Благодаря отмеченному выше обстоятельству, что индивид не противостоит обособленно внешнему миру, а в качестве Я образует единство с опекающей его матерью и одновременно является для себя самого объектом удовольствия и любви, «в этот период Я-субъект сопряжен с удовольствием, а внешний мир с равнодушием (иногда с источником неприятных раздражителей)» (X, 227). Однако эти условия раннего развития Я нельзя представлять себе как данное раз и навсегда устойчивое состояние; речь скорее идет о процессе, который каждый раз по-новому проявляется в инстинктивном импульсе и благодаря определенной психической работе сохраняет или восстанавливает оказавшееся под угрозой нарциссическое единство. Инстинктивные импульсы воспринимаются как неприятные и своим постоянством вызывают чувства беспомощности и бессилия, с которыми Я каждый раз по-новому борется, интроецируя (по выражению Ференци; ср. также его работу «Ступени развития чувства действительности» [1913], где в описании развития от принципа удовольствия к принципу реальности также взят критерий постепенного ограничения нарциссического всевластия, но детали отношений Я с объектом не рассматриваются) удовлетворение и доставляющие удовольствие объекты, то есть в некотором роде присоединяя их к себе и ощущая их помощь как собственную силу и могущество; и наоборот, все, что неприятно и мешает, проецируется вовне, то есть воспринимается как ему не принадлежащее.
«Таким образом, из первоначального реального Я, отделившего по верному объективному признаку внутреннее от внешнего, оно превращается в ректифицированное Я-удовольствие, которое свойство удовольствия ставит превыше всех остальных. Внешний мир распадается у него на ту часть, что приносит удовольствие, и которую оно принимает, и чуждое ему все остальное. От собственного Я оно отделило некую часть, которую извергает во внешний мир и воспринимает как враждебную» (X, 228).
Итак, мы видим, что субъектно-объектное единство не есть умозрительный постулат о некой первозданности, а отношение, которое по-разному выглядит в зависимости от его динамики, которое нельзя наблюдать в чистом виде, но можно воссоздать по наиболее ярким результатам его действий. Результаты такой субъек-тно-объектной динамики состоят, собственно, в том, что Я и объект могут меняться местами и замещать друг друга. Это отношение Фрейд сперва разглядел в обращении влечения против самого человека, затем главным образом в феномене идентификации и, наконец, в механизме проекции. В качестве «сильнейшего мотива» (X, 154) в гипотезе о нарциссизме (со всеми вытекающими из нее следствиями) Фрейд называет нарциссический выбор объекта, в соответствии с которым индивид любит то, чем он является, был, или хотел бы быть, или же человека, который являлся частью его личности (X, 156). В таких случаях Я уступает место объекту, любовь к которому равна по силе любви К себе. Тем же процессом, только идущим в обратном направлении, Фрейд (в работе «Влечения и их судьба» — в дальнейшем этот тезис был изменен под влиянием теории агрессии) описывает мазохизм и эксгибиционизм. В обоих случаях влечение (а именно желание мучить или с любо-
446
пытством разглядывать объект), направленное поначалу вовне, обращается против собственной персоны; под влиянием определенного опыта объект устраняется и замещается Я, а на место Я ставится новый объект (или скорее субъект), в который Я переносится в своих фантазиях (X, 220). Еще отчетливее этот процесс проявляется в родственной мазохизму меланхолии. Исходным пунктом этой болезни является утрата или внутренний отказ от любимого человека; в отличие от нормальной печали, при которой любовь постепенно изымается изо всех взаимосвязей с объектом любви, меланхолия проявляется в чрезмерных самообвинениях, в которых углубленный анализ выявляет упреки любимому прежде объекту. Здесь утраченный объект также замещается Я, но при этом где-то в другом месте сохраняется критикующее и упрекающее Я. Все отношения, искаженные тяжелым повреждением, проигрываются отныне в собственной персоне.
«...Остановимся ненадолго на конституции человеческого Я в том виде, как она проявляется в возбуждении меланхолика. Мы увидим у него, как одна часть Я противопоставляется другой, критически его оценивает, превращает, так сказать, в объект. Все последующие наблюдения подтверждают наше подозрение, что отщепленная здесь от Я критикующая инстанция может при других обстоятельствах проявить свою самостоятельность. Мы и впрямь найдем причину отделить эту инстанцию от остального Я. То, с чем вы здесь столкнулись, есть инстанция, называемая обычно совестью; мы причислим ее, вместе с цензурой сознания и испытанием реальности, к важнейшим институтам Я и где-нибудь найдем доказательства того, что она может быть больна сама по себе» (X, 433).
Эта сложность отношений позволяет Фрейду называть Я «совокупностью различных организаций» (XI, 430). Он надеется, что в дальнейшей работе сумеет четче выделить в строении Я различные инстанции и видит начало такого анализа в разграничении Я и Я-идеала. Если Я в общих чертах представляет собой то, чем является человек, а значит близко к реальности, то в Я-идеале собрано все, чем он хотел бы быть, то есть в идентификации с родителями восстанавливается самоудовлетворенность первичного нарциссизма. Служа этому идеалу, Я предпринимает вытеснения; в итоге из Я устраняется несовместимая с идеалом часть его реальности, добавляясь к внешнему миру или телу, и тем самым в известной степени воспроизводится упомянутое Я-удовольствие. В этой связи Фрейд высказывает предположение, что болезнетворность есть прерогатива либидинозных влечений, и заболеть можно только любовью (XI, 444—445). Кроме того, говоря о нарциссизме, он называет любовь не только необходимостью, но и великой воспитательницей в
жизни (X, 366).
Представления о нарциссизме, примеры мазохизма и меланхолии, пожалуй, создают впечатление, что в описанной здесь динамике Я и объекта мы имеем дело с сугубо внутрипсихическими процессами, генетический прототип или исходный пункт которых всегда лежит в реальных межчеловеческих отношениях. Пример нарциссического выбора объекта доказывает, что речь действительно идет о судьбе межчеловеческих отношений; еще лучше это мог бы показать лежащий в основе психоаналитической терапии феномен переноса, вдаваться в обсуждение которого здесь мы, однако, не можем. В работе «Психология масс и анализ Я» (1921) Фрейд демонстрирует, до какой степени концепция проницаемости и взаимозаменяемости Я и объекта пригодна для описания межчеловеческих отношений, соотнесения противоречий индивидуальной и социальной психологии и психологического анализа общественных и политических явлений. При этом он исходит из отмеченного Ле Боном факта, что людская масса способна на действия и реакции, которые для каждого из составляющих ее индивидов невозможны. Для объяснения он пользуется моделью относительно однородной массы с возвышающимся
447
над ней единственным вождем, например как в случае Валленштейна и его армии или Христа и церкви. Единообразие индивидов, пока они принадлежат этой массе, проистекает из того, что все они идентифицируются друг с другом, ставя одного и того же вождя на место своего Я-идеала, то есть регрессивным образом снова переносят этот идеал вовне и дедифференцируют. Этот процесс всеобщей идеализации всегда протекает параллельно с уничижением внешней группы, которой приписывают все дурные наклонности, присущие объединенным в массу индивидам. Иллюстрируя такой подход к анализу предрассудков, Фрейд упоминает, в частности, и антисемитизм. Эта модель Фрейда с ее упрощенной трактовкой массы, схематичным изображением отношений между вождем и массой и односторонним сведением их к отношениям детей к отцу (см.: Mendel 1972) не лишена недостатков. Это можно отчасти оправдать тем, что в многообразии отношений между Я и объектом при определенном обобщении отчетливо проявляется лишь структура отношений между Я и Я-идеалом. И все же, как в анализе групп (Bion 1959), так и в политической психологии (Adorno 1970, 1950), фрейдовская концепция Я—объектных отношений еще далеко себя не исчерпала.
СТРУКТУРНАЯ МОДЕЛЬ
Изложенная выше концепция нарциссического Я как единства субъекта и объекта, способного в течение жизни сохраняться в замещении одного другим, таит в себе сложную проблему: каким образом Я удается выделиться из этого единства и отмежеваться в качестве индивидуального существа?
Мы видели, что «ректифицированное Я-удовольствие» превращает в не-Я все, что доставляет неудовольствие. В результате в работе «Влечения и их судьба» Фрейд приходит к следующему положению: «Ненависть как отношение к объекту древнее, чем любовь, она соответствует первоначальному отторжению раздражающего внешнего мира со стороны нарциссического Я» (X, 231). Но если неизбежность 3 беспокойства и есть то, что приводит к разделению Я и объекта, то тогда Я должно не только ненавидеть все постороннее, что конституировано подобным образом, но и стремиться на более высокой ступени развития к воссоединению со своим объектом: «Развитие Я состоит в отказе от первичного нарциссизма и возникновении сильнейшего стремления вновь его обрести» (X, 167). Тем самым, однако, Я как отдельное теперь существо становится одновременно ненавистным и для самого себя, помехой для желанного всеединства, которую именно в себе самом и стремится устранить. Грубо говоря, ради своего возникновения и сохранения Я должно возненавидеть объект и от него отделиться; ради этого отделения, всегда неполного, оно должно быть устремлено на устранение — а значит, и на уничтожение — себя в своем ограничении.
По-видимому, этот парадокс и пытается разрешить Фрейд в своем труде «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Фрейд исходит здесь из феномена, противоречащего принципу удовольствия. Неприятные переживания, прежде всего травматического характера, как-то: катастрофы и несчастные случаи, но также тяжелые обиды, перенесенные в детском возрасте, повторяются во сне, в жизни и не в последнюю очередь в процессе аналитического лечения. При этом он приходит к выводу, что такое повторение служит совладанию с травмой, что человек пытается теперь справиться с вызвавшей когда-то потрясение и пассивно пережитой ситуацией — задача, которая хотя и не отменяет принцип удовольствия, но все же его превосходит (XIII, 32). В ходе своих рассуждений Фрейд впервые подвергает ревизии, хотя пока еще и не делает на этом акцент, разграничение созна-