Взаимная переписка привела к тридцатилетней дружбе, которая побудила Пфистера навестить в Вене семью Фрейда. Анна Фрейд описывает появление Пфистера в доме Фрейда (Вена, Берггассе, 19), воспринимавшего любую религию как нечто далекое, «явление из чуждого мира» (там же, 10). От других аналитиков, навещавших Фрейда, он отличался человеческим теплом, энтузиазмом и интересом к детям. В их глазах он был не обычным священником, а «чем-то вроде гамельнского крысолова», которого вся семья уважала и любила.
Чтение переписки Фрейда и Пфистера доставляет особое удовольствие. Бодрящий, веселый и ласковый тон и непоколебимое благочестие редкостного «божьего человека» неизменно оказывали свое влияние также и на Фрейда. «Ваше письмо, как всегда, праздник», — пишет он 23 июля 1910 года (там же, 41). Фрейда изумляла терпимость в письмах и трудах пастора, себя же он, наоборот, описывал как человека крайне нетерпимого, особенно в отношении дураков.
Пфистер считал, что мир без религии, без искусства и поэзии — это место, где способен обитать лишь дьявол. Если психоанализ раскрывает подобный мрачный ледяной климат, невозможно винить людей, если они предпочитают болезнь. Фрейд и Пфистер открыто говорили о религии, поскольку, как откровенно высказался Пфистер (20 февраля 1928 г.): «Опасность того, что Вы вдруг попросите о крещении или я спрыгну с церковной кафедры, невелика» (там же, 131).
Различие между обоими корреспондентами отчетливо прослеживается в их стиле и глубине мышления, однако, несмотря на возникавшие порой жесткие противоречия при деловом обсуждении своих проблем, одно у них оставалось общим: взаимное уважение к личности собеседника и отстаиванию им противоположного мнения. Симпатия друг к другу этих двух разных людей — основа их отношений — оставалась неизменной все эти годы.
В первом своем письме, написанном в 1909 году, Фрейд выражает радость по поводу того, что пастор заинтересовался психоанализом. Он рассуждает о терапевтических обязанностях пастора, который может отвести перенос пациента с себя на Бога. С огромным удивлением Фрейд отмечает, как хорошо мог бы разумный пастор воспользоваться методами психоанализа.
С самого начала Фрейд призывает Пфистера не бояться проблем сексуальности, так как любая цензура идет во вред и препятствует психоанализу. Поскольку Пфистер однажды сказал, что Реформация является не чем иным, как психоанализом подавленных католической церковью сексуальных инстинктов, Фрейд подхватил его идею и назвал себя и своего друга «сексуальными протестантами».
Некоторые из ранних писем чрезвычайно подробны и написаны с большим терпением, словно Фрейд открыл частный семинар для Пфистера. Притом он не скрывал, если что-то вызывало его раздражение или возражение. Он предостерегал
54
вносить чересчур много философии и религии в психоанализ, в дальнейшем он предостерегал от теорий Адлера и пытался при этом использовать язык священника, утверждая, что Адлер забыл слова апостола Павла, отстаивавшего любовь. Фрейд полагал, что Адлер создал систему без любви и взывал к отмщению разгневанной богини Либидо.
В другом месте (17 марта 1910 г.) он замечает: «Как видите, я многое сделал для любви, однако по своему опыту я не могу утверждать, что она покоится в основании всех вещей, даже если к ней (что с психологической точки зрения верно) причислить и ненависть. Тогда бы наш мир выглядел гораздо унылее» (там же, 33-34).
10 мая Фрейд сознается, что он анализировал свой «комплекс отца» (это выражение он перенял у Юнга) и решил бороться с принуждением и стать таким же финансово независимым, каким был его отец 28.
Лишь в одном из этих писем Фрейд использует вместо привычного «дорогой господин доктор» обращение «дорогой пастор» (4 октября 1909 г.), к которому он никогда больше не прибегает.
Глубочайшее впечатление взаимного понимания достигается в знаменитых письмах от 9 и 29 октября 1918 года (там же, 62—64):
Вена, IX, Берггассе, 19 9. 10. 1918
Дорогой господин доктор,
Я прочел Вашу книжку' и охотно Вам верю, что Вы писали ее с удовольствием. Она исполнена сердечного тепла и обнаруживает все прекрасные качества, которые мы в Вас так ценим: вдохновение, любовь к людям и к истине, Вашу отвагу исповедника, понимание и также — Ваш оптимизм.
Эта книга, без сомнения, сослужит нам добрую службу, если говорить о практической стороне; Вы знаете, что в общем-то мы не слишком обращаем на нее внимание.
Итак, похвала всегда кратка, а замечаний много. Я недоволен одним пунктом, Вашими возражениями по поводу моей «Теории сексуальности и моей этики». То есть последнее я Вам охотно уступаю, этика мне чужда, а Вы — духовный пастырь. Я не слишком ломаю себе голову насчет добра и зла, хотя в среднем нахожу в людях очень мало «добра». Большинство, согласно моему опыту, — это сволочь, исповедуют ли они вслух то или иное этическое учение или вообще никакое. Вы не смеете признаться в этом, даже подумать об этом, хотя Баш жизненный опыт не может быть слишком отличным от моего. Если уж зашла речь об этике, я готов признать высочайший идеал, от которого известные мне люди по большей части весьма плачевно отклоняются.
Но а как же с теорией сексуальности? Почему Вы решили оспаривать разделение сексуального влечения на парциальные влечения, к чему нас ежедневно принуждает анализ? Ваши аргументы не слишком сильны. Разве Вы не видите, что многообразие этого влечения связано со множеством органов, которые все эрогенны, то есть все изначально стремятся воспроизвести себя в будущем организме? Ведь тот факт, что все органы соединяются в единый живой организм, что они взаимодействуют друг с другом, поддерживая или мешая, остаются зависимыми друг от друга даже в своем развитии и т.д., не мешает же анатомии изучать и описывать их по отдельности, а терапии браться за отдельный орган, который в первую очередь является средоточием болезнетворного процесса. Возможно, что терапия часто забывает о
55
корреляции органов, психоанализ же старается, разделяя на парциальные влечения, не упускать из виду взаимосвязь инстинктивной жизни. В науке следует сначала разделить, затем провести синтез. Мне кажется, Вы стремитесь к синтезу без анализа. В психоанализе не требуется специальной работы по синтезу, индивид позаботится об этом лучше, чем мы.
Это относится ко всем влечениям, если мы сумеем их разделить. Однако к сексуальным влечениям Вы в книжке отнеслись несправедливо. Вы нигде не сказали, что они поистине имеют самое близкое отношение и самое большое значение — не для духовной жизни вообще, а (речь идет об этом) для заболевания неврозом. И это как раз из-за Вашего природного консерватизма, Вашей внутренней тяги к бессознательному, к принципу удовольствия, и вследствие особенностей Вашего развития вплоть до культурной нормы. Поэтому я полагаю, что Вам следует преодолеть в себе остатки сопротивления сексуальному. Попытайтесь пересмотреть этот раздел.
С терапевтической точки зрения я могу лишь позавидовать Вашей возможности сублимации в религии. Однако красота религии не имеет отношения к психоанализу. Здесь, естественно, наши терапевтические методы расходятся, и пусть так оно и останется. Но, кстати, почему никто из благочестивых не создал психоанализ, зачем пришлось дожидаться совершенно безбожного иудея?
С сердечным приветом
Ваш старый Фрейд.
1 Вероятно, речь идет о работе Пфистера «Что дает психоанализ воспитателю» (1917).
Цюрих, 29.10. 1918
...И наконец вопрос, почему психоанализ открыл не благочестивец, а безбожный иудей. Да потому, что благочестие — это еще не гений и по большей части благочестивцы даже не достойны таких достижений. А кроме того (что меня при моем безмерном восхищении Амосом, Исайей, Иеремией, автором «Иова» и «Притч» весьма огорчает), Вы вовсе и не иудей. Да Вы и не безбожны, поскольку тот, кто живет ради истины, живет в Боге, и тот, кто сражается за освобождение любви, пребывает, согласно Иоанну 4.16, в Боге. Если бы Вы подняли до сознания и пережили в сознании свое вхождение в огромную взаимосвязь, которая для меня столь же необходима, сколь бетхо-венские симфонии для музыки в целом, я мог бы сказать и о Вас: «Лучший христианин, какой только был на земле».
4 февраля 1921 года Фрейд послал Пфистеру «сердитую» открытку, поскольку между Пфистером и Отто Ранком вспыхнула ссора, как прежде между Пфистером и Гансом Захсом. Речь шла о публикации в Венском психоаналитическом издательстве новеллы Георга Гроддека «Искатель души». Фрейд заявил, что будет со всей энергией отстаивать Гроддека. Пфистер, однако, ответил (14 марта 1921 г.) невозмутимо, не дал себя запугать и старался и впредь препятствовать изданию этой книги.
После появления «Будущего одной иллюзии» (1927) Фрейд писал Пфистеру (25 ноября 1928 г.), что в его намерения не входит становиться последователем Иисуса Христа, хотя и он в определенных случаях охотно бы сказал: «Прощаются тебе грехи, встань и ходи!» Фрейд спрашивал, а что произойдет, если пациент в ответ поинтересуется: «Почем ты знаешь, что мои грехи прощены?»
56
Фрейд не знал, обнаружил ли Пфистер внутреннюю связь между двумя его книгами — «К вопросу о дилетантском анализе» и «Будущим одной иллюзии». В первой публикации Фрейд пытался защитить анализ от врачей, во второй — от священников.
После прихода в Германии к власти Гитлера Фрейд, полный горечи и тревоги о своей семье, писал 28 мая 1933 года, что Швейцария не относится к числу гостеприимных стран. Пятью годами позже, 12 марта 1938 года, швейцарский пастор Пфистер предлагал Фрейду, вынужденному покинуть Вену, помощь, какая только была в его силах, если тот пожелает эмигрировать в Швейцарию.
Единственное сохранившееся письмо Пфистера после переезда Фрейда в Лондон адресовано госпоже Марте Фрейд с выражениями соболезнования. В нем снова со всей полнотой отражается глубокое участие автора в жизни и труде «безбожного еретика» (там же, 158—160):