Энциклопедия глубинной психологии (стр. 12 из 267)

Скрытый мотив пристрастия Фрейда к письмам, возможно, станет понятным благодаря следующей догадке: каждое письмо было частью его «самоанализа», подготовкой, частью или заключительным словом к нему. Начало такому самоанализу было положено его письмами к любимой Марте, продолжение ему дала переписка с «аналитиком на расстоянии» Вильгельмом Флиссом. По отношению к этим двум самым важным партнерам по переписке это полностью справедливо по крайней мере до 1900 года, в котором появилось «Толкование сновидений». Следы аналитических наблюдений фрейдовского «перманентного анализа» можно обнаружить во многих последующих письмах к друзьям и противникам.

Мы вышли бы за рамки данной работы, если бы попытались охватить переписку Фрейда со всеми людьми, которые были важны для него в его жизни. Поэтому мы ограничиваемся лишь теми партнерами по переписке, которые значимы, с одной стороны, с точки зрения фрейдовского самоанализа, с другой стороны, с точки зрения развития психоанализа как науки. Это относится как к опубликованным, так и к неопубликованным письмам Фрейда, к которым автор имел доступ.

При таком выборе нам неизбежно пришлось исключить тех партнеров по переписке, о которых подробно рассказывается в статье об известных фрейдовских случаях, равно как и столь важную для жизни и творчества Фрейда фигуру, как Йозеф Брейер (см. также статью Юргена фом Шайдта «Фрейд и его время»).

Кроме того, мы познакомимся с интересными с точки зрения истории психоанализа документами, записями о «фрейдовских средах» (с 1906 года), называемыми «Протоколами», которые велись секретарем объединения Отто Ранком, а также с «письмами по кругу», которые с 1920 по 1924 год Фрейд и Ранк направили шести членам Комитета⁷. (Портреты партнеров Фрейда по переписке читатель найдет в этой книге.)

Страница из регистра писем Зигмунда Фрейда — Ноябрь/Декабрь 1938 года. Факсимиле из книги «Briefe (1873—1939)». Frankfurt/M.: Fischer 1960, 473

Письма к невесте и будущей жене Марте Бернайс

Фрейд познакомился с Мартой Бернайс в апреле 1882 года, когда сестры Марта и Минна гостили в доме его родителей. Спустя два месяца, в июне 1882 года, они обручились. Фрейду было двадцать шесть лет, Марте не исполнилось еще и двадцати одного.

Мать Марты, женщина энергичная, сделала все, чтобы разлучить влюбленную пару, которой предстоял длительный период помолвки, и настояла на переезде из Вены в дом, принадлежавший их семье в Вандсбеке близ Гамбурга. Это обстоятельство прежде всего и является причиной возникновения переписки двух влюбленных, длившейся четыре с половиной года после их обручения. До тех пор, пока ситуация с работой и, соответственно, материальное положение Фрейда не давали ему возможности содержать семью, такое поведение позволяло оставаться в рамках установленных приличий и пользоваться одобрением тогдашнего добропорядочного общества.

Поскольку по финансовым причинам Фрейд мог лишь изредка и ненадолго навещать свою невесту, на протяжении этих лет переписка оставалась практически единственным средством связи для влюбленных. Фрейд писал ежедневно, иногда даже по два-три раза в день. Его письма содержат такой богатый автобиографический материал, что по ним можно очень точно воспроизвести события, происходившие с 1882 по 1886 год. Кроме того, в них особенно полно раскрываются чисто человеческие черты Фрейда. Письма Фрейда отличает деликатность, обстоятельность; часто бурно выражая свои чувства, он описывает события повседневной жизни, свои размышления, поступки, взгляды. Мы узнаем о первых днях его пребывания в Вене, о работе, бедности и надеждах; о долгих беседах, проводимых с друзьями в клинике и в кафе. Фрейд говорил о своей любви, о своих надеждах и разочарованиях, о вере в самого себя и сомнениях, одолевавших его, когда он начинал думать о будущем. Обо всем этом писал он своей любимой девушке, чтобы перенести разлуку, которую они оба тяжело переживали.

Это было время подготовки к жизни, к любви, к супружеству, к работе, и это было время подготовки — если не начало — фрейдовского «самоанализа», первого сознательного путешествия в неизведанный край бессознательного.

Из уже упомянутых 1500 писем Фрейда к Марте (Мартой Бернайс было написано около 600 писем к Фрейду) их сыном Эрнстом и его женой Люси были отобраны и опубликованы наиболее яркие и показательные (Е. Freud 1960, 1968). ' Вот два письма, относящиеся к 1883 и 1886 годам (Е. Freud 1960, 56—58, 224-225).

Вена, 29 августа 1883, среда вечером.

Любимая моя Марта,

Твое милое, умное письмецо и меткое описание рынка в Вандсбеке очень порадовали меня и помогли моему продолжающемуся выздоровлению, — если бы не катар, можно было бы говорить о здоровье. Ты рассуждаешь почти как Вагнер в «Фаусте» во время приятной прогулки, и мне также хочется ответить с отменной деликатностью доктора Фауста: «Здесь вновь человек я, здесь быть им могу». Но нет, возлюбленная, ты совершенно права, в развлечениях народа нет красоты и возвышенности; меня, по крайней мере, это больше не привлекает. Те развлечения, о которых мечтаю или которые уже

испытал, — это минутки беседы с любимой, которая прильнет к тебе, и чтение, где то, о чем ты думаешь или чувствуешь, встает перед тобой с отчетливой ясностью, сознание того, что за день ты чего-то добился, продвинулся в разъяснении какой-нибудь проблемы, все это очень отличается от того, и было бы жеманством испытывать искреннюю радость по поводу тех зрелищ, которые ты описываешь.

Прости, что я цитирую самого себя, но мне приходят в голову мои давние мысли о Кармен: чернь наслаждается жизнью, а мы терпим лишения. Мы страдаем, чтобы сохранить нашу г^елостность, мы экономим на нашем здоровье, на нашей способности наслаждаться, веселиться, мы стараемся возвыситься до чего-то такого, о чем сами не имеем понятия, — и эта привычка постоянного подавления естественных потребностей придает нам характер совершенства. Наши чувства отличаются большей глубиной, и мы не разрешаем себе быть способными на что-то дурное. Почему мы не напиваемся? Потому, что неудобство и позор, причиняемые похмельем, превосходят удовольствие от выпивки. Почему мы не влюбляемся каждый месяц в кого-то нового? Потому что при каждом расставании нам пришлось бы лишаться частицы собственного сердца. Почему не каждый человек становится нашим другом? Потому что утрату друга или его несчастье нам бы пришлось тяжело переживать. То есть мы стремимся в большей степени к тому, чтобы отвести от себя страдания, нежели к тому, чтобы получить удовольствие, и, по большому счету, мы являемся людьми, как мы с тобой, которые на протяжении лет чего-то лишены и тоскуют, чтобы оставаться верными друг другу, чтобы суметь перенести тяжелый удар судьбы, лишающий нас самого дорогого. Люди, которые, как Азра', могут любить только один раз. Весь наш образ жизни основан на предположении, что мы защищены от грубой нищеты, что перед нами открыта возможность оставаться в стороне от пороков, присущих обществу. Беднота, народ не смогли бы выстоять, не будь они толстокожими, не имей они поверхностных чувств; к чему им сильные привязанности, если все беды, имеющиеся в запасе у природы и общества, направлены против их любви, к чему им пренебрегать сиюминутными удовольствиями, если им нечего рассчитывать на какие-либо другие? Бедные слишком слабы и незащищенны, чтобы делать это так же, как мы. Когда я вижу, как народ развлекается, пренебрегая всякой разумностью, я всегда думаю, что таким образом эти люди компенсируют все недостатки социальной организации, болезни, эпидемии, налоги, перед которыми они совершенно беззащитны. Не буду развивать эти мысли, но можно было бы показать, что «народ» рассуждает, верит, надеется и работает совсем не так, как мы. Существует психология простого человека, которая в достаточной степени отличается от нашей. Общественное чувство у них также более сильно развито, чем у нас, только у них оно отличается такой живостью, что один человек продолжает жизнь другого, в то время как для каждого из нас мир исчезает с его собственной смертью.

Любимая моя девочка, если тебе не нравится моя болтовня, ты можешь возразить. Ты еще не знаешь, какое влияние ты на меня имеешь; а если я бываю резок в отношении некоторых вещей, связанных с основными условиями и событиями, касающимися нашего соединения, то прошу тебя не судить по этому также и о другом. Я отдаю себя под полную опеку моей принцессы. Приятно находиться во власти любимого человека; были бы мы еще не пых далеко друг от друга, моя милая!

Девушка, в судьбе которой я принял такое участие, потеряла в течение нескольких дней то, чего я достиг, работая с ней. Здесь было мною осложнений, которым, нет аналогов в нашей практике, и слишком много вины с ее стороны. Врача не может и не должно не трогать человеческое юре, он может лишь быть менее чувствительным, если он счастлив в своем собственном доме...

С Пфунгеном у нас постоянные и существенные разногласия, я зашел так далеко, что противоречу ему в присутствии Мейнерта. Во всех вопросах, решение которых определяется Мейнертом, правда оказывается на моей стороне, так как Пфунген выдвигает совершенно бредовые, странные идеи; но я все-таки должен сказать, что замечаю в себе такой деспотизм, что мне страшно тяжело это переносить, это угнетает меня. Ты-то хорошо его знаешь, но если, несмотря на все, все-таки любишь меня, то я счастлив.

Все свободное время я использую для работы, началом которой доволен, я не думал, моя милая, что буду так остро реагировать на успех или неуспех, как ты пишешь. Мой метод еще не завершен, он работает, но я не всегда справляюсь с ним, он не всегда показывает одно и то же.