Впервые подробно рассматривается не только травма, но и роль врача, а заодно проблема переноса. Связь между врачом и пациентом, по Фрейду, мешает лечению в трех случаях: 1) при личном отчуждении из-за обиды или неблагоприятного влияния третьего лица; 2) при страхе пациента перед чрезмерной зависимостью от врача; 3) при переносе или «ложном присоединении» неприятных представлений к врачу (I, 308—309). Постоянство, более того, неизбежность этих явлений не вызывает у Фрейда сомнений. «Ни одного анализа нельзя довести до конца, если не знаешь, как справиться с сопротивлением, возникающим в этих трех случаях» (I, 309). Поэтому они рассматриваются в качестве некоего, хотя и в кавычках, «препятствия», но не via regia — как в последующих работах — этого метода. При всей его неизбежности нарциссическое единство больного и врача все же на время, так сказать, травматически, разрывается, — а именно там, где врач вследствие своей вездесущности, обусловленной исключительностью отношений, сам становится репрезентантом травматического объекта.
Насколько мало внимания уделено мотивам защиты и предпосылкам целостности Я, настолько же тщательно проанализированы Фрейдом их модальности. Психические заболевания систематизированы в психоаналитической теории по категориям защиты. Фрейд старается показать, «что различные невротические расстройства проистекают из различий методов, которые выбирает "Я" ради избавления от этой невыносимости» (I, 181).
Специальную такую попытку Фрейд предпринимает в работе «Защитные психоневрозы» (1894), где для каждого типа заболевания он выделяет специфические защитные механизмы: для истерии — конверсию, освобождающую Я от противоречий ценой символа воспоминания; для невроза навязчивых состояний — отделение представления от аффекта и перенос последнего на другое представление; для психозов — избавление от невыносимого представления ценой (частичного) отрыва от реальности, «изменение Я» (I, 402).
Слово «изоляция» еще не употребляется здесь в качестве термина со строго специфическим значением, а подразумевает исключение из общего ассоциативного акта сознания и служит синонимом вытеснения (I, 182); термин «смещение» впервые употребляется в связи с покрывающими воспоминаниями (I, 536). Паранойяльный психоз характеризуется через понятие проекции (I, 401).
По поводу природы защитного процесса Фрейд высказывается весьма осторожно. Невозможность пережить такие процессы интроспективно или проследить их четко отделяется от неосознанности патогенных воспоминаний. Он говорит о процессах, «которые происходят вне сознания, о которых можно только догадываться, но не подвергнуть клинико-психологическому анализу. Возможно, правильнее было бы сказать: это вообще не процессы психической природы, а физические процессы, психические последствия которых выглядят так, словно и в самом деле происходит то, что выражено фразой "отделение представления от его аффекта и ложное присоединение последнего"» (I, 67).
Такой процесс, безусловно, возникает «по инициативе мотива защиты» (I, 233), однако эта обтекаемая формулировка не отвечает на вопрос, можно ли считать данный процесс деятельностью Я.
Насколько в этих ранних трудах Я понимается с позиции защиты, а личность в целом — с позиции защищающегося Я, видно прежде всего в попытке Фрейда
438
очертить «динамику представления» (I, 290), определить отношения между Я и тем, что вызвало защиту. Фрейд отделяет ядро воспоминаний, в которых травматический момент достигает высшей точки, от трех (почему трех?) тем, которые должны быть проработаны при анализе в определенном порядке и представляют собой оборонительные рубежи, каждый со своей интенсивностью сопротивления (I, 292—293). Эта структура патогенного материала хотя и ведет себя по отношению к Я во многом подобно чужеродному телу, но, в отличие от него, вступает в связи:
«Нашу патогенную психическую группу нельзя в чистом виде выщепить из Я. Ее внешние слои повсеместно переходят в части нормального Я и в той же мере принадлежат последнему, как и патогенной структуре. При анализе границу между ними проводят чисто условно, то там, то здесь, а кое-где ее и вовсе нельзя указать. Внутренние слои отчуждаются от Я все больше и больше, но граница патогенного опять-таки нигде четко не проступает. Патогенная структура ведет себя не как чужеродное тело, а скорее как инфильтрат» (I, 294—295).
В таком виде учение о защите, соответствующее этому периоду, явно отличается от концепции «Проекта», равно как и от последующей «психологии Я», исходящей из представления о Я как о завоевании приспособительного назначения, так сказать, как об исконно психическом. Здесь Я тождественно психике в целом, бессознательное — содержанию, отвергнутому вследствие болезненного процесса, причем категорично постулируется, что хотя бы в какой-то момент это содержание непременно было осознанным (I, 234). Дискуссия о том, охватывает ли бессознательное только вытесненное или также и то, что никогда не попадало в сознание, пока еще не началась. Но столь ли существенно это различие?
«Следует ли допустить, что и в самом деле имеются мысли, которые не возникали, а лишь могли возникнуть, так что лечение заключалось бы в осуществлении не состоявшегося некогда психического акта?» (I, 306)
Фрейд решительно противится соблазну допустить наличие двух личностей, признать след разума вне сознания (I, 291) и считает его миражом (I, 272), навязанным Я вследствие упорядочивания, происходящего после освобождения и
восстановления.
Расхождение изложенной здесь концепции Я с другими взглядами Фрейда легко объяснить. Если в остальных случаях речь идет об общей психологии, прежде всего о развитии Я, то здесь рассматривается исключительно то реальное состояние Я, в каком оно предстает психотерапевту после полученной травмы. Даже там, где говорится о развитии (I, 194—195), эта концепция есть теория поврежденного Я. Но достаточно ли этого, чтобы объяснить различие подхода? Может быть, здесь перед нами чуть ли не утопическая модель, позволяющая увидеть, что психическое может совпадать с Я, с мыслительной способностью, ведь не всегда же реальное развитие непременно предполагает травму и необратимое нарушение Я?
психология двух психических систем
В последующие два десятилетия Фрейд не развивал изложенной выше психологии Я, хотя и не отрекся от нее напрямую. Термин «Я» лишь изредка встречается в работах начала века, а именно в значении «собственного Я» (см. например: П/Ш, 96, 327—328; VI, 211, 223). Исключение составляет, пожалуй, замечание, что «вторичное Я напластовывается на первичное и его сдерживает» (И/Ш, 256). Все звучащие иначе места были добавлены в текст позднейших изданий соответствующих работ 2. И только в 1909 году, в «Заметках об одном случае невроза навязчивых состояний», вновь упоминается Я, противостоящее желанию (VII, 388), то есть
439
образующее организованную часть личности. В 1910 году в небольшой работе по частному вопросу «Психогенное нарушение зрения с точки зрения психоанализа» он вновь обращается к прежнему противопоставлению Я вытесненным группам представлений, причем впервые (согласно Стрейчи) говорится о влечениях Я (VIII, 97-100).
Временный отказ от понятия Я произошел, когда обнарркилось, что симптомы не сводятся напрямую к раннедетским патогенным переживаниям или воспоминаниям, «но между симптомами и детскими впечатлениями вклиниваются (возникшие большей частью в пубертатном возрасте) фантазии (сгущения воспоминаний) больною, которые, с одной стороны, строятся и надстраиваются над детскими воспоминаниями, а с другой стороны, непосредственно переходят в симптом» (V, 154).
Сделанное летом 1897 года, это открытие было впервые опубликовано, однако, только в 1906 году, в упомянутой нами работе, что несомненно означало корректировку теории (Strachey VII, 128). Постепенно стали добавляться и новые, непосредственно вытекающие отсюда идеи. Возникла необходимость ввести новое измерение, психическую реальность наряду с практической (X, 56). Внимание теперь было обращено на исследование фантазий. Тем самым понятие Я, в том виде как оно фигурировало в учении о травме и защите, утратило свое значение в двух аспектах: во-первых, стало невозможно говорить о травме в отрыве от конкретного повода, и во-вторых, бессмысленно стало вести речь о травматизированном Я в целом, поскольку в любой отдельной фантазии можно обнаружить четко расчлененное сочетание защитных и отклоненных тенденций. Такой детальный анализ проведен Фрейдом прежде всего в работах «Толкование сновидений» (1900), «Психопатология обыденной жизни» (1901), «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905). В этих трудах Фрейд развил и углубил технику толкования невротических симптомов и одновременно доказал приложимость обнаруженных здесь взаимосвязей к нормальной психологии.
Заставляя пациентов высказывать все, что приходит в голову, разбирая каждую мысль во всех ее разветвлениях и частностях, Фрейд раскрывает огромный спектр способов символического выражения и форм представления во всех нюансах явного и завуалированного. Для примера приведем один из собственных снов самого Фрейда из «Толкования сновидений»: «Коллега Р. — мой дядя. Я испытываю к нему огромную нежность» (Н/Ш, 143). Образ (вытянутое лицо с рыжей бородой) — мысль, или знание (мой дядя) — чувство (нежность). Таков сон, точнее сказать, явное содержание сна (Н/Ш, 140). Этот на первый взгляд бессмысленный конгломерат элементов, казалось бы, подтверждает правоту тех, кто считает, что вследствие физиологических процессов сна сновидение заполнено лишь обрывками того, что имеется в сознании. Однако опыт аналитика научил Фрейда, что эпитет «бессмысленный» есть суждение, привносимое самим сновидцем, отражающее его отношение к своему продукту; оно есть не что иное, как сопротивление, известное из практики лечении больных (см. статью А. Беккер). Одолев это препятствие, анализ выявляет в общих чертах следующее: в молодые годы у дяди случился конфликт с законом, хотя он был не преступником, а просто «дураком». Приравнивание его коллеге Р. делает последнего «дураком». Образ представляет собой смесь из двух лиц и вдобавок приводит еще к одному человеку, коллеге Н., в отношении которого было выдвинуто — правда, необоснованное — обвинение. Р. и Н. — коллеги Фрейда, которым, как и Фрейду, собирались присвоить профессорское звание, но из-за иудейского вероисповедания у них, как и у Фрейда, было мало шансов его получить, о чем Фрейд как раз узнал накануне вечером. В сновидении нет намека на общность судеб, зато Р. выведен «дураком», Н. — «преступником», причем эта своего рода клевета маскируется и возмещается чрезмерной нежностью.