Я как центр восприятия и управления на границе между Оно и внешним миром является, по сути, психическим репрезентантом тела (и обладает здесь известной независимостью от Оно — мысль, которую Хайнц Гартманн развивает до эксплицитной гипотезы о первичной автономии Я), которое может восприниматься как принадлежность и личности, и внешнего мира.
«Собственное тело и прежде всего его поверхность является местом, из которого могут исходить одновременно внешние и внутренние восприятия. Оно воспринимается как другой объект, но оно дает органам чувств ощущения двоякого рода (курсив Г. Я.), одни из которых могут быть приравнены внутреннему восприятию... Также и боль при этом, похоже, играет определенную роль, а то, каким образом при сопровождающихся болью заболеваниях человек получает знание о своих органах, является, пожалуй, прототипом того, как вообще возникает представление о собственном теле» (XIII, 253).
В другом месте (XIV, 204; ср. также: Freud 1914a) Фрейд говорит о боли, что она приводит к нарциссическому катексису причиняющей боль части тела, то есть ведет от объекта к собственному телу. Если учесть важную роль, которую во «влечениях и судьбах влечения» тела играл внешний мир в виде неудовольствия и боли в формировании реального Я и разделении первичного единства субъекта, то тогда становится ясным, что эта новая теория делает акцент уже не на единстве и взаи-
451
мозаменяемости, а скорее на разделении субъекта и объекта и представляет собой теорию автономии индивида, ее условий и препятствий. Это согласуется с целью терапии, «которая должна обеспечить Я поступательное завоевание Оно» (XIII, 286). Изменение направления взора означает здесь одновременно новое распределение отношений: прежние позиции субъекта и объекта нельзя перекрыть позициями Я и Оно; отношения усложняются далее введением третьей инстанции, Сверх-Я.
Отделение Я и Я-идеала Фрейд постулировал еще раньше, причем идеал представлял собой продолжение нарциссических отношений при сообразном реальности развитии. Теперь Фрейд обобщает этот процесс, рассматривавшийся прежде скорее как особый случай, и высказывает положение, что каждый прекратившийся, и, возможно, даже существующий катексис объекта приводит к изменению характера (XIII, 258) или, используя техническую терминологию, идентификации. Термин «идентификация» по-прежнему опирается на открытие, что вследствие изначального единства субъекта и объекта также и в последующем развитии один может замещаться другим; об этом напоминает также формулировка, что в самом начале катексис объекта и идентификацию различить невозможно (XIII, 257). Но в целом понятие идентификации исходит из представления об уже конституированном в своем ядре Я. Принуждаемое отказаться от сексуального объекта, Оно, так сказать, переправляет ставший свободным катексис на Я, которое становится его объектом; и наоборот, Я рассматривается по аналогии с любовным объектом, который катектируется Оно, с одной стороны, для того, чтобы самому усилиться, а с другой — чтобы форсировать задачу (нежелательного) объектного катексиса. В любом случае этот процесс уже предполагает некоторые наметки разделения Я и Оно и со своей стороны этому разделению способствует и еще больше его усиливает.
Прототипическим и основополагающим для этого процесса является эдипов конфликт и его разрешение. Выражение «эдипов конфликт» провозглашает античное сказание и драму Софокла парадигмой судьбы каждого отдельного человека. С переходом от отношений двух людей к трехсторонним отношениям, во-первых, и с созреванием и интеграцией сексуальных влечений, во-вторых, ребенок неизбежно попадает в конфликт, состоящий в том, что он хочет обладать одним из родителей, тогда как другой родитель ощутимым образом ограничивает эти притязания. Конфликт осложняется еще и тем, что ради иных отношений и потребностей возлюбленный родитель — мы не будем вдаваться в нашем изложении в специфические для пола различия — сильно обижает ребенка (например, рождением брата или сестры), а также тем, что чинящий препятствия и враждебно воспринимаемый человек одновременно вызывает восхищение и зависть. В норме притязания ребенка разбиваются о перевес в силах родителей и собственную ненависть (страх кастрации), но все же не исчезают полностью. Ребенок перенимает вызывающие восхищение качества ограничивающего родителя, пытается присвоить себе его силу и одновременно сохранить его любовь, налагая отныне сам себе запрет на свои отвергнутые желания. Внешний конфликт становится внутренним. Такое разрешение отнюдь не есть завершенный процесс, скорее оно образует некую общую модель разрешения конфликтов в целом, которая сказывается не только на дальнейшем развитии характера индивида, но и обусловливает форму возможного у него невротического заболевания и в значительной степени определяет его любовные отношения и выбор партнера. «Это изменение Я сохраняет свое особое положение, оно противостоит другому содержанию Я в виде Я-идеала или Сверх-Я» (XIII, 262).
«Я-идеал, стало быть, является наследием эдипова комплекса и вместе с тем выражением могущественнейших побуждений и важнейших судеб либидо в Оно.
452
Своим становлением Я одолело эдипов комплекс и одновременно подчинило себя Оно. Если Я, по сути, является представителем внешнего мира, реальности, то Сверх-Я выступает по отношению к нему как поверенный внутреннего мира, Оно. Конфликты между Я и идеалом в конечном счете будут отражать — к этому мы теперь уже готовы — противоречие реального и психического, внешнего мира и мира внутреннего» (XIII, 264).
В этой чересчур схематично изображенной модели мы хотим еще раз особо подчеркнуть роль враждебности и идентификации. Полученная в самом широком смысле травма и возникшая из-за этого враждебность приводят к интернализации конфликта, что делает возможной дальнейшую жизнь с отчасти любимыми, отчасти незаменимыми и раз и навсегда данными людьми. Наряду с открытием инфантильной сексуальности одним из самых важных достижений психоанализа является, пожалуй, доказательство того, что социальное развитие индивида, психические предпосылки культурной способности которого покоятся на интернализирован-ной враждебности, может иметь катастрофические последствия. Именно эти последствия привели Фрейда к постулату о влечении к смерти и созданию структурной модели. Первая мировая война продемонстрировала массовую инволюцию этого процесса, проявившуюся в открытом извержении всякого рода жестокой агрессии; но еще более важным — и тем самым мы возвращаемся к исходному пункту, бессознательному сопротивлению, — является, пожалуй, впечатление от загадочно обособившейся, направленной против себя разрушительной ярости, выражающейся в негативной терапевтической реакции, которая вопреки всякому благоразумию и первоначальным надеждам столь часто сводит на нет аналитическую терапию.
Мы увидели ограничения, присущие этой модели. Поскольку она приложима к относительно дифференцированному и сепарированному Я, а также к фазе относительно высокоорганизованного и интегрированного сексуального развития, рассмотрение с этой отправной точки обнаруживает, естественно, область не- или антиорганизованного. Но так как эта отправная точка вводится в качестве исходного пункта в развитии Я, индивидуальном душевном развитии в целом, все уже данное здесь следует перенести с онтогенеза на филогенез (XIII, 267), с психологии на биологию, хотя онтогенетическое развитие по-прежнему доступно психологическому анализу. Это относится к концепции влечения к смерти (Freud. 1920), с одной стороны, и к проблеме бессознательного чувства вины — с другой, возникновение которого Фрейд тщетно пытается объяснить каким-то образом унаследованным доисторическим событием, убийством отца (Freud 1930).
С другой стороны, выбор эдипова комплекса (см. статьи А. Холдера и Г. Штольце) в качестве отправной точки для этой модели отнюдь не является произвольным, он вполне обоснован его огромным значением прежде всего для неврозов переноса, классической и наиболее разработанной области психоанализа. Отделение Оно и Сверх-Я от Я расширяет генетический и динамически-экономический подходы до структурного, то есть до подхода, который делает очевидным, что развитие индивида несет на себе печать не только прежних отношений и судеб, но и то, что его актуальное поведение представляет собой постоянную компенсацию и примирение конфликтов. «Делает очевидным» означает здесь, что анализу подвергается каждая отдельная черта характера, каждый отдельный способ поведения, каждое индивидуальное качество. С этой моделью психоанализ из фазы великих открытий вступает в период систематических наблюдений, который начинается с первой фазы признания, распространения и институционализации психоанализа в двадцатые годы и продолжается в изгнании в Соединенных Штатах Америки в годы фашизма и холодной войны. Вряд ли эта модель смогла бы занять
453
положение, чуть ли не равнозначное психоаналитической теории в целом, и закрепиться без основополагающих работ Хайнца Гартманна и прежде всего его эпохальной статьи «Психология Я и проблема приспособления» (Hartmann 1939).