Такая социальная ограниченность мешает заметить, понять, а тем более ликвидировать многие экономические ограничения. Истинной причиной и подоплекой всех экономических ограничений является недоразвитость или деградация духовных и психофизических способностей человека. Действительно, в случае развитости этих способностей сырьевые и энергетические ограничения могут быть легко разрешены путём изменения производства и нахождения их новых источников, а проблемы их социального распределения решены посредством усовершенствования социальной организации и структуры потребностей самих людей. У К. Маркса и Ф. Энгельса решение этих вопросов представлено в искажённой и мистифицированной форме, так как всестороннее развитие человека и его способностей предполагается там как следствие захвата пролетариатом политической власти и средств производства и последующего развития техники и технологии, которые якобы дадут всем массу свободного времени. При этом ускользает от внимания, что время в этом случае будет потрачено на развитие техники и технологии и отдых от этих усилий, а не на развитие способностей. На самом же деле, чтобы захватить власть, нужно сначала развить и использовать эти способности, а необходимое для этого время можно было найти в основном за счёт отказа от технико-производственной деятельности и аскетизма. Именно этот путь и предлагали религии, прежде всего восточные, и, в меньшей степени, более близкое К. Марксу иудохристианство. В отличие от К. Маркса, А.С. Пушкин в своей известной «Сказке о попе и о работнике его Балде» предлагает иной, отличный от марксова способ разрешения экономических и социальных противоречий. Аскетичный, но талантливый и трудолюбивый Балда не устраивает революций и не захватывает средств производства Попа, а переигрывает одержимого экономикой священнослужителя, по его правилам, не принимая, однако, ни идеологии Попа, ни оставшегося после него «наследства». Похоже, что серьезный герменевтический разбор смысла этой сказки ещё ждёт своих исследователей.
Военно-силовые социальные ограничения связаны с функциями защиты и принудительной реализации тех или иных социальных норм, установок и ценностей. Субъектом их выступают военно-силовые социальные структуры и ведомства, являющиеся, однако, как правило, инструментами реализации не своих собственных ценностей и интересов, а интересов других, господствующих в обществе личностей и групп. Легальной монополией на применение силы обычно обладает государство, по мере ослабления которого эта монополия начинает делиться им с частными охранно-силовыми структурами и международными организациями.
Объектом этих социальных ограничений обычно оказываются личности и группы (вплоть до суверенных государств) не желающие выполнять или нарушающие нормы, установки (интересы), ценности и планы господствующих или претендующих на господство групп, инструментом которых обычно становится государство с его силовыми ведомствами или негосударственные вооруженные формирования, которые часто бывают нелегальными.
Наиболее заметной и острой формой реализации военно-силовых социальных ограничений является война, военный конфликт, вооруженное противоборство, особенностью которых является насилие, сопряжённое с ранениями и убийством людей и масштабными разрушениями материальных и духовных ценностей.
Отношение к этому виду социальных ограничений у многих сегодня отрицательное. «Нет слов: мир, конечно, большая ценность. Но наивысшая ли? Если наивысшая, то почему люди, народы, государства всю свою долгую историю вели войны, странным образом пренебрегая этой ценностью? – Было бы наивно и глубоко ошибочно полагать, что велись они ради лишь корыстных интересов, ради захватов, аннексий, экономических выгод или иных материальных и низменных побуждений. Нельзя, разумеется, отрицать роль таких побуждений, но нельзя и сводить все к ним. В человеческом словаре есть ведь и такие понятия, как честь, достоинство, свобода... В их защиту люди выступали во все времена, жертвуя собственными жизнями...»(331-Т.2, с.116), – писал Э.А. Поздняков. По мнению Клаузевица «война – это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю» (Цит. по 331-Т.2, с.152). Это определение позволяет говорить не только о классических вооруженных войнах, но и войнах экономических, идеологических, информационно-психологических и прочих. Это показывает тесную взаимосвязь военно-силовых социальных ограничений с экономическими, политико-управленческими, технико-технологическими, структурно-демографическими и информационно-образовательными и правовыми социальными ограничениями.
«Как бы то ни было, но понятие jus ad bellum (право войны) пока еще существует, и никто от него добровольно не отказывался» (331-Т.2, с.153), – считает Э.А. Поздняков. Происходит это потому, что дать приемлемое для всех определение справедливой войны и агрессии, никому пока не удалось, ибо различие ценностно-целевых ориентаций разных культур делает это невозможным. Однако так как массовое сознание значительной части людей обоснованно не приемлет войну и негативно реагирует на военно-силовые (насильственные) ограничения, манипуляторы сознанием предпочитают избегать термина «война», называя её «контр террористической операцией», «операцией по разоружению Ирака» и т.п. С другой стороны, «оказывается, в 1990 г. только в СССР и только в автодорожных катастрофах погибли свыше 60 тыс. человек и более 400 тыс. человек получили ранения, то есть за один лишь год в четыре раза больше, чем за десять лет войны в Афганистане»(331-Т.2, с.169). А сколько людей гибнет в дополнение к этому в морских, авиационных, железнодорожных катастрофах, в драках, от рук преступников, от других причин, пропадает без вести по всему миру? Количество их видимо потрясёт. Однако, отмечает Э.А. Поздняков, здесь мы почему-то не слышим гневных возгласов пацифистов. В этом проявляется противоречивость и расколотость массового сознания. На самом деле, если человек не имеет права убивать и калечить другого человека, то этого права не должно быть и у техносферы. Если же признавать допустимыми подобные издержки ради выгод от технократического пути развития, то, наверное, не стоит протестовать против войн и уголовного бандитизма, ведь у их субъектов тоже есть свои интересы, как и у технократов или производителей и торговцев, производящих и сбывающих опасные для здоровья и жизни товары. Получается, что последовательный пацифизм, гуманизм и экологизм должны начинаться с отрицания технократической модели развития и безудержной погони за прибылью, а не с борьбы или войны за мир и защиты прав животных. В противном случае следует признать: то, что не позволено человеку - убивать других людей, позволено новым «богам» – технике и капиталу.
Путь снятие военно-силовых социальных ограничений, лежит через духовно-нравственное и психофизическое совершенствование человека, в результате которого они могут стать ненужными, подобно государству в коммунистической утопии марксизма. Однако современное общество движется в основном лишь в направлении технико-технологического усовершенствования военно-силовых социальных ограничений. Что свидетельствует о том, что в будущем их значение будет лишь возрастать.
Каждый отдельный блок социальных ограничений выявляет одну из граней социальных ограничений как системы. Военно-силовые социальные ограничения наиболее ярко демонстрируют нам насильственный, принудительный аспект всех социальных ограничений, проявляющийся с той или иной интенсивностью во всех их формах. Всякое социальное ограничение есть насилие, как форма проявления необходимости, но военно-силовые социальные ограничения есть квинтэссенция этого насилия.
Последней группой социальных ограничений выступают структурно-демографические ограничения, которые связаны с объективно существующей в обществе поселенческой, классово-стратовой, сословной, профессиональной, демографической и половозрастной структурой населения. Этнические и этноконфессиональные социальные ограничения легко разлагаются на расово-биологические ограничения, не являющиеся социальными, которые рассматриваются в работах В.Б. Авдеева, Л. Вольтмана, В.А. Мошкова и других авторов и культурные ограничения, систему которых мы и рассматриваем.
Субъектом воздействия на эти структуры могут выступать различные властные организации, способствующие их изменению, объектом ограничений выступают здесь отдельные личности и группы, скованные теми или иными структурно-групповыми рамками. Преодоление этих социальных ограничений достигается личностями и группами с помощью горизонтальной и вертикальной социальной мобильности (См. 69, 203, 261). Однако при переходе из одной группы в другую социальные ограничения для личности или группы не исчезают, а только видоизменяются. «…Мобильность – то есть движение между позициями, обеспечивающими неодинаковый доступ к ограниченным материальным и социальным благам, оказывается основным способом удовлетворения витальных потребностей. Резко суженой становится сфера, в которой индивидуумы исключительно себе могли быть обязанными в достижении жизненных успехов» (261, с.15), - писал С.А. Макеев. При этом главным мотором социальной мобильности выступает «отделение индивида от ресурсов жизнеобеспечения», которое «ставит его в позицию просителя, заставляет перемещаться к более обильным источникам благ» (261, с.15), то есть это движение является вынужденным. Свобода же обнаруживает себя в независимости от разного рода структур, учреждений, условий существования, замечает С.А. Макеев. Государство, социальные институты и хозяйственный механизм, по мнению С.А. Макеева, являются главными источниками побуждения и принуждения человека к определённому типу социального поведения и конкретным направлениям мобильности. Таким образом, мы видим, что структурно-демографические социальные ограничения тесно связаны с экономическими, правовыми, политико-управленческими, техно-технологическими и информационно-образовательными социальными ограничениями. Чем больше ограничений в этих сферах, тем более затруднена мобильность. Ограниченность личности проявляется здесь, прежде всего, в её социально-групповой зависимости, а ограниченность группы – зависимости от определённых идеологических, ценностно-целевых и поведенческих клише. Ценностно-целевые установки личности, так же, безусловно, определяют тип её социального поведения, являясь для неё субъективным фактором, в отличие от объективного фактора групповых ограничений.