Важно то, что человек в своей фантазии может что-либо делать с этими образами, например представить себе, что мать, которая в данный момент отсутствует, находится рядом, кормит и утешает. Разумеется, вообразить возможно только то, что когда-то уже было пережито, однако это может быть нечто, чего данная мать почти никогда не делала, уже не делает или по крайней мере не может или не хочет делать в этот момент. На этой способности основывается, к примеру, также феномен фантомной конечности. Фантомная конечность — явление, знакомое многим больным, подвергшимся ампутации, которые не могут смириться с утратой конечности и благодаря фантазии получают возможность почувствовать, что удаленная конечность по-прежнему при них. Как я подробно показал в другой работе — «Тело как партнер» (Eicke 1973), — маленький ребенок способен воспринимать части собственного тела как собеседников, что и побудило меня создать выражение «фантомная личность».
509
Еще более известной является способность человека представлять себе, как он мог бы поступить со своим шефом, возлюбленной или работой. В соответствии с обеими формами содержаний Сверх-Я (Я-идеал — идеал-Я) эти фантазии могут состоять в том, что человек воображает все себе сообразно миру своих желаний, или же в том, что все происходит так, как он привык с ранних пор, например так, как родители приучили его или воспитали. К счастью, человек способен к творчеству и выдумать нечто новое, отличное от этих идеалов, например с помощью переходного объекта (Winnicott 1974). В качестве переходного объекта или переходного феномена (см. статью М. Хана о Винникотте в т. III) известен прежде всего плюшевый мишка. Эта детская игрушка (или другие предметы) может представлять в фантазии ребенка его собственное Я и подвергаться тому же обращению, которому сам ребенок подвергается со стороны родителей, врача или других взрослых. К примеру, игрушка получает те же вызывающие страх уколы, которые назначает ребенку врач, до тех пор, пока страх не смягчится. Однако переходный объект может изображать и кого-то из родителей, с кем, наконец, можно поступить так, как в реальности ребенок никогда бы не отважился сделать (например, ударить его или выбросить из окна), но может быть и другом, недостающим объектом любви. Творческая способность, которая может тут проявиться, позволяет уладить многое из того, что причиняло ребенку боль. Винникотт причисляет к подобным переходным феноменам также лепет, убаюкивание и тому подобное. Полагаю, можно также сказать, что любое произведение искусства является подобном переходным объектом, в котором символически воплощаются многие потребности и попытки художника справиться со своими конфликтами.
При идентификации я не только принимаю пережитое внутрь себя как часть себя, с которой я тем или иным образом могу обходиться в мире эмоций и в мире фантазий, но я преобразую свое Я сообразно тому, что было мной воспринято. Маленький, только что научившийся жить ребенок, уже не просто галлюцинирует мать как нечто, что должно в этот момент находиться рядом, кормить и утешать или еще как-то помогать ребенку, но малыш сам хочет превратиться в мать. В фантазиях он представляет себя матерью, у которой в свою очередь есть младенец, которого надо кормить, пеленать, а порой — по примеру матери — шлепать. Это последнее действие, по предложению Анны Фрейд, мы называем идентификацией с агрессором. Подобная идентификация является особенно важным компонентом идеальных содержаний Сверх-Я. У Хорна (Horn 1967) можно прочесть, как люди, совершавшие насилие над своими детьми, постоянно ругавшие их или наказывавшие, добились только того, что ребенок не научился уважать других или просто вести себя ласково, но понял, как добиваться своего силой (например отнимать у других детей их игрушки) и что человеческими отношениями надо управлять с помощью наказания, ни с кем не считаясь. Для ребенка очень важны позитивные возможности идентификации, которые символически начинаются с того, что ребенок может покормить мать. Для понимания человека существенны, разумеется, и все негативные идентификации, прежде всего возникновение враждебности. Винникотт назвал предпосылки этого процесса в семье перекрестной идентификацией (Winnicott 1973).
Под этим подразумевается следующее: дети ведут себя буйно, темпераментно, но также неумело, неловко и совершенно не учитывая социальные стандарты. Это часто раздражает родителей, и, если они не относятся к поведению ребенка как к проявлению нормальных детских потребностей, они воспринимают его враждебно. Послушание для них равносильно воспитанности, любви, хотя, как каждый знает, такое приравнивание является весьма односторонним, то есть оно выгодно одним только родителям и ничего общего с любовью не имеет. Но аффект сильнее. Прежде, чем кто-либо спохватится подумать о самом ребенке, он сам уже настолько раздражен, что способен воспринимать ребенка лишь как противника. В
510
результате с ребенком обходятся как с врагом, а он не понимает, что происходит, и может воспринимать себя только как врага. Он идентифицируется с агрессивным настроением и поведением родителя и ведет себя столь же агрессивно. Это усиливает агрессию со стороны родителя, которого поведение ребенка окончательно убеждает в том, что тот нехороший. В конечном итоге побеждает сильнейший, то есть родители. Эту взаимную эскалацию агрессии Винникотт и называет перекрестной идентификацией. Позитивные установки, как например, удовольствие от игры, также возникают в результате перекрестной идентификации. Впрочем, она столь же распространена среди взрослых и является причиной многих конфликтов.
Мы видели, что Сверх-Я соотносится с инстинктивной жизнью и функциями Я. Теперь мы видим, что Сверх-Я соотносится также с внешним миром, с приспособлением к окружению и прежде всего к нормам общества, которые родители воспринимают как должное для себя, и со своего рода культурой, или, как мы ныне говорим, с общественной системой. Поэтому фрейдовская идея Сверх-Я постоянно находит подтверждение и со стороны представителей общественных наук.
Идентификации являются результатом деятельности Я, необходимой для осознания реальности, но они используются также и в качестве защитных механизмов. Совокупность этих идентификаций и представляет собой Сверх-Я. Иначе говоря, это означает, что Сверх-Я содержит все связанные с изменениями Япредставления, воспоминания и аффективные установки — так называемые интроекты, имаго или интернализации. Следовательно, Сверх-Я образуется из страха возмездия или утраты любви и по своей организации выступает в качестве защиты Я от внешнего мира. Я приспосабливается именно для того, чтобы избежать наказания, мести,
унижения или утраты любви.
В свою очередь эти содержания Сверх-Я вызывают сходные процессы изменения Я, если происходит возможная экстернализация, как это называет Быховски (Bychowski 1956). Это означает не что иное, как то, что соответствующее лицо наделяется представленной в фантазии ролью, которой прежде обладал воспитатель, а Я подстраивается к этой воображаемой роли. Это может повести к серьезным недоразумениям и отвержению в отношениях, если тот, кого этой ролью наделяют, не примет ее и истолкует поведение данного человека совершенно иначе, чем он имел в виду в соответствии со своей детской установкой. Нередко, однако, случается и так, что человек принимает предложенную ему роль и соответственно реагирует. Это приводит к той невротической сплоченности, присущей большинству прочных человеческих отношений, когда люди подходят друг к другу словно ключ к замку. Если родители переносят подобные ролевые установки на своего ребенка, это приводит при построении Сверх-Я к продолжению традиции. Такого рода повторение процессов идентификации в результате экстернализации, которую Мелани Кляйн (Klein 1932) назвала проективной идентификацией, вновь и вновь создает ситуацию «как будто» (А. Reich 1960). Многие наши поступки подчинены не нашим первичным потребностям, но совершаются внутри конвенционального мира ролевой игры. В итоге мир становится похож на сон (Грильпар-цер) или видимостью, майей индейцев. Даже сам Фрейд полагал, что обусловленные культурой вторичные процессы гораздо важнее изначальных первичных процессов маленького ребенка. И только впервые у Винникотта первичные процессы определяют более важную часть жизни.
Вместо болезненно осознаваемого переживания несовершенства этого мира и отказа от желания быть постоянно любимым происходит уподобление требованиям и ролевым ожиданиям других людей, тогда как первоначальные первичные потребности (инстинктивные побуждения, а также автономные силы Я) отрицаются, изолируются или же вытесняются и смещаются. Соответствующая энергия, присущая влечениям, расходуется в этих защитных процессах по большей части впустую.
511
Благодаря идентификациям, с одной стороны, возникает ощущение ценности собственной личности, но, с другой стороны, формируются также ценности, на которые следует ориентироваться. В противном случае возникают страхи, чувства стыда или вины — точнее сказать, страхи оказаться нелюбимым, покинутым или преследуемым или чувства вины за то, что неправильно поступил, не стал достойным любви, не проявил себя «хорошим» и «милым».
Теодор Райк посвятил желанию быть любимым обстоятельную работу (Reik 1971). Балинт развил эту тему в основной части наиболее значительного своего сочинения (см. статью М. Хоффмайстер в т. III). Но также и Фрейд постоянно указывал на это элементарное стремление как на причину образования Сверх-Я.
«Сознание вины было первоначально страхом перед родительским наказанием, точнее сказать: перед утратой их любви; место родителей позднее заняла неопределенная масса товарищей» (X, 169), — формулирует Фрейд в своем очерке «Введение в нарциссизм» (1914). Фрейд неоднократно касался Сверх-Я, рассркдая о функционировании психического аппарата (см. статью А. Холдера), но прежде всего в работах « Влечения и их судьба» (1915),« Бессознательное» (1915),« Печаль и меланхолия» (1916), «Психология масс и анализ Я» (1921), «Я и Оно» (1923), «Торможение, симптом и страх» (1926), а также «Недомогание культуры» (1930).