Грузин можно попытаться разумно уговорить, можно вынуждать. Но грубая реальность если и может низвергнуть их с неба внутреннего полета, то кратковременно. Такие категории, как рациональность и полезность, ими нелюбимы, а следовательно – неинтересны.
В таких условиях трудно, разумеется, строить государство, да еще и многонациональное, развивать экономику, проводить взвешенную внешнюю политику, бороться с анархией, преступностью, коррупцией.
Стоит ли удивляться, почему политико-экономические фэнтези Америки и Европы производят на грузин несравненно большее впечатление, чем скучные материи, которые может предложить Россия: дешевые энергоносители, промышленное сотрудничество, совместная безопасность…
Когда пытаешься понять другого, начинаешь лучше понимать что-то и в себе самом. Грузинский вызов, как ни покажется странным, обладает для России и серьезной положительной ценностью. Найти ответ на него – значит открыть для себя дверь к новой политике. Россия, а затем и Советский Союз наступали по всему миру именно туда, когда были способны говорить с другими народами на языке мечты, на языке идеала, на языке перспективы. Теперь этим лучше пользуется Америка. И Россия на геополитической шахматной доске отдает ей позицию за позицией.
Но перспектива, которую предлагает сегодняшняя Америка, мрачна и безрадостна – борьба с терроризмом, со всей очевидностью перерастающая в «столетнюю войну». Россия пока послушно следует в фарватере навязанной ей политики. Это заведомо проигрышная позиция. Куда продуктивнее начать свою игру, вернув в обиход такие давние, но подзабытые ныне средства, как гуманизм и идеализм.
Грузинское традиционное сознание не прочно, оно, по большому счету, право пред небом и землей, в нем недостает лишь понимания того, что сказки надо делать былью, а не просто пытаться жить в них. России когда-то удалось найти это действенное звено, и идеал о Москве, как о Третьем Риме, перевести в кипучую созидательную энергию. Грузия же в вопросе воплощения положилась на Россию. Брутальность и сила – не наш аргумент, хозяева и слуги – герои не наших сказок. Грузия откликнется (сердцем!) лишь на предложенную ей позитивную перспективу, которая способна совпасть с мечтой самих грузин. И только тогда она вновь сможет уловить в России близкую душу». (Ара Недолян: «В царстве забытых сказок» // «Новые известия», № 43, 2002 г.)
Вернемся еще раз к Георгию Гачеву. «Зачем все это – мое исследование и описание? Какая польза и прок, к чему может побуждать, вести?» – в сомнениях вопрошал себя ученый, видя, как «музу культурологии заглушают пушки», а к намерению спокойно дифференцировать национальные понятия о мире и системы ценностей примешивается вздыбленная ныне страстно-политическая ситуация национального вопроса, решать который, как обезумев, бросились и огромные народы-массивы, и каждое племя свою кукольную государственность учреждать.
«Нынешняя агнажированность прагматикой «национального вопроса» и поиск практических мер и путей к его «разрешению» – очередная эпидемия Глупости, которая вот уж правит бал… Политики куют национальные государства, и при этом каждый народ начинает выглядеть, как другой, самобытность нивелируется. Не всем-то и свое государство нужно. Представьте себе государство цыган – что бы там именно от них осталось?
Политики собираются, мудруют, не дав себе труда знать и понимать национальные отличия народов и стран, хлопочут именно по-пустому и без хозяина, ибо не ведают, какую «глину» пробуют месить». (Г. Гачев)
Последняя фраза как нельзя точнее определяет концептуальную направленность осмысления национального вопроса в общественном российском дискурсе: без знаний – но судим, без любви – но поучаем, без уважения – но сожительствуем. И говорят, говорят, говорят… «Специалисты по делам национальностей» не сходят с экрана, развалившись в кресле, высокомерно, снисходительно, покровительственно вещают о других народов. И каждое слово как пинок под зад. А вот философ Гачев, многолетно собирая материал о Кавказе, в сомнениях (не обидел ли какой народ, все ли успел заметить, понять, полюбить) предлагает на суд читателя свою работу и трижды предупреждает: «Интонация моя – благая: каждый народ видится мне как инструмент в оркестре человечества. Флейта, контрабас, валторна разны по тембрам, но все они – музыка, единое дело и бытие осуществляют. Возлюбленная непохожесть и незаменимость – мой девиз! Но почему-то валторна вдруг застыдилась своего тона и похотела звучать скрипкой и ломает-корежит-перестраивает свою структуру и варганит новую, чтобы доказать, что «и мы такие же, умеем!» Как раз недостаток самопознания собственного качества своего народа – у политологов, что хлопочут об условиях существования и развития своей нации, не слыша безусловного слова, чем она жива».
«Кавказ же – космос парадоксов, и это должно как нечто фундаментальное залечь в основании здешнего Логоса.
Недаром влекся русских Психо-Логос к Кавказу – «свое другое в нем чувствовали; по русской литературе это видно: Пушкин, Лермонтов, Толстой… «Влеченье – род недуга» испытывали северяне к Грузии. И не диво: если бы Кто-либо, сильный, как Бог, взял в ладонь русскую европейскую равнину, стянув-отслоив ее от Земли, сжал бы ее и шмякнул снова о Землю – то она сморчком Кавказа предстала бы: вся в старческих морщинах хребтов и ущелий изрытая, а кровь и лимфа и сперма ее горными бы потоками потекла. Сперма зимы. А кровь вином… И обратно: если бы такой же Сильный Крепкий Некто взял бы да распластал Кавказ и выровнял бы все его складки и приклеил бы к глобусу шара земного – то понадобилась бы как раз примерно территория европейской части России…
То, что на Руси молодо-зелено, недоросло (по гадкости-то кожи равнинной на лице), там – жестко и вековечно-старческо и резко выявлено: страсти и конфликты и характеры людей. За этим и влеклись писатели русские на Кавказ: тут все рельефно и завершено – то, что на Руси аморфно, тянется, не начинается и не кончается, не имея силы разрешиться в ту или иную сторону, проставить точку-вершину: камень могильный или пик-острие на сход в небо, в жизнь вечную, – но все «тянется и тянется и тянется» (как у Толстого-Прокофьева бред-смерть князя Андрея) и может опять тянуться без конца и разрешения…
Кавказ воочию урок дает разномыслия и разнодушия – не как несчастья и бедствия какофонии и взаимонепонимания, но как именно блага и искусства Природы и Бытия в устроении людей-народов-пород жить на разных уровнях и разными ценностями и целями и пониманиями, так что они могут в одном пространстве и времени, рядом жить – и не мешать друг другу (как пчела не мешает ромашке, а сорока – лосю), а, напротив, помогают друг другу – в разделении труда и блага, в освоении целей-частей Целого». (Г. Гачев)
«То, что Большой Кавказ переживает фазу очередного кризиса, – факт общеизвестный. И то, что кризис в этом регионе мира при любом ослаблении центральной власти можно было легко предсказать, тоже мало кто оспорит. Кавказоведы сегодня (точно так же, как и в начале 20-х годов прошлого века) полемизируют только о причинах кавказских пертурбаций. Парадокс заключается прежде всего в том, что в этом регионе мира на протяжении веков так и не завершился процесс становления прочной государственности в политическом, этническом и географическом отношениях. Это обстоятельство всегда делало Кавказ похожим на Балканы, с той лишь разницей, что Россия продолжает в той или иной степени выполнять здесь роль Сербии на постюгославском пространстве.
Балканский опыт продемонстрировал одну важную закономерность: чем активнее условная метрополия использует насилие с целью сохранить за собой реальную периферию, тем меньше у нее остается шансов на это. На Кавказе подобное правило срабатывает.
Аналитики предполагают, что в перспективе на Кавказе могут появиться новые государства, форма ассоциированности которых с бывшими метрополиями будет различной. Имеются в виду Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах и Чечня. Но суть проблемы еще и в том, что так называемые метрополии сами демонстрируют тенденцию к распаду. Это выражается в усилении миграционных процессов внутри региона и за его пределами. Правда, есть перспектива снять межэтническое напряжение внутри этих стран за счет декларирования федеральных принципов своего устройства или предоставления широкой политической автономии. В этой борьбе неизбежно будут эксплуатироваться тезисы «ограбленной страны» или «исторического поражения». По нашему мнению, подобная интерпретация будущих изменений географической конфигурации на Кавказе будет выступать в роли очередного детонатора этнократического реваншизма. И не важно, что границы, проведенные в этом регионе при советской власти, носили искусственный характер и никогда не были государственными. В случае если этнотерриториальный вопрос будет оставаться инструментом политической борьбы, ни о какой признанной конфликтующими сторонами трансформации географический очертаний на Кавказе говорить, конечно, не придется.
Перед Кавказом стоит та же проблема, что и перед постюгославским пространством в начале 90-х годов XX века: либо переход к конвенциональной системе международных отношений, либо затяжные конфликты без перспективы восстановить территориально-административные границы советского периода. Выбор, как видим, есть, но мало времени, отпущенного на строительство современного государства». (А. Улунян, С. Тарасов: «Кавказ – это Балканы вчера» // «Век», 25.10.2002 г.)
Политически и экономически Россия имеет сегодня все предпосылки, чтобы сыграть ведущую скрипку в регионе Южного Кавказа. Антииракская кампания, проводимая Америкой, несколько изменила соотношение американских симпатий в Закавказье. Профессор Института международных экономических и политических исследований РАН Алла Язькова отмечает, что сегодня Россия гораздо ближе к этому региону, чем США. Важно суметь использовать этот шанс.