Существенный вклад внес также Берглер (Bergler 1949). Он усматривает фундамент любой невротической структуры в «псевдомазохистском» решении как последствия доэдиповой нарциссической обиды. Это первоначальная обида возникает из конфликта между активными устремлениями новорожденного и его пассивностью, между чувством своего всемогущества и реальной зависимостью от матери, конфликта, вызывающего агрессивные реакции, которые поначалу ограничены из-за недостаточной координации и слабости моторики. Но эти реакции порождают в ребенке также ожидание наказания, упреков и, кроме того, чувство вины. Будущий мазохист осуществляет, таким образом, акт насилия, превращая дурное обращение, опасения и укоры совести в удовольствие и в то же время, если это ему удается, проецируя испытываемую агрессивность на объект либо на производное от него Сверх-Я. Такова суть «психического мазохизма». Подобным образом мазохист отказывает собственному Сверх-Я в его садизме. Клиническими проявлениями такого фундаментального мазохизма являются поэтому лишь реактивные образова-
486
ния, а наиболее частым и явным среди них — «псевдоагрессивность». Также и у Берглера модификация фрейдовской теории опирается на богатый клинический материал и его интерпретацию. Единственное, что вызывает сожаление, — это чрезмерное распространение его концепции едва ли не на всю нозологию неврозов и перверсий.
Если Нахт и Берглер отказываются от концепции влечения к смерти, то Лёвен-штейн (Loewenstein 1938) пытается доказать ее неприемлемость для объяснения
мазохизма.
В качестве конституциональной диспозиции он предполагает высокую эротизацию мышц и, исходя из этого, отстаивает точку зрения, что мазохизм не является постоянным свойством личности. Удовольствие от страдания он объясняет смягчением, подавлением угрозы или дурного обращения. То есть корень мазохизма — игра со страхом. В конечном счете это является техникой, чтобы одолеть агрессора, либо соблазнив его извращенным способом (эротическое соучастие), либо смутив его и заставив испытать чувство вины, либо продемонстрировав ему его собственную враждебность (обида), или, наконец, идентифицировав себя с ним на уровне Сверх-Я (порабощение) и эротизировав придуманное им наказание.
Остается еще моральный мазохизм. Причиной срыва при неврозе неуспеха могут быть внешние обстоятельства, последствия самого невроза (хотя их нельзя рассматривать как цель данного невроза), другие, чем сам неуспех, невротические цели, избегание ответственности или предотвращение возможной вины. Угрожающие жизни процессы могут в таком случае объясняться потребностью положить конец невыносимому напряжению, порождаемому влечением, истребив ненавистный объект или уничтожив собственную сексуальность. При этом человек стремится к покою, возвращению к материнской груди или же повинуется фундаментальному торможению.
Лёвенштейн делает вывод: «Мазохизм — это одно из средств, в которых находит убежище психический аппарат, чтобы удовлетворить как сексуальность, так и чувство безопасности* в котором нуждается влечение к самосохранению, когда оба этих влечения находятся в конфликте или когда извне угрожает фрустрация или наказание. Это вариант приспособления... в борьбе влечений против двух грозящих опасностей, а именно: угрозы либидинозной фрустрации и угрозы для жизни»
(Loewenstein 1938, 313).
Фрейд констатировал: когда по отношению к отцу возникает пассивное эдипово желание, оно преобразуется в пассивное желание подвергнуться жестокому обращению со стороны матери. Согласно Грунбергеру (Grunberger 1954), оно преобразуется в активное догенитальное желание, а именно кастрировать отца через анальную реакцию упрямства.
Мазохизм, по мнению Грунбергера, оказывается лишь маскировкой агрессивности, что позволяет от нее избавиться. Особенно Грунбергер критикует понятие «обращение», предлагая заменить его термином «проекция». В этом он присоединяется к Фрейду (Freud 1919), Одьеру (Odier 1927, 1947) и Баку (Вак 1947), вскрывшим глубинные связи между мазохизмом и паранойей.
Фенихель (Fenichel 1931) усматривает в мазохизме прежде всего средство противостоять страху кастрации с помощью упреждающих мер, а именно через принятие меньшего из зол, которое человек причиняет сам себе или позволяет причинить себе другому, — своего рода предоплата со скидкой. В качестве доказательства он указывает, что в этом способе поведения проявляются механизмы, соответствующие страху как сигналу опасности. В конечном счете к этим защитным мерам добавляется эрогенное удовольствие. Фенихель подчеркивает выгоды, которые дает мазохизм, избавляя от гордости: благодаря ему, например, легче перенести огромное напряжение, невзгоды, в частности, собственное уродство, лише-
487
ние наследства и т.д. Фенихель интерпретирует самопожертвование аскетов как средство получить право на божественное всемогущество. Можно страдать, чтобы заслужить снисходительность Сверх-Я, убить себя, чтобы освободиться от него или уничтожить объект. Фенихель слишком далеко заходит в отстаивании своей позиции, поскольку невозможно интерпретировать самоуничтожение как меньшее зло. Оно представляет собой, пожалуй, активное упреждение того, что иначе произошло бы пассивно. Фактически оно оказывается не «по ту сторону принципа удовольствия», а является «нежеланным результатом желанного».
Для Райха (Reich 1933) мазохизм также является защитной реакцией против страха кастрации. Источник садизма, который предшествует мазохизму, он видит в высвобождении агрессии из-за отказа в удовлетворении.
Райк отстаивает мнение, что мазохизм «не есть задержанное и трансформированное развитие другого влечения (садизма)... Мазохизм стремится не к неудовольствию, но к удовольствию... Он стремится к удовольствию, за которое расплачивается неудовольствием» (Reik 1949, 70). В качестве конституирующих элементов мазохизма Райк называет грезы, в которых садистские фантазии вызывают сцены наказания и приводят к фантазиям противоположного рода; фактор ожидания — мазохист что есть силы оттягивает достижение удовольствия из-за сопряженного с ним страха, так что оно может наступить лишь тогда, когда окажется достаточным воображаемое или реальное страдание (или стыд), из-за чего это удовольствие полностью истощается на предварительной стадии и в конце концов от него ничего не остается; и наконец, «демонстративный жест», в котором проявляется бахвальский характер мазохизма, то есть выставление напоказ дурного обращения, унижения и шрамов, которые позволяет наносить себе мазохист.
Все эти авторы пытаются доказать, что никто не ищет страдания ради него самого, а также стыда или смерти. Они придерживаются мнения, что человек, в сущности, стремится лишь к удовольствию, подчеркивая при этом, что оно достигается только в том случае, когда удовлетворены влечения и обеспечена безопасность; однако изживание этих влечений может отдалить его от объектов и серьезно угрожать его безопасности, поэтому человек пытается найти спасение в мазохистском компромиссе. Таким образом, мазохизм есть не что иное, как последствие разного рода разобщенности между субъектом и внешним миром, которую Я должно принять и преодолеть, стараясь сделать из нее средство для удовлетворения своих (активных) тенденций и по возможности ограничить риск фрустрации и болезненной агрессивности. В конечном счете оно либо совершает попытку облегчить боль или полностью ее подавить, пусть даже ценой смерти, либо становится способным переносить тяжелые страдания, чтобы исполнить требования своих влечений.
Таким образом, мазохизм является всего лишь результатом совпадения неблагоприятных обстоятельств, с которыми борется Я. В итоге Я решается на вынужденные меры, выбирая меньшее из зол, принимая меры предосторожности, ища гарантии или возможность взять судьбу в свои руки, вступая в закулисные переговоры и записываясь в добровольцы, идя на необычайные действия в надежде на посмертное обожествление. Крах, позор, боль или смерть не являются определенной целью субъекта, они отнюдь не «желанны»: они представляют собой своего рода предусмотренный убыток или же превышение цели. В конце концов причиной их может быть отнюдь не субъект, а неблагоприятное стечение обстоятельств.
В этих теориях мазохизм, представляющий собой всего лишь неверную направленность нормального влечения, всегда служит некой конечной цели. Он является обходным путем на трассе, несчастным случаем в процессе, в котором человек намеревался жить и активно наслаждаться своими объектами. Таким образом, можно сказать, что мазохизма в смысле стремления к неприятному не существует,
488
поскольку его источник находится в его противоположности, а цель, которой он позволяет достичь, выглядит совершенно иначе и подчас оказывается в точности противоположной той, что кажется его непосредственной целью.
Должны ли мы, придерживаясь теории первичного, возникающего из влечения к смерти мазохизма, полностью отбросить те теоретические версии и интерпретации, которые мы только что перечислили? Разумеется, нет: существует вторичный мазохизм; клинический опыт убеждает нас в правильности или правдоподобности всех указанных мотиваций, и даже простое повседневное наблюдение показывает, что причиной катастрофы отнюдь не всегда бывает сам неудачник. Несомненно, что субъект, сколь бы он ни был склонен к мазохизму, почти всегда испытывает также желание быть счастливым, испытать любовь или даже восхищение, утвердиться, защитить себя или даже победить другого, при этом его не уничтожая; верно и то, что до известной степени это ему порой удается. Но это доказывает лишь то, что такое бывает, и не более. То есть исчерпывающая интерпретация пока еще невозможна. Так, появление болезненных переживаний «за» самыми безобидными первертированными инсценировками и самыми незначительными ударами судьбы позволяет предположить, что эти способы поведения содержат защитные меры, а именно технику избегания наихудшего: смерти или кастрации. Но выражают ли эти меры или эта техника сущность мазохизма? Если ответить на этот вопрос утвердительно, мазохизм превращается в средство защиты, и, если его интерпретировать по аналогии со всеми другими подобными способами поведения, он и не окажется ничем иным. В этом смысле Нахт вполне правомерно использует слово «страх» для характеристики болезненных чувств, которые стоят за этим поведением. Здесь мы сталкиваемся с концепцией конфликта, который можно определить как противопоставление субъекта и внешнего мира; человек боится кастрации и смерти как чего-то происходящего вовне, случающегося с нами, а мазохизм с его предположением, что, добровольно навлекая на себя боль, можно избежать наихудшего, превращается в более или менее удачное средство предотвращения этой внешней угрозы.