Эта теория, естественно, была подхвачена философами и теологами. Об этом пишут Штадтер (Stadter 1970), профессор философии в Педагогическом институте Карлсруэ, теолог Я. Грюндель (Gründel 1972) из Мюнхена, а также специалист по
514
уголовному праву Э. Наэгли из Сент-Галлена (Naegli 1966). Они цитируют Гёрре-са, Э. Фромма, А. Йореса, В. Биттера и К. Дюркгейма. Еще раньше по этому поводу высказались философы. Совесть это «сознательное уважение самого себя» (Декарт) или, как выражается К. Ясперс, «посредник между моим бытием и моей еще не открывшейся мне Самостью» (Jaspers 1956, 268), или Ницше: «Что говорит твоя совесть? Ты должен стать тем, кто ты есть».
Наегели цитирует Дитриха Бонхёффера (Bonnoeffer 1963), который описывал совесть как «пробивающийся из глубин, по ту сторону собственного желания и собственного разума, призыв человеческой личности к единству с самой собой». Это, на мой взгляд, несколько патетическое выражение все же вполне поясняет вышесказанное.
До сих пор мы не затрагивали вопрос, почему психоаналитики отрицают автономную функцию совести. Быть может, они чересчур заняты патологией? Или же они так сильно скованы своим опытом учебного анализа, который не смог укрепить их в собственных автономных способностях?
Следует вновь вспомнить «fair share» Балинта. При каком анализе аналитик открыто отвечает за свои потребности? Из-за такого недостатка возникает вынужденное распределение сил между тем, кто получает всяческую помощь, но побуждения которого могут ставиться под сомнение, и могущественным аналитиком, который, считается, «всегда» готов прийти на помощь и в побуждениях которого никто не может усомниться. Многие аналитики, возможно, сочтут этот довод чересчур заостренным, но данную проблему весьма сложно устранить из аналитической ситуации. Кроме того, в учебном анализе проявляются едва ли когда-либо анализировавшиеся авторитарные институциональные отношения самих аналитических объединений. Здесь понадобится еще немало исследований, чтобы психоаналитически прояснить функции совести.
В психоанализе проводится различие между чисто инстинктивным событием в Оно и функцией, охватывающей процессы дифференциации, то есть Я. Эта дифференциация в Я создает особые условия для приспособления. Вследствие слабости личности ребенка Я вынуждено защищаться от всемогущих требований влечений, с одной стороны, а с другой — от требований мира, до которых ребенок еще не дорос. Результатом этих усилий личности ребенка приспособиться и является Сверх-Я. Еще Фрейд приписывал Сверх-Я защитную функцию. Благодаря интернализации детское Я создает себе ценностную инстанцию, как бы некий масштаб, чтобы вопреки неуверенности суметь разобраться в пока еще неподвластной реальности. Важным стремлением человека, как постоянно утверждал Фрейд, является желание быть любимым. Поэтому, на мой взгляд, функцией Сверх-Я, несомненно, является следить за тем, чтобы человек по аналогии с условиями окрркавшего ребенка мира мог сохранить любовь других — например своим послушанием. Этот необходимый для ребенка процесс приспособления может иметь для взрослого страшные последствия, поскольку внешние условия, в которых находился ребенок, больше уже не существуют.
Поэтому задача молодого человека — дистанцироваться от содержаний Сверх-Я и развить собственные независимые нормативы и ценностные представления, а также творческие силы, в том числе и в функции совести.
В заключение рассмотрим идею, которая во времена Фрейда еще не была возможна и появилась только с новыми знаниями о самом раннем развитии ребенка (см. статью Й. Шторка в т. II).
Человеческая жизнь начинается с совершенно необычной ситуации, своего рода симбиотической зависимости, которая во многом определяет все дальнейшие этапы развития. Портманн (Portmann 1949) охарактеризовал биологическую ситуацию после рождения как ситуацию «гнездаря». Выражение «симбиоз» восходит к психоана-
515
литику Маргарет Малер (МаЫег 1969), исследовавшей шизофрению у маленьких де-тей, так называемый аутизм. Рене Шпиц (Spitz 1959) говорит о «союзе двоих» и состоянии субъекта с субъектом, поскольку объекта еще не существует. Также и Вин-никотт (Winnicott 1966) использует эту терминологию и утверждает: «Младенца как такового не существует, есть только младенец-с-матерью». Балинт (Balint 1937) назвал отношения между ребенком и матерью в этот период симбиотической фазы первичной любовью — любовью, которая существует лишь в форме желания быть любимым и характеризуется полной бесцеремонностью по отношению к объекту, что и понятно, поскольку младенец пока еще не может воспринимать объект в качестве объекта.
В этой ситуации ребенок полностью зависит от матери. Не только потому, что без матери он останется голодным и, как говорит Винникотт (Winnicott 1960), просто утратит способность к существованию, но и потому, что любое переживание соединяется с образом матери. Мать, которая боится, что ребенок заметит, как она впервые во время его сна выйдет из дому, непременно добьется того, что ребенок будет спать беспокойно и ее страхи оправдаются. Ребенок чувствует любое побркде-ние матери и отражает его в своем хорошем или плохом самочувствии. Сирлс (Searls 197Г4) описал, как шизофреник подобным образом может реагировать на своего врача. В качестве примера я указывал, что ребенок только тогда может испытать удовольствие от насыщения, когда мать выражает свою радость по этому поводу. Если мать депрессивна, относится к кормлению ребенка с тревогой или даже с завистью или же воспринимает это только как свою обязанность, ребенок не получает удовольствия от насыщения. Даже неприятные чувства ребенок переживает как относящиеся к матери; он словно проецирует неудовольствие на мать или, точнее, мать в этот период еще остается частью детского Я. Анна Фрейд (А. Freud 1968) назвала этот феномен «вспомогательным Я» ребенка в «период зависимости». Ребенок еще не может чувствовать «себя» больным, несчастным или раздосадованным, и, если его биологические реакции неудовольствия не перерабатывается матерью — то есть мать не приходит на помощь, — то тогда она сама столь же несчастна, каким чувствует себя ребенок. «Он» или «все» тогда является плохим. Ребенок, с которым это происходит часто, рке не способен отреагировать неудовольствие. Он попадает в отчаянное положение, где ему, по сути, приходится нападать на «себя», на собственное Я. Из-за этого он все больше впадает в апатию — синдром госпитализма по Шпицу (Spitz 1957) — или же в полную депрессию. Ребенок постарше или больной с выраженной регрессией в страхе отказывается от попытки отреагировать неудовольствие и кажется себе «плохим». Он не осмеливается обвинить мать. Любой же здоровый ребенок, если поранится, упрекает мать, что она не углядела. Упрекать можно только хорошую мать. Ребенок, у которого нет хорошей матери, или пациент с тяжелыми нарушениями кажется себе «плохим», поскольку он вынужден нападать на собственное или вспомогательное Я и наносить ему рану. Потребность в симбиотическом сосуществовании сохраняется у каждого взрослого человека, и эта потребность становится тем сильнее, чем несчастней он себя чувствует. Понять эту абсолютную зависимость в человеческих отношениях очень трудно, а для многих людей даже невозможно, пока она не проявится вновь в их собственном анализе. Необходимо испытать, что, в сущности, ты сам живешь в постоянной привязанности к объекту. Этот объект может храниться в воспоминании, или же быть интро-ецирован, или быть связан с переходным феноменом, или же существовать в качестве реального человека.
Приняв этот опыт полного подчинения собственных переживаний объекту, человек начинает понимать происхождение добра и зла, вместо того чтобы считать их за некую абсолютную данность. Ведь даже если человек с чьей-то помощью приобрел в Сверх-Я ценности добра и зла, следует все же задать вопрос, на основе какого знания о добре и зле эти ценности Сверх-Я могут быть упорядочены.
516
Если переживания все более обеспечивают разделение субъекта и объекта, то есть, если мать устраняет неудовольствие и делает радость еще большей, то тогда в дальнейшем будут иметь место только здоровье и недомогание, но, разумеется, ни в каких отношениях между матерью и ребенком достичь этого в полной мере не удается. Там, где разделение на Я и Ты не происходит, Я по-прежнему переживается отчасти как Ты, а Ты — отчасти как Я. Поэтому в процессе дальнейшего развития разграничение Я и Ты должно произойти в собственном Я — ив этом заложена основа добра и зла. Особенно неприятные переживания, которые не удается отреагировать, воспринимаются отщепленно, как часть себя. Эти чувства неудовольствия, которые не могут быть перенесены на объект, но затрагивают отщепленную часть Я, воспринимаются как плохие или дурные. Это очень часто приводит к тому, что добро воспринимается только как отсутствие зла. Некоторым людям также удается полностью проецировать зло вовне, вследствие чего, однако, возникают недоверие и паранойяльные страхи. Я бы не хотел сейчас углубляться в детали сложного развития этих различных источников добра и зла. Особо следует назвать Винникотта (Winnicott 1973), исследовавшего это расщепление в Я и привлекшего его, например, для объяснения преступных наклонностей человека.
Это исходное расщепление в Я впервые выявила Мелани Кляйн (Klein 1932), изучая интроекцию доброй и злой матери (см. статью Р. Ризенберг в т. III). Поэтому она также боролась за признание идеи о возникновении Сверх-Я в первые месяцы жизни. Многое из того, что она говорила, осталось непонятым. Причиной тому отчасти послужил тот факт, что она не следовала общепринятым схемам научного изложения. Отчасти же это связано с огромным сопротивлением, на которое наталкивается любое обсуждение сущности характера на первом году жизни. Кроме того, следует иметь в виду, что Мелани Кляйн тогда еще ничего не знала о симбиозе, из-за чего ее изложение казалось незавершенным и для многих даже непоследовательным.