затеянного им предприятия.
Берли, отличавшийся от прежнего лишь страшной всклокоченной бородой,
стоял посередине пещеры; в одной руке он держал закрытую на застежки
Библию, в другой - обнаженный палаш. Его фигура, смутно освещаемая красными
отблесками раскаленного угля, казалась обликом самого сатаны в огненном
Пандемониуме; его слова, насколько их можно было расслышать, были
бессвязны, его жесты - неистовы. В полном одиночестве, в почти неприступном
месте, он вел себя как человек, сражающийся со своим смертельным врагом.
"Ага! Вот он, вот он! - вскрикивал Берли, взмахивая при каждом слове
сверкающим палашом, которым изо всех сил поражал пустой и бесстрастный
воздух. - Разве я тебе этого не говорил? Я сопротивлялся, и ты бежал от
меня! Трус, вот ты кто... приди ко мне со всеми своими ужасами... приди со
всеми совершенными мной злодеяниями, которые для меня страшнее всего, -
того, что есть между створками этой книги, достаточно, чтобы спасти меня от
кары. Что ты бормочешь там о седых волосах? Я был прав, его нужно было
убить, - чем зрелее зерно, тем оно ближе к жатве. Ты ушел? Ушел? Я всегда
знал, что ты трус. Ха, ха, ха!"
С этими дикими возгласами он опустил палаш и замер на месте, как
безумец, очнувшийся от припадка.
- Опасное время прошло, - сказала подошедшая к Мортону девочка. - Оно
редко продолжается после того, как солнце поднимется над горами; можете
войти и разговаривать с ним. Я подожду вас на другой стороне водопада, - он
не позволяет, чтобы к нему входили вдвоем.
Медленно и осторожно, готовый, если понадобится, отразить нападение,
вошел Мортон в пещеру и предстал перед своим бывшим соратником.
- Как! Ты опять здесь, хотя время твое миновало? - воскликнул Берли,
увидев вошедшего. Он взмахнул палашам; лицо его выражало ни с чем не
сравнимый ужас, к которому примешивалось бешенство одержимого.
- Я явился к вам, мистер Белфур, - сказал Мортон спокойным и твердым
голосом, - чтобы возобновить знакомство, прервавшееся после битвы у
Босуэлского моста.
Как только Берли понял, что перед ним Мортон во плоти и крови, а он
понял это с поразительной быстротой, он сразу же овладел своим
разгоряченным, неистовым воображением, так как власть над собой была одною
из самых поразительных черт этого необыкновенного человека. Он опустил
палаш, спокойно вложил его в ножны и пробормотал что-то о сырости и
утренней свежести, заставивших старого солдата поупряжняться с оружием,
чтобы согреть остывшую кровь.
- Ты замешкался, Генри Мортон, и пришел на сбор винограда после того,
как пробил двенадцатый час. Согласен ли ты пожать эту руку в знак
товарищества и дружбы и стать отныне одним из тех, кто не оглядывается на
троны и на династии, но придерживается лишь одних заветов Писания?
- Я удивлен, - сказал Мортон, избегая прямого ответа, - что вы, по
прошествии стольких лет, узнали меня.
- Черты тех, кто должен трудиться бок о бок со мною, запечатлены в
моем сердце, - ответил Берли. - И, "роме сына Сайлеса Мортона, мало кто
решился бы навестить меня здесь, в этой неприступной твердыне. Ты видишь
этот подъемный мост, созданный самой природой? - добавил он, указывая на
переброшенный через пропасть ствол старого дуба. - Один пинок ногою, и он
низвергнется в бездну, оставив врагов по ту сторону в полном бессилии и
отдавая того из них, кто будет по эту, во власть еще не знавшего себе
равных в единоборстве.
- В этих мерах самозащиты, - заметил Мортон, - вы едва ли теперь
нуждаетесь.
- Едва ли нуждаюсь? - переспросил Берли. - Как не нуждаюсь, если враги
во плоти и крови объединились против меня на земле, а сам сатана... Но не в
этом дело, - добавил он, сам себя прерывая. - Достаточно и того, что я
люблю это убежище, мою пещеру Одолламскую, и не сменил бы ее известковых
сводов на красивые комнаты в замке графов Торвудов вместе с их обширными
землями и баронским титулом. Впрочем, пока ты не избавишься от нелепого
бреда юности, можешь думать иначе.
- Вот об этих самых владениях я и хочу с вами поговорить, - сказал
Мортон. - Я не сомневаюсь, что найду в мистере Белфуре того же вдумчивого и
разумного человека, которого я знал в те времена, когда наших братьев
терзали раздоры.
- Вот как, - сказал Берли, - такова, в самом деле, твоя надежда? Может
быть, ты объяснишься яснее.
- Тогда в двух словах, - сказал Мортон. - Использовав известные
средства, - нетрудно догадаться какие, - вы оказали тайное, но пагубное
влияние на судьбу леди Маргарет Белленден и ее внучки в пользу низкого и
наглого вероотступника Бэзила Олифанта, которому обманутый вами закон отдал
во владение принадлежащее им по праву имущество.
- Ты утверждаешь? - сказал Берли.
- Да, я утверждаю, - ответил Мортон, - и теперь вы не станете отрицать
то, что собственноручно писали.
- Предположим, что я не отрицаю, - ответил Белфур. - Предположим, что
твое красноречие в силах меня убедить отступиться от сделанного по здравом
и длительном размышлении. В чем же тут выгода для тебя? Неужели ты все еще
не утратил надежды овладеть светловолосой девицею с ее большим и богатым
наследством?
- У меня нет этой надежды, - спокойно отвечал Мортон.
- Ради кого же ты осмелился на такое трудное дело, ради кого хочешь
отнять добычу у доблестного, стремишься унести пищу из логова льва и
вырвать лакомый кусок из пасти пожирающего его? Ради кого ты взялся за
разгадывание загадки труднее, чем загадка Самсона?
- Ради лорда Эвендела и его нареченной невесты, - твердо ответил
Мортон. - Люди, мистер Белфур, лучше, чем вы себе представляете, и
поверьте, что среди них бывают такие, кто готов пожертвовать своим счастьем
ради счастья других.
- Раз так, клянусь моею живою душой, - вскричал Берли, - раз так, то
хоть у тебя борода и ты создан, чтобы лететь в бой на коне и обнажать меч,
ты - покорная, лишенная всякого самолюбия кукла, оставляющая оскорбление
безнаказанным. Ты хочешь помочь этому проклятому Эвенделу овладеть любимой
тобою женщиной? Ты хочешь наделить их богатством и наследством, и ты
думаешь, что найдется другой человек, оскорбленный еще глубже твоего, но
столь же немощный духом, с такою же, как у тебя, холодною кровью, так же
пресмыкающийся во прахе земном, и ты смеешь надеяться, что этот другой
человек - Джон Белфур?
- Что касается моих чувств, - спокойно заявил Мортон, - то я отвечаю
за них только перед Небом. Мне кажется, мистер Белфур, что вам вполне
безразлично, владеет ли этим имением Бэзил Олифант или лорд Эвендел.
- Ты заблуждаешься, - сказал Берли, - оба они во мраке, оба не знают
света, как те, чьи глаза никогда не открывались навстречу дню. Но Бэзил
Олифант - Навал, Димас, низкий негодяй, богатством и силой которого
располагает тот, кто угрожает ему их лишением. Он стал приверженцем
истинной веры потому, что ему не дали земель Тиллитудлема, он стал
папистом, чтобы прибрать их к рукам, он прикинулся эрастианином, чтобы их
снова не отняли у него, и он будет подвластен мне, пока у меня документ,
при помощи которого их могут у него отобрать. Эти земли - удила между его
челюстями, и кольцо, продетое сквозь его ноздри; уздечка и повод в моих
руках, и я могу направлять его, куда мне покажется нужным. Вот почему они
будут принадлежать Олифанту до тех пор, пока я не найду искреннего и
верного друга, которому смогу отдать их во владение. А лорд Эвендел - это
язычник, сердце которого словно кремень, а чело - как адамант; блага земные
сыплются на него, как листья на мерзлую землю, а он с бесстрастием будет
смотреть, как их унесет первый же порыв ветра. Языческие добродетели
подобных ему для нас опаснее, чем гнусная алчность тех, кто, руководствуясь
своей выгодой, должен влечься за нею и потому, раб корысти, может быть
призван трудиться на винограднике, хотя бы ради того, чтобы заслужить свою
греховную мзду.
- Это могло бы иметь кое-какой смысл несколько лет назад, - сказал
Мортон, - и я понял бы ваши доводы, хотя я никогда не соглашусь считать их
справедливыми. Но к чему при создавшемся в стране положении сохранять за
собой влияние, которое невозможно употребить на полезные цели? В нашей
стране мир, свобода, веротерпимость - чего же вам больше?
- Чего больше? - воскликнул Берли, вырвав палаш из ножен с такой
быстротой, что Мортон едва не вздрогнул. - Взгляни на эти зазубрины, их
всего три, не так ли?
- Как будто бы так, - ответил Мортон, - но что из этого следует?
- Кусочек стали, отщербившийся при первом ударе, остался в черепе
клятвопреступника и предателя, который первый ввел епископальную церковь в
Шотландии; вторую зазубрину оставило ребро нечестивого негодяя, самого
смелого и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта
третья - от удара по каске одного капитана, защищавшего Холирудскую
капеллу, когда народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до
зубов, разрубив сталь и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый
его удар служил делу освобождения церкви. Этот палаш, - продолжал он,
вкладывая его снова в ножны, - должен свершить еще большее: он должен
срубить эту гнусную и губительную ересь эрастианства, отомстить за
поругание подлинной свободы нашей шотландской церкви во всей ее чистоте,
восстановить ковенант в сиянии его славы - и тогда пусть он ржавеет и
разрушается рядом с костьми своего владельца!
- У вас нет ни средств, ни людей, мистер Белфур, чтобы свергнуть
нынешнее правительство, - сказал Мортон. - Народ, за исключением кучки
дворян-якобитов, в общем, доволен; и вы, конечно, не станете объединяться с
теми, кто намерен использовать вас исключительно в своих целях.