Смекни!
smekni.com

Первая мифологические стадии эволюции сознания (стр. 31 из 95)

Реальное значение битвы с драконом, или, скорее, убийства Прародителей Мира, можно понять, только если мы более глубоко исследуем сущность героя. Однако сущность героя тесно связана с его рождением и с проблемой его двойственного происхождения.

Центральный момент в каноне мифа о герое — то, что герой имеет двух отцов и двух матерей. Кроме собственного отца у него есть еще "высший", то есть, архетипический отец, и точно так же, рядом с его собственной матерью появляется фигура архетипической матери. Это двойное происхождение, существование контрастирующих личностных и трансперсональных родительских фигур, и составляет драму жизни героя. Важная часть анализа сражения с драконом уже была изложена в Психологии бессознательного Юнга;[1] но ранний вариант этой работы требует, чтобы обсуждаемая в ней проблема была скорректирована, дополнена и систематизирована с позиции последних открытий аналитической психологии.

Неопределенность проблемы Первых Родителей, ее двойственное и даже противоречивое значение и сегодня привносит путаницу в наши аналитические методики. Для истинного понимания рассматриваемых явлений необходимо окончательно избавиться даже от намека на Эдипов комплекс, преследующий наши западные умы. Эти явления имеют фундаментальное значение для будущего психологического развития западного человека, и, следовательно, они затрагивают также и его этическое и религиозное развитие.

Как указал и вполне обосновано доказал А. Джеремиас,[2] сущность мифологического канона героя-спасителя состоит в том, что он не имеет отца или матери, что один из его родителей часто божественен, и что мать героя часто является самой Матерью Богиней или же обручена с богом.

Эти матери являются матерями-девственницами. Но это не значит, что психоаналитики верно интерпретируют этот факт.[2a]

Как и повсюду в древнем мире, девственность просто означает, отсутствие принадлежности какому-либо мужчине персонально; девственность в сущности священна не потому, что является состоянием физической нетронутости, а потому, что представляет состояние психической открытости Богу. Мы видели, что девственность, является существенно важным аспектом Великой Матери, ее дательной силы, не зависящей не ни от какого супруга. Но в Великой Матери присутствует также и порождающий мужской элемент. На уроборическом уровне этот элемент анонимен; позднее он становится подчиненной Великой Матери фаллической энергией, а еще позднее появляется рядом с ней как ее супруг. И, наконец, в патриархальном мире ее свергает с престола принц консорт и она оказывается в подчинении.[3]

Рождение героя определенно приписывается девственнице. Девственница и Левиафан, которого должен победить герой (Рис.22 и 23) это два аспекта архетипа матери: рядом с темной и ужасной матерью стоит другая, светлая и милосердная. И точно так же, как страшный драконов аспект Великой Матери, "Старуха Запада", является вечным архетипом человечества, так и дружелюбный аспект, щедрая, вечно прекрасная Дева Мать героя-солнца выражается в бессмертном архетипе "Девушки Востока", несмотря на переход от матриархата к патриархату.[4]

Кедешот, как и все непорочные матери героев вплоть до Девы Марии, являются типичными примерами отождествления с женщиной богом — например, Ашторет — которая в объятиях мужчины готова отдаться только чему-то трансперсональному, богу и никому, кроме бога. Эта особенность женской психологии будет рассмотрена в другом месте. В настоящем контексте имеет значение только ее отношение к надличностному. В результате, кроме девственных матерей, существуют другие. Для них мужчины являются просто пустым местом, как Иосиф для Марии, или появляются только как смертные отцы смертного из близнецов. Возникает ли порождающее божество в виде чудовища или Голубя Святого Духа, и превращается ли Зевс в молнию, золотой дождь (Рис.24) или в животное — значения не имеет. Важный момент в отношении рождения героя -его исключительная, сверхчеловеческая или нечеловеческая сущность исходит от чего-то исключительного, сверхчеловеческого или нечеловеческого другими словами, считается, что он зачат демоном или божеством. В то же время сущность мифа состоит в полной поглощенности матери событием рождения и особенно рождения героя. Ее удивление по поводу того, что она родила нечто исключительное только подчеркивает факт рождения как таковой. Подчеркивает, в частности, чудо того, что женщина способна произвести Из себя мужчину. Это чудо, как мы знаем, первоначально приписывалось женщинами примитивной культуры нуминозному, ветру или родовым духам. Такие допатриархальные взгляды предшествовали времени, когда причиной деторождения стали считать половой акт следовательно, связывать его с мужчиной. Первоначальное восприятие женщиной рождения является матриархальным. Отец ребенка — не мужчина: чудо деторождения исходит от Бога. Таким образом, на матриархальной стадии правит не отец как личность, а трансперсональный предок или сила. Созидательная энергия женщины оживает в чуде рождения, благодаря которому она становится "Великой Матерью" и "Богиней Землей". В то же время именно на этом глубочайшем и самом архаичном уровне непорочная мать и невеста Бога является живой реальностью. Бриффо показал, что невозможно понять раннюю историю человечества с патриархальной позиции, потому что она является продуктом более позднего развития, повлекшим за собой многочисленные переоценки. Соответственно, первичные изображения матерей героев как девственниц, обрученных с божеством, воплощают существенные элементы женского допатриархального восприятия. Эту раннюю матриархальную стадию очень легко увидеть в более поздних, патриархальных трансформациях мифа о герое. В самом начале Великая Мать была единственным истинным творцом — как Исида, возродившая мертвого Осириса (Рис.29) — позднее же ее оплодотворяет надличностный и божественный предок. Как мы видели, этот бог впервые появляется в древнем ритуале плодородия как обожествленный Царь. Он постепенно укрепляет свое положение, пока в конце концов не становится Царем-Богом. Самую раннюю матриархальную стадию можно видеть в Египте, на Празднике в Эдфу,[5] где, сопровождаемые оргиями, торжественные "брачные объятия Гора" при»:;; водили к непосредственному зачатию юного Гора-Царя. Здесь зачинающий и зачатый все еще являются одним лицом, как это было в сфере господства Великой Матери. Фигура непорочной невесты Бога имеет аналогию на празднестве в Луксоре, где царственная жрица Хатор соединяется в вековечном додинастическом ритуале с богом солнца для рождения божественного сына. Позднее, в патриархальные времена, эту роль взял на себя царь, представляющий бога-солнца. Двойная сущность бога и царя ясно выражается в словах "Они нашли ее спящей в роскоши дворца". После слова "они" Блэкман добавляет в скобках "сочетание бога и царя". Двойная сущность отца воспроизводится в сыне Горе, которого он зачинает и который является "сыном своего отца и в то же время сыном верховного Бога.[6]

Эта двойственность героя появляется также в архетипической теме Братьев-Близнецов, одном смертном, другом бессмертном Самый очевидный пример этого — греческий миф о Диоскурах. мать в одну и ту же ночь зачала бессмертного сына в объятиях Зевса и смертного сына в объятиях своего мужа Тандарея. Геракл также был зачат Зевсом, а его брат-близнец - Амфитрионом. Также и мать Тесея в одну и ту же ночь была оплодотворена Посейдоном и Царем Эгеем. Существует бесчисленное количество других героев — сыновей смертных матерей и бессмертных богов. Кроме Геракла и Диоскуров, нам хотелось бы упомянуть в качестве примеров только Персея, Иона, Ромула, Будду, Карну и Зороастра.[7]

Очевидно, что во всех этих случаях понимание двойственной сущности героя, которая стала фактором такого исключительного исторического значения, уже больше не обусловлено исключительно женским представлением о рождении.

Во-первых, из-за того, что герой отклоняется от человеческой нормы, он представляется героем и божественно зачатым существом самому человечеству, коллективному. Во-вторых, идея внутренней двойной сущности героя исходит от его собственного представления о самом себе. Он является человеческим существом, таким же как и другие, смертным и коллективным, как и они, однако в то же самое время ощущает себя чужаком по отношению к обществу. Он открывает в себе нечто хотя и "принадлежащее" ему и являющееся, так сказать, его частью — что он может описать только как странное, необычное, богоподобное. В процессе того, как его возвеличивают как деятеля, провидца и творца, он ощущает себя человеком "вдохновенным", совершенно исключительным, сыном бога. Таким образом, из-за отличия от других, герой воспринимает своего трансперсонального родителя совершенно иначе, чем земного отца, с которым разделяет свою телесную и коллективную сущность. С этой точки зрения мы можем понять также и раздвоение фигуры матери. Женским воплощением божественной родительницы героя является уже не "личностная мать", а также надличностная фигура. Мать, которой он обязан своим существованием в качестве героя — это непорочная мать, к которой является бог. Она также представляет собой "духовную" фигуру с трансперсональными характеристиками. Она существует рядом с личностной матерью, которая выносила его в своем теле, и то ли как животное, то ли как кормилица, выкормила его. Таким образом, родительские фигуры героя дублируются, и имеют как личностный, так и трансперсональный характер. Их смешение друг с другом и особенно проекция надличностного образа на личностных родителей является постоянным источником проблем в детстве.