Энциклопедия глубинной психологии (стр. 23 из 267)

66

присоединить к своему санаторию родильное отделение. Здесь еще многому предстоит научиться как в исследовании души матери и ребенка, так и в

практике родовспоможения.

Однако все, что относится к моей области, я видел. К сожалению, чем дольше работаешь, тем меньше питаешь самонадеянных иллюзий относительно собственных открытий и все труднее не потерять нить в огромном количестве ходов лабиринта бессознательного. Почти ничем не возможно поделиться. Я все более удовлетворяюсь просто внимательным наблюдением безо всяких честолюбивых устремлений. Вероятно, в середине декабря я закрою санаторий. Тогда мы — Эмми и я, — полностью положившись на одну лишь казенную зарплату, отправимся в Голландию, Данию и Швецию, где я должен выступать с докладом. Однако все это еще неточно.

Время от времени я узнаю о Вашей жизни, я полнил сообщения также о Вашей операции. Мои мысли и добрые пожелания всегда с Вами, кого я так

люблю.

Искренне

Ваш Гроддек.

После того как Фрейд получил в августе 1930 года премию Гёте, Гроддек пожелал затеять дискуссию об одной сложной проблеме у Гёте и предложил совершенно гениальное истолкование второй части «Фауста». Фрейд, состарившийся, больной, усталый и мрачный, ответил, что не смыслит ни в Гёте, ни в «Фаусте», равно как и его друг Гроддек. Это печальное прощальное письмо с потрясающей ясностью обнаруживает одиночество Фрейда в его последние годы ³⁶.

Переписка Фрейда с Лу Андреас-Саломе

Переписка между Фрейдом и его знаменитой подругой «госпожой Лу» (1861—1937) составляет важную главу в истории жизни Фрейда, его отношений с женщинами в целом и с этой писательницей в частности, которая, как она сама говорила, пришла к нему будто ребенок к рождественскому деду.

Первая встреча, насколько можно понять, состоялась на самом рубеже столетий, но переписка завязалась многими годами позже. Она продолжалась двадцать пять лет, начиная с 1912 года и почти до смерти Лу Андреас-Саломе.

Анна Фрейд сохранила эти письма и передала их для публикации издателю Эрнсту Пфайферу, который воздержался при публикации от истолкований, однако добавил шестьдесят страниц примечаний (Freud/Andreas-Salome, 1966). Речь идет о трех сотнях писем, треть из них исходит от Фрейда, две трети написала «госпожа Лу». Как мы знаем, Фрейд страстно любил писать письма, однако — что касается длины писем — в большинстве случаев был весьма сдержан. Переписку с прославленной и ославленной подругой великих мужей (таких, как Ницше или Рильке), для которой психоанализ превратился в главное дело жизни, нередко называют наиболее «чарующей» из переписок Фрейда (Blöcker 1967, 689).

Фрейд сразу же ответил на первое письмо Лу от 27 сентября 1912 года (Freud/

Andreas-Salome 1966, 48-49).

Вначале оба корреспондента держатся официально. Обращением Лу как было, так и осталось «дорогой господин профессор», Фрейд же начал с «достопочтенная» или «уважаемая госпожа», затем «дражайшая Лу» и в конечном счете остановился на «дорогая Ау». Однажды Лу направила письмо «К. А. Фрейду», указав инициалы своего мужа. Фрейд тут же истолковал эту ошибку.

67

Первое письмо (открытка) Лу Андреас-Саломе

Первое письмо Зигмунда Фрейда (Freud/Andreas-Salome 1966, 48)

Самое удивительное в этой переписке — та забота, которую оба корреспондента проявляют по отношению друг к другу и к психоаналитическому движению. Чуть ли не все казалось им значительным. Так, в конце первого года войны Фрейд писал «самой понятливой» ³⁷ (там же, 35—36):

Карлсбад. Рудольсхоф, 30 июля 1915 г.

/Достопочтенная госпожа,

Я пишу Вам из идиллии, которую мы, моя жена и я, устроили себе упрямо и своевольно и в которую все более вторгается помехой натиск времени. Неделю назад наш старший сообщил, что одна пуля прострелила ему фуражку, а вторая — по касательной задела руку, но ни тот ни другой выстрел не вывели его из строя; сегодня второй воитель сообщает, что на завтра назначен его отъезд, а именно на север. Моя младшая, которую Вы, вероятно, помните, пребывает с восьмидесятилетней бабушкой в Ишле и озабоченно пишет: «Как же я в будущем году одна сойду за шестерых детей?»¹. Поскольку мы не отваживаемся заглядывать в будущее, мы живем одним днем и получаем от него то, что он может нам дать.

Ваши письма стали теперь вдвойне ценным вознаграждением за мои послания. Я говорю «теперь», поскольку я остался почти в одиночестве, и из всех сотрудников один лишь Ференци противится влиянию милитаризма и сохраняет связь с обществом. Но поскольку и он привязан к своему гарнизону в Папе, я чувствую себя частенько столь же одиноким, как в первые десять лет, когда вокруг меня простиралась пустыня, но тогда я был моложе и наделен неисчерпаемой энергией, чтобы выстоять. Плодом этого времени станет состоящая из двенадцати глав книга, посвященная исследованию влечений. Но, припоминаю, я уже сообщал Вам об этом. Она завершена до стадии необходимой доработки при соединении и сопоставлении отдельных кусков. Всякий раз, когда я читаю одно из Ваших исследовательских писем, я поражаюсь Вашему искусству выходить за пределы сказанного, дополнять его и преобразовывать вплоть до самых отдаленных связей. Естественно, я поспеваю не сразу, я так редко испытываю потребность в синтезе. Единство этою мира кажется мне чем-то самим собой разумеющимся, не стоящим специального превознесения. Меня интересует разделение, расчленение пюго, что в противном случае превратится в первозданную кашу. Коже утверждение, копюрое лучше всею сформулировано в «Ганнибале» фон Граббе: «Из этого мира мы выпасть не можем», не кажется мне достаточным утешением для отказа от границ Я, который может быть весьма болезненным. Короче, я — рьяный аналитик и полагаю, чпю синтез не представляет никаких трудностей, если первоначально провести анализ.

С той же точки зрения воспринимаю я и Ваше оправдание «тяги к убийству», если таковое может существовать. А именно: не следует недооценивать преграду неудовольствия, которое здесь препятствует расчленению.

Ваше письмо содержит также драгоценное обещание (я не имею в виду симпггю-матику). «Анальное и сексуальное»" я бы весьма охотно прочел, и если наши журналы еще смогут продержаться, я позабочусь о публикации. Однако как и куда будет переслана рукопись? Я пробуду здесь примерно до 10 августа; послать в Вену, где мой дом по-прежнему остается открытым, в любом случае надежнее. Меня предупредили, что все почтовые отправления подвергаются строгой цензуре. Я надеюсь, что тем не менее доставка возможна.

Когда же все мы, рассеянные члены неполитического общества, вновь соберемся вместе, то не увидим ли мы, насколько повредила нам политика, —

70

этого я предсказать не могу. Я не умею быть оптимистом и от пессимиста отличаюсь, как я полагаю, лишь тем, что меня не выводят из себя зло, глупость, нелепость лишь потому, что я заранее принял их в состав мира. Мой друг Патнем в недавно появившейся книге, основанной на психоанализе, утверждает, что удовлетворение есть не только психическая, но и материальная реальность. Тому, кто обречен на пессимизм, помочь невозможно!

Пусть у Вас все всегда обстоит хорошо в эти тяжкие времена, не забывайте обо мне, даже если мне нечего будет Вам написать!

Сердечно преданный Вам Фрейд.

' Здесь это означает: заменить всех отсутствующих братьев и сестер. "Lou Andreas-Salome. Anal und Sexual. Imago, 1915/16.

Стиль Лу по нынешним меркам воспринимается как несколько высокопарный, он сильно отличается от конкретного тона Фрейда. Она использовала свой собственный особый язык, переводила «регрессию» как «откат», создавала выражения типа «пограничный факт» или «общность судеб». С течением лет ее «поэзия» сделалась доступнее и непосредственнее, тогда как «проза» Фрейда была превосходной с самого начала.

Фрейд неоднократно совершает своеобразную ошибку, говоря о ее «шести старших братьях» (там же, 89). На самом деле Лу родилась шестым ребенком после пятерых братьев, однако Фрейд, по-видимому, назначил себе роль одного из них.

Письма Лу полностью посвящены Фрейду, лишь мимоходом она упоминает лиц, стоявших у истоков психоанализа, цитирует Рильке или Ницше. Беспокойная Лу, по-видимому, обрела успокоение в своей дружбе с Фрейдом, а все остальные великие люди, сыгравшие определенную роль в ее жизни, отошли на второй план. Она упоминает Георга Гроддека, которого ценила как друга Ференци. Его «Искателя души» она окрестила «человеком-клопом» (там же, 135). Она пишет о Ференци и его жене, о визите Абрахама, кроме того, рассказывает, что прочла Ранка и Райка. Без сомнения, уже с самого начала их дружбы Фрейду было ясно, что эта женщина может оказать значительное влияние на аналитическую атмосферу в Европе.

В основном возражения Фрейда на ее гипотезы остаются осторожными, дипломатичными, даже кроткими: «Я не скажу ни да ни нет, не стану расставлять знаки вопроса, но поступлю так, как я всегда обращаюсь с Вашими наблюдениями: получу от них удовольствие и позволю им воздействовать на меня» (там же, 68). По словам Фрейда, его задачей было привносить «прозу в ее поэзию» (там же, 125), в то время как она видела свою роль в том, чтобы переводить на женский язык отцовские истины. Фрейд часто повторял: «Вы всегда отдаете больше, чем получаете» (там же, 115).

Ее эссе «Моя признательность Фрейду» (см. также статью «Фрейд в зеркале биографов») Фрейд находил «утонченно женственным» (там же, 210—211). Со всей силой авторитета он отвергал это название как невозможное и чересчур личное, и тем не менее в данном случае Лу настояла на том, что, поскольку заголовок тесно связан с самим текстом, никакие коррективы для нее неприемлемы.