Этой типичной истерической констелляции Эассер и Лассер противопоставляют истероидный тип. Если истерик представляет собой карикатуру женственности, то истероид — карикатуру истерика. Здесь своей высшей точки достигают стяжательство, агрессивность, эксгибиционизм, мышление категориями соперничества и эгоцентризм. Но если у истерика возникают трудности в отношениях с другими, то проблема истероида заключается в установлении отношения с другими. Здесь мы имеем дело с теми бурными и лишенными оттенков отношениями догениталь-ной структуры, которые были описаны еще Буве (Bouvet 1956, 1960). Для истеро-идов любые отношения фактически содержат в себе угрозу обоюдного самопоедания. Наверное, мало кто удивится, обнаружив, что материнская фиксация явно преобладает здесь над отцовской. Это означает, что мир фантазий с самого раннего детства ирреалистичнее, идеализированнее и сильнее, чем у других, отрезан от какой-либо их реализации. Во взрослом возрасте снижается эмоциональный контроль и стрессоустойчивость при конфликтах и вместе с тем усиливается угроза депрессии или реакция отыгрывания. Страх отделения становится ярко выраженным, возникают благоприятные условия для оральной регрессии. Если потребность
642
быть любимым не удовлетворяется, окружающий мир становится враждебным миром, в котором велика угроза умереть от изнеможения (Malle 1956). Эти исследования, зачастую в большей степени психологические, чем психоаналитические, способствуют прояснению клинических проблем. Фактически невозможно избавиться от мысли, что истероиды 1965 года весьма схожи с истериками, о которых шла речь в «Очерках» 1895 года. Другие авторы описывают истероидов как пациентов пограничного типа.
Эти наблюдения согласуются с «so called good hysteric» [так называемый доброкачественный истерик {англ.). — Ред.] Э. Р. Цетцель (Zetzel 1968). Автор пытается отличить настоящего истерика (подверженного эдипову комплексу) от ложного, находящегося под сильным влиянием доэдиповых стадий, что делает его малодоступным для анализа.
Что удивляет у многих авторов, так это «обвинительное» отношение К женщинам, тогда как в комментариях по поводу мужской истерии можно обнаружить больше терпимости. Здесь все же необходимо учитывать особенности развития женской сексуальности. Кроме того, авторы создают также впечатление, что в задачу аналитика не входит поиск терапевтических модальностей, которые бы соответствовали нетипичным структурам пациента, и что сам пациент должен адаптироваться к требованиям аналитика. У наиболее тяжелых пациентов Цетцель обнаружила отсутствие в первые четыре года жизни или тяжелую болезнь одного из родителей.
Учитывая подобные представления, не должно удивлять, что многие авторы как и прежде придерживаются фрейдовской концепции истерии (см.: Laplanche 1974) 10. И все же ряд авторов ставит под сомнение позицию Фрейда в вопросе об истерии, пытаясь найти в его трудах следы той идеи о совращении, жертвой которой, что касается истериков, он стал сам. Р. Мэйджор (Major 1974) утверждает: истерик заманивает психоаналитика тем, что льстит ему и дает ему то, что он (аналитик) ищет: подтверждение теории, которую он развил, исходя из своей собственной личности, причем истерик в конечном счете не вписывается в нее и в подходящий момент разочаровывает аналитика опровергающим контрдоводом. Также и Дора ускользнула от Фрейда после того как взлелеяла его желания-грезы. Фрейд сумел втереться в доверие к Доре, выведать ее тайну. Дора же разбиралась в том, как при необходимости провести Фрейда с его чудесными толкованиями, отдав предпочтение беседам с фрау К. Из этого Мэйджор делает вывод, что в подобных случаях речь идет об отношениях, в которых перемешаны очарование и подхалимство, поскольку тот, кто полагает, что находится в положении господина и наставника, всякий раз явно оказывается во власти уступчивой прислуги. Но, как считает Мэйджор, анализ является единственным языком (языком вербальной символизации; см. статью П. Ор-бана), с помощью которого можно избежать этих случаев аффективного понимания, из-за которых всегда есть шанс пострадать от новой формы суггестии. Истерии же предопределено постоянно рождаться в новой форме, для которой культурная среда поставляет соответствующую экипировку.
Точку зрения, сходную с только что изложенной, мы встречаем в работе Ф. Перье (Perrier 1968), испытавшей на себе влияние идей Ж. Лакана. В ней все же акцент делается скорее на бисексуальности истерика, вернее, на его нерешенном вопросе об отличии мужчины от женщины. Этот вопрос ставится как в отношении переживаний символической кастрации, так и «дилеммы обладания или наличия фаллоса». В этом смысле можно сказать, что загадкой для истерика является сама женственность, особенно если истерик — женщина. Во всяком случае именно отношение истерика к своему телу создает трудности при анализе. Речь здесь идет не столько о зависти к пенису, сколько о зависти к фаллосу, причем в отноше-
643
нии фаллоса предполагается, что он обеспечивает его владельцу полную власть над желанием. Работа Перье примечательна тем, что в ней достаточно места уделено мужской истерии.
Я. Любчански в одной из своих работ, которую пронизывает исследуемая ею тема, попыталась разработать «экономический принцип в истерии, исходя из представлений о травме в трудах Фрейда» (Lubtschansky 1973). При этом она предприняла попытку преодолеть дилемму «оральная истерия — генитальная истерия», выдвинув гипотезу о функционировании двух травматических ядер — «одно ядро отвечает за связанные энергии и порождает симптомы, другое ядро отвечает за несвязанные энергии и вызывает специфическое поведение, а именно навязчивое отыгрывание, решительный разрыв отношений, быстрый (лабильный) катексис и быстрое (лабильное) устранение катексиса, попытки самоубийства, а также состояние, которое, если рассматривать в аффективном аспекте, представляет собой депрессивное расстройство настроения». Истерия, рассматриваемая таким образом, представляет собой историю как смерти, так и любви. Автор весьма убедительно доказывает, что весь фрейдовский труд характеризуется постоянной конфронтацией с травматической этиологией. Этим же способом взаимоувязываются истерия и травматический невроз. И «нормальная» травма от утраты объекта, и последующая работа печали важны, более того, необходимы для психической реальности. Противопоставление травматического и сигнального страха свидетельствует о том, что мы имеем здесь дело с двумя дополняющими друг друга модальностями страха (см. соответствующую статью Д. Айке). Эта работа демонстрирует, что в отношении проблематики истерии можно найти новые решения, если воспользоваться концептуальными инструментами Фрейда, прежде всего теми, которые сам он не всегда в полной мере использовал.
В связи с затронутым Я. Любчански разделением связанной и несвязанной энергии возникает важная проблема. Защитная истерия поднимает вопрос о защите истерика. Концепцию защиты мы встречаем как на начальной стадии развития психоанализа (в представлении о защитных невропсихозах), так и в позднем творчестве Фрейда и в работе Анны Фрейд (в виде защитных механизмов) (А. Freud 1936). В период между ними доминировала теория вытеснения (см. статью В. Шмидбауэра). Поэтому можно задать вопрос: какие взаимосвязи существуют между вытеснением — общим концептом психоанализа — и истерией — особым нозографическим классом? На этот вопрос Фрейд дал ответ в своей работе «Торможение, симптом и страх» (1926). Он допускал, что между вытеснением и истерией, с одной стороны, и изоляцией и неврозом навязчивых состояний — с другой существуют тесные взаимосвязи. Следует ли из этого заключить, что вытеснение является всего лишь модальностью защиты, одной среди прочих? Это еще мягко сказано. Ведь у некоторых авторов вытеснение является одновременно прототипом любой защиты. Однако там, где речь идет об истерии (собственно говоря, о сексуальности), она представляет собой также специфический способ защиты. Сегодня мы хорошо знакомы прежде всего с первичным и вторичным вытеснениями и их разновидностями: отвержением, отрицанием и отречением в психозах и перверсиях. Но все эти разновидности, без сомнения, выполняют единую функцию: связывание свободной энергии и формирование — в каждом случае протекающее по-разному — бессознательного. Не поэтому ли Р. Диаткин (Diatkine 1968) вновь присоединяется к фрейдовской гипотезе, утверждающей, что вытеснение является доминирующим в истерии механизмом? Всякая ссылка на концепцию защиты неизбежно ставит определенные вопросы. Имеется ли хронологическая классификация форм защиты? Как обстоит дело с клиническими формами инфантильной истерии?
644
С. Лебовичи (Lebovici 1974) попытался очертить эту проблему. В действительности психоаналитический подход в отношении ребенка весьма поучителен. Говорят об инфантильной истерии. Но что такое истерический ребенок? Этот вопрос привлекает к себе особое внимание, поскольку у ребенка конверсия наблюдается лишь в редких случаях. Примечательно то, что здесь имеют дело с историей самой истерии. Например, отношение истерии к симуляции. Имеется в виду симуляция патологического состояния, возникшего из-за нанесения себе телесного повреждения, которое в одном из наблюдавшихся случаев стало причиной гангрены, повлекшей за собой ампутацию. Можно вспомнить также о мифомании, проявляющейся, правда, в менее первертированной форме, чем на границе с галлюцинациями. Обычный семейный роман пронизан вымышленными убеждениями. Однако в соответствии с современным уровнем развития науки об инфантильной истерии судят с точки зрения не столько конверсии, сколько истерического характера. Здесь сталкиваются с ролью оральных фиксации. Подобно Диаткину, Лебовичи усматривает во вторичном вытеснении селективную защиту. Он исследует важный вопрос предрасположенности к истерии. Что озадачивает в расходящихся описаниях (оральность — генитальность), так это выпадение анальности, которая, по-видимому, недостаточно укоренилась. И наоборот, существует преждевременный гиперкатексис сексуальности, слишком ранняя сексуализация, которая, так сказать, переносит на более ранний срок возраст сексуальной идентификации; результатом является слишком ранняя гиперсексуальность и эротизация всего тела, как у взрослых. Выражаясь метапсихологически, мы сталкиваемся с либидинозной перегрузкой, а также с распространением сексуальности, которая выходит далеко за пределы эрогенных зон. Во всяком случае это то, что происходит внешне. Некоторых удивляет прежде всего отсутствие в процессе развития непрерывности и переработки. Одно быстро сменяет другое! Более чем примечательно отрицание агрессивности. Жак Кен в пока еще не опубликованной работе отстаивал гипотезу, что это отрицание истериком необходимо для формирования его идентичности. Для истерика отрицание является единственным средством выдвинуть самого себя, утвердить себя в своей особой идентичности. Но тем самым внешнее желание приспособиться к действительности связывается с фундаментальным отказом, имеющим отношение к сексуальной идентичности истерика. Благодаря этому отрицанию истерик приобретает идентичность, не согласующуюся с его собственным