более широких началах, так, чтобы эта школа вполне заменяла православным иностранные иезуитские коллегии, являлась бы школой высшего порядка. Такою школою сделалась школа богоявленского братства в Киеве, из которой со временем развилась киево-могилянская академия, имевшая большое значение в истории просвещения юго-западной Руси и оказавшая немалое влияние на московскую академию. До Петра Могилы (1596—1647) эта школа носила обычный тип братских юго-западных школ, т. е. хотя в грамоте, данной патриархом Феофаном (в 1620 г.), школа и названа школою "еллинословенского и латино-польского письма", но преобладающим языком у ней был греческий и учителя — "учение дидаскалы" присылались греческими патриархами и были греки; латинский язык преподавался, но в особенном почете не был; училище было устроено "отрача православным... да не от чуждаго источника пиюще, смертоноснаго язада западния упившеся, ко мрачно-темным римлянам уклонятся". Крупную реформу этой школы произвел Петр Могила (в 1633 г.).
Сущность реформы заключалась в превращении братской школы, при сохранении церковно-религиозного характера, в коллегию по иезуитскому образцу: языком преподавания (кроме катехизиса и славянской грамматики) сделался латинский; по-латыни же воспитанники были обязаны говорить и в классах, и вне их, и дома, и на улице; за ошибки в латинском языке взыскивали строго. В братских школах было 4—5 классных отделений (в виленской братской школе было пять классов), в киевской же академии образовалось 8 классов: 7 обычных иезуитским коллегиям — инфима, грамматика, синтаксис, поэзия, риторика, философия и богословие — и восьмой низший дополнительный, в котором учили читать и писать. Способы преподавания, учебники, объем учебных курсов — все это было, как и в заграничных коллегиях, вся западная схоластика была перенесена в Киев. Латинский язык учили по известному учебнику польских училищ Альвара, заимствованному поляками у западной Европы; философии учились по Аристотелю, богословию — по Фоме Аквинату. Необходимым и чрезвычайно важным пособием при прохождении всех учебных курсов признавались диспуты, было убеждение, что без диспутов невозможно усвоить никаких знаний. Поэтому диспутировали все, даже малыши, но особенно деятельно на сем поле духовной брани подвизались философы и богословы. Были даже, как и на Западе, нищенствующие школьники, т. е. бедняки, сироты, не принятые на казенное содержание и добывавшие себе пропитание воспеванием духовных и светских наук, устройством подвижных театров, обучением детей, попрошайничеством и т. п. В продолжение всего существования академии до преобразования ее в специальное духовно-учебное заведение учащиеся в ней принадлежали всем сословиям — и высшим и низшим, и к дворянству и к крестьянству. Были в ней дети знатнейших малороссийских фамилий. Число светских учеников нередко превышало даже число духовных. Такой же разнообразный, пестрый состав учащихся был и в образованных по образцу киевской академии коллегиумах харьковском и черниговском до преобразования их в духовные семинарии. В царской грамоте 1694 года (царей Иоанна и Петра Алексеевичей), определившей порядки и жизнь киево-могилянской академии, сказано, что к слушанию уроков в ней должны быть допускаемы "дети российского народа всяких чинов и из иных стран приходящие". "В преподавании наук свободных ни в чем не отлучатися исповедания святые восточные Церкви, наипаче остерегая того накрепко, чтоб учение было благочестивое, христианское, восточнаго исповедания... А отступников и противников вере нашей греко-российской, также и еретиков в школы не допускать, и прелесть противнаго исповедания и еретическия обучения весьма отсекать и искоренять" 1.
Потребность в правильно организованной, хорошей школе с широким курсом была осознана, наконец, и в московской Руси, и там появилась правительственная школа — Московская славяно-греко-латинская академия, преследовавшая, в сущности, те же церковно-религиозные цели, что и братские школы, и киево-могилянская академия. Но московская академия явилась не вдруг.
Чувствуя недостаток в своих знаниях и большие проблемы в образовании, наши московские предки XVII века начали приглашать ученых киевлян к себе в Москву для перевода книг с древних языков и "для риторского учения". Но сначала риторское учение было домашнее; были охотники сами учиться "по-латыням", а других правительство, в своих видах, посылало учиться к какому-либо ученому и даже строило для таких занятий особое помещение. Так, в 1665 году трем подьячим велено было учиться у Симеона Полоцкого, а в Спасском монастыре построено было для них помещение, называвшееся "школой для грамматичного учения". Но эта не была настоящая школа, а временное частное обучение назначенных лиц: отучились три подьячих — и школе конец. Хотя они учились и новому "по-латыням", но еще старым порядком — келейным домашним способом, были отданы знатоку, мастеру на выучку за определенную плату.
Между тем потребность в правильно организованной школе чувствовалась все настоятельнее. Чрезвычайно характерна в этом отношении попытка прихожан церкви Иоанна Богослова в Москве завести школу с преподаванием "грамматической хитрости, языков словесного, греческаго и латинского и прочих свободных учений". Они долго хлопотали перед разными власть имущими лицами и наконец добились от московского патриарха благословения на это дело, "да трудолюбивые спудеи (студенты) радуются о свободе взыскания и свободных учений мудрости и собираются в общее гимнасион ради изощрения разумов от благоискусных дидасколов". Это случилось в 1667 году, только неизвестно, была ли открыта испрашиваемая школа. Ранее этой попытки боярин Ртищев в основанном им монастыре завел ученое монашеское братство, состоявшее из вызванных им в Москву иноков киевских монастырей для перевода разных книг и для предоставления возможности "хотящим учению внимати" поучиться у киевлян "свободным наукам". Царские дети начали учиться по-новому: Симеон Полоцкий учил детей царя Алексея Михайловича, сверх пройденного ими церковно-богослужебного курса, латинскому языку, пиитике, риторике и богословию. Наконец, в 1681 году была открыта в Москве первая правительственная греческая школа, элементарная, где обучали греческому и славянскому письму. Эта школа слилась с открытой вскоре после того славяно-греко-латинской академией 2. Но прежде чем создать такую школу, наши предки признали необходимым подвергнуть обстоятельному обсуждению капитальный вопрос русского образования: нужно ли оставить старинный, излюбленный способ приобретения знаний — самообразование путем начетчества или заменить его новым — широко поставленной и хорошо организованной школой? В XVII веке, перед учреждением академии, в Москве появилось особое сочинение по указанному вопросу: какой путь образования правильнее: старый — начетчества или новый — школьного образования? Вот заглавие этого сочинения: "Учитися ли нам полезнее грамматики, риторики, философии и феологии, и стихотворному художеству, и оттуду познавати божественныя писания, или, неучася сим хитростям, в простоте Богу угождати, и от чтения разум святых писаний познавати, — и что лучше российским людем учитися греческого языка, а не латинского". Отвечая на первый, общий вопрос: учиться или не учиться школьным наукам? — автор говорит, что простота простоте — рознь: одна простота — это незлобие, добродетель, а другая простота — это невежество, неучение. "Неучение — тма, ослепляющая умняя очи, и есть и глаголется, яко апостол глаголет: зане тма ослепни очи; учение же ясная луча есть, ею же невежества тма разрушается, и естественныя человеческого разума очеса просвещаются и есть велие благо" 3. Таким образом, вопрос решался в пользу серьезного школьного образования, а начетчество признавалось недостаточным.
Учреждением Московской славяно-греко-латинской академии заканчивается первый период в истории русской педагогии: идеи, лежавшие в основе всего нашего древнего образования, находят в этой школе свое высшее развитие и окончательную формулировку. Поэтому мы остановимся на организации такой характерной школы.
Жалованная царская грамота академии (1682) так очерчивает характер академии (в общем рассуждении о ценности науки и знания, составляющем введение к частным положениям об академии): "Благоволим... на взыскание юных свободных учений мудрости, и собрания общаго ради от благочестивых и в писании Божественном благоискусных дидасколов, изощрения разумов, храмы чином академии устроити; и во оных хощем семена мудрости, то есть науки гражданские и духовныя, наченше от Грамматики, Пиитики, Риторики, Диалектики, Философии разумительной, естественной и Нравной даже до Богословии, учащей вещей Божественных, и вести очищения постановити. Притом же по учению правосуди духовнаго и мирскаго, прочим всем свободным наукам, имиже целость Академии, сиречь училищ, составляется, быти". Московская академия задумывалась весьма широко, по идее это целый духовный университет или политехникум, тут и знаменитые в Средние века свободные искусства (только далеко не все, нет наук физико-математических: арифметики, геометрии, астрономии и музыки, так называемого квадривия, зато науки тривия развиты обширно), тут и законодательство, светское и церковное, тут "все свободныя науки" (а значит, и пропущенный средневековый квадривий). "Сему Нашему от Нас, Великаго Государя, устроенному училищу быти общему, и всякаго чина, сана и возраста людем точию православныя христианские Восточные Веры, приходящим ради научения, без всякого зазора свободному, в нем всякия от церкви благословенныя благочестивыя науки да будут" (положение 5). И так все православные призывались в академию, без различия возраста и положения, академия — свободная бессословная школа.