В этой оценке ребенка вновь отчетливо проявляются взгляды Фрейда на еще не связанное влечение, которое, как он полагает, импульсивно, насильственно, нацелено на немедленный отвод и непосредственное получение удовольствия. Также и в идее Фрейда о гипотетическом «древнем человеке» (1913b) прослеживается четкая параллель с подобным образом ребенка. Фрейд подчеркивает тем не менее, что влечение не бывает «хорошим» или «плохим», соответствующие ценностные классификации обусловлены культурой: «Психологическое — в строгом смысле психоаналитическое — исследование показывает... что глубочайшая суть человека состоит в инстинктивных побуждениях, стихийных по своей природе, которые у всех людей одинаковы и нацелены на удовлетворение известных исконных потребностей (курсив Б. Н.). Сами по себе эти инстинктивные побуждения не являются ни хорошими ни плохими. Мы относим их и их выражение к той или иной категории
390
в зависимости от их отношения к потребностям или требованиям человеческого общества. Следует признать, что все побуждения, которые общество осуждает как дурные... находятся среди этих примитивных» (X, 331).
Образ невинного, бесстрастного и асексуального ребенка, которого нужно защитить и оградить от «опасностей» мира взрослых, возник примерно между XVI и XVIII веками. Ван Уссель (Van Ussel 1970, 95) говорит в этой связи об «инфантилизации ребенка». Ребенок воспитывался в собственном, искусственном, «инфантильном» мире, оторванном от реальности, особенно от реальности рабочего мира, рос в мещанском окружении и предусматривалось, что в течение долгого времени он будет посещать школу. «Исторически ученик высшей школы был первым "большим" ребенком» (Van Ussel 1970, 97). Ребенка все больше приукрашивали, изнеживали, его страсти не воспринимали всерьез. Этот процесс инфантилизации, который, естественно, должен был оказать существенное воздействие на процесс эмоциональной и особенно сексуальной социализации, то есть воздействие, которое во фрейдовском учении о неврозах трактуется в терминах «сдерживание развития» и «психический инфантилизм», распространился также и на подростков. Длительный процесс обучения продлевал статус «бытия юным». Школы, которые организовывались по образцу монастырских, имели мало отношения к остальной социальной реальности. Подростки имели собственные идеалы и представления, которые порой в значительной степени не совпадали с действительностью. Движение «бури и натиска», а также «романтизм» можно понять исходя из процесса общественного переустройства, подготовленного буржуазным обществом. «Инфан-тилизировалось также и сексуальное поведение школьников и студентов. Здесь сопротивление встречало все то, на что в среде молодых рабочих смотрели сквозь
пальцы» (Van Ussel 1970, 97).
В добуржуазном обществе пропасть между ребенком и взрослым, прежде всего в психическом отношении, была не столь велика, как ко времени Фрейда или даже еще сегодня. Согласно Ван Усселю, эта пропасть, возникшая в результате процесса инфантилизации, которой подверглись дети и подростки, как раз и является предпосылкой психической организации «современного» человека. И наоборот, в добуржуазном обществе на детей смотрели как на маленьких взрослых, за которыми признавали в том числе и в сексуальном отношении те же эмоциональные побуждения и желания, что и за взрослыми. В домашнем сообществе дети занимали место, отличавшееся от положения взрослых чисто условно, и социализировались в окружении, для которого отделение «дома» от «работы» не было
типично.
Если следовать Ван Усселю, то добуржуазное общество характеризовалось прежде всего просексуальными ориентацией и образом жизни. Сексуальность детей не была табуирована. «Телесность практиковалась таким образом, от которого мы сегодня отвыкли. Люди трогали друг друга, гладили, обнимали, целовали; няньки и родители мастурбировали маленьких детей, чтобы те успокоились. Более взрослые люди имели такие контакты с подростками, которые мы сегодня называли бы сексуальными. С онанизмом врачи стали бороться только к началу XVIII века и лишь позднее духовенство. Добрачные половые отношения, а также в некоторых слоях населения и внебрачные, были институционализированы... Дома вся семья и прислуга спали голыми вместе в одной комнате. Молодежь не нуждалась ни в каком сексуальном просвещении, поскольку в мире взрослых она могла увидеть, почувствовать и научиться всему, что ей полагалось знать» (Van
Ussel 1970, 25).
Проблема детства — не только проблематика инфантильной сексуальности, — представленная в работах Фрейда как «доисторическая» эпоха, которая вытеснена,
391
забыта, утеряна и с трудом поддается воссозданию, отчасти может быть выражением происшедших в XVI—XVIII веках процессов структурной перестройки. Строгое разграничение детства, с одной стороны, и статуса взрослого — с другой, возможно, на долгое время избавляет взрослеющего человека от конфликтов, но зато готовит почву для их проявления сразу в полном объеме. С этим, пожалуй, связана и выделенная Фрейдом проблема отделения от родителей, которая проявляется особенно остро, когда между детством и последующей жизнью взрослого существует едва ли преодолимое противоречие. Если ребенок может наслаждаться свободой «беспечности», а взрослый должен быть рассудителен, дисциплинирован, владеть собой и контролировать свои страсти и аффекты, то становится понятным, во-первых, «сопротивление», которое, согласно Фрейду, каждый человек оказывает этому процессу структурной перестройки, а во-вторых, то, почему детство можно понимать как праобраз «счастья», которого едва ли удастся достичь позднее.
«НЕДОМОГАНИЕ КУЛЬТУРЫ»
Гипотеза Фрейда о «недомогании культуры», как уже отмечалось в предыдущем разделе, имеет историко-общественное измерение (см. статью Ф. Шледерера в т. II). «Потерю детства» в известной степени можно интерпретировать исторически. Однако в трудах Фрейда более важным является антропологическое измерение. По мнению Фрейда, каждая культура подразумевает отказ от влечений — преодоление детства и «анималистичности» человека. Однако эти необходимые отказы опять-таки характеризуют судьбу сексуальности культурного человека и, по мнению Фрейда, вносят существенный вклад в образование неврозов. Неврозы, согласно Фрейду, и без того следует понимать как расплату за культурное развитие. Ниже будут приведены некоторые положения Фрейда, касающиеся проблем культуры, неврозов и сексуальности, при этом необходимо будет учитывать фрейдовские взгляды на «анималистическую» природу человека.
В общем описании Фрейд характеризует культуру как «все то, в чем человеческая жизнь возвысилась над своей анималистической обусловленностью и в чем она отличается от жизни животных» (XIV, 326). В другом месте Фрейд дает понять, что культурное развитие можно сравнить с одомашниванием известных видов животных. Из этого предполагаемого «самоодомашнивания» человека вытекают четыре важные следствия:
— постоянное ограничение первоначальных инстинктивных побуждений;
— постоянное смещение целей влечений;
— «усиление интеллекта, который начинает властвовать над инстинктивной
жизнью» (XVI, 6);
— «интернализация агрессивных наклонностей со всеми их благоприятными и
угрожающими последствиями» (XVI, 26).
Говоря о проблеме отказа от влечений, Фрейд подчеркивает, что под вынуждаемый культурой отказ от влечений подпадают как сексуальные, так и агрессивные инстинктивные желания. Ограничение агрессии представляет собой при этом «первую и, быть может, самую трудную жертву, которую общество должно потребовать от
индивида» (XV, 118).
Далее, отказ от влечений затрагивает вообще все инстинктивные импульсы, характерные для «первобытного анималистического состояния» (XIV, 331). Речь идет, в частности, об инстинктивных импульсах «инцеста, каннибализма и кровожадности» (там же). Поскольку каждый человек восстает — по крайней мере бессознательно — против подавления соответствующих инстинктивных желаний, он остается «потенциально врагом культуры» (там же, 327).
392
Фрейд предполагает здесь наличие теснейшей связи между сексуальностью человека и его анималистичностью, которая в процессе социализации преобразуется в «культурную способность». Сексуальность и анималистичность связаны друг с другом, например, через «экскрементальное». Кроме того, телесные выделения и сексуальность связаны между собой «обонятельным удовольствием», которое у культурного человека подлежит особенно сильному вытеснению (Freud 1912a). В связи с этой проблемой у Фрейда говорится: «В целом я хотел бы поставить вопрос, не является ли ставшее неизбежным из-за отдаления человека от земли снижение обонятельного удовольствия главным слагаемых его предрасположенности к невротическим заболеваниям. Тогда стало бы понятно, что в восходящей культуре именно сексуальная жизнь должна быть принесена в жертву вытеснению. Ведь мы давно уже знаем, сколь тесная связь возникла в животных организмах между сексуальным влечением и органами обоняния» (VII, 462). Из этой цитаты проступают два момента: во-первых, в культурном развитии Фрейд видит отдаление от первоначального животного прошлого человека — которое, однако, как еще будет показано, отчасти сохраняется в системе бессознательного; во-вторых, он говорит, что это отдаление глубочайшим образом связано с предрасположенностью к неврозам. Идея о том, что психическое заболевание можно свести к вытеснению анималистичности, часто встречается у психиатров XVII— XVIII столетий (ср.: Foucault 1961). Согласно этой теории, безумие как общая форма выражения психического заболевания стало возможным благодаря «среде», «цивилизации», которые привели к отрыву от анималистической природы, изначально присущей человеку. Для фрейдовской теории культуры, равно как и для его учения о неврозах, основополагающим, следовательно, является принципиальное положение о противоречии между «природой» и «культурой».