В период первичной социализации воспитание, как правило, осуществляется родителями в семье, представляющей собой один из важнейших «агентов» воспитания (Fromm 1936, 330); в период вторичной социализации — школой, где не только усиливается принуждение семейного воспитания, но и достаточно часто воспроизводится схема семейной социализации (Wellendorf 1973), когда, например, учитель бессознательно воспринимается ребенком как могущественный отец.
В обеих средах социализации, семье и школе, воспитатели репрезентируют специфический характер общества. При этом важную роль играют не учитывавшиеся ранее, но в последнее время все чаще отмечаемые существенные различия между средними и низшими слоями населения (Bernstein 1949,Övermann 1972). Если определенный тип воспитания в обществе становится привычным, традиционным, то субъективно он уже не воспринимается как принуждение, хотя объективно воспитание — это всегда принуждение. Тем не менее оно, как это было в двух приведенных нами примерах (в большей степени это касается второго случая), ограничивает, подавляет или «принуждает» к сублимации биологически обусловленные влечения, в нашем случае в особенности те, что относятся к анально-садистской ступени организации. Результатом выродившегося в «дрессуру» воспитания, которому в угрожающе большом объеме по-прежнему присущи «ритуалы побоев» (Ногп1969), являются характеры, которые можно назвать«утон-ченные варианты» невроза навязчивых состояний или навязчивой структуры. Эрих Фромм говорит об «общественном характере» (Fromm 1966, 271) как общей для большинства членов общества форме характера, которая определяет их мысли, чувства и поступки. В нашем обществе это прежде всего характеры, которые мы вслед за Фрейдом привыкли обозначать как «анальные», поскольку — с генетической точки зрения — они проистекают из анальной фазы развития сексуальности, хотя более верно было бы называть их вместе с Эрихом Фроммом (там же, 272) «садо-мазохистскими» характерами. Напомню об их аккуратности, экономности, послушании, склонности подчиняться авторитетам, в связи с чем Теодор Адорно (Adorno et al. 1968) говорит также о «характерах, привязанных К авторитетам», которые, согласно эмпирическим психологическим исследованиям, отличаются кроме того, повышенной склонностью к национализму, антисемитизму и фашизму.
675
Подобного рода люди, из которых описанный нами в последнем разделе пациент представляет лишь крайнюю форму, ценятся как рабочие и служащие из-за своего прилежания и готовности подчиняться. Поскольку уже в раннем детстве они интернализировали авторитет своих строгих родителей, им теперь не требуется внешнего принуждением со стороны работодателя; «скорее их (прямо-таки) побуждает к работе внутреннее принуждение, ибо интернализированные нормы и ценности — совесть, долг, прилежание — подчиняют и контролируют (их) гораздо лучше, чем любая внешняя сила» (Fromm 1966, 276). Это действует тем успешнее, когда бессознательная эмоциональная связь с авторитетом родителей из детства переносится на людей в их взрослой жизни, то есть на начальников (как в нашем втором примере на бургомистра и директора фабрики), которые теперь воспринимаются с теми же чувствами — смесью любви, страха и ненависти, — как когда-то отец. Проистекающие из анально-садистской фазы скрытая ненависть и страх наказания — как мы можем сказать в дополнение к чисто социологическому подходу, зная бессознательную психодинамику в наших случаях — преобразуются защитными механизмами реактивного образования, изоляции аффекта, обращения в противоположность и обращения против собственной персоны активно в «навязчивую ориентацию на достижения» и пассивно в «навязчивые послушание, покорность и перфекционистское следование» нормам и правилам r (Dreitzel 1968, 72). Необходимое состояние равновесия между «социальной системой» и «личностной системой» достигается таким образом через «навязчивое приспособление индивида к социально желательному» (там же, 73); однако это происходит ценой ограничений, с которыми в крайних формах мы познакомились в приведенных выше примерах. В качестве специфического защитного механизма уже назывался механизм идентификации; здесь следует упомянуть еще одну его разновидности, а именно «идентификацию с агрессором», которую особо выделяла Анна Фрейд (А. Freud 1936): в результате того, что субъект ведет себя так же, как подавляющий объект, он избегает угрозы наказания. В нашем случае оно состоит из бессознательного компонента невротического страха с переносом ожидаемого ребенком наказания со стороны отца на начальника и из сознательного компонента реально обоснованного страха (например, страха работника перед увольнением) . Если эти опасения столь же велики, как в нашем втором примере, то результатом является навязчивый характер, у которого, по выражению Ганса Петера Драйцеля, из-за «репрессии деятельности Я гнетом норм» возникает нарушение поведения, которое с точки зрения «анализа ролей» характеризуется «навязчивым ограничением конвенциями, навязчивым ритуализмом и навязчивым конформизмом» (Dreitzel 1968, 376). Такое поведение соответствует роли, навязываемой индивиду господствующими институтами, реализующими «функцию власти» (там же, 279), за которую он, однако, расплачивается утратой какого бы то ни было индивидуального своеобразия. В отличие от приведенных нами клинических примеров, обычно это происходит без бурных невротических симптомов. Объяснением этому служит то обстоятельство, что именно приспособленность к социальной системе, характеризующейся жестким принуждением, способно связать внутреннее принуждение. Здесь можно говорить о так называемом «психосоциальном защитном механизме», связывающем страхи, ненависть и другие аффекты тем, что добросовестно и старательно выполненная работа, реально требуемая работодателем, в точности соответствует бессознательным, проистекающим из Сверх-Я тенденциям работника к наказанию, искуплению и защитным мерам и даже удовлетворяет их. Другими словами: подобно тому, как навязчивый характер бессознательно ищет в работодателе удовлетворения своей потребности в наказании, — точно так же и работодатель находит нужный ему характер. Тем самым они образуют ох-
676
ватывающие как психологическую, так и социологическую сферы компоненты психосоциального защитного механизма и друг от друга зависят. Зависимость столь велика, что рабочий или служащий бессознательно воспринимает своего начальника прямо-таки как «идеальный объект» (Loch 1965,175) или как часть себя (Jacobson 1967); такие отношения 8 особенно характерны для так называемых натур со «слабым Я». Эти внутрипсихические отношения, по-видимому, чаще встречаются у представителей низших слоев, поскольку неблагоприятные экономические условия социализации, например, у африканцев (Parin, Morgenthaler 1956), наносят больший ущерб развитию их Я, чем имеющим «более сильное Я» представителям средних слоев, для которых характерны особая «верность и чувство долга» по отношению к своему обществу и чьи требования им тем проще выполнять.
Мы познакомились с двумя важнейшими средами социализации — семьей и школой, где принуждение общества проявляется наиболее сильно, поскольку именно здесь растущий и развивающийся субъект наиболее подвержен внешним влияниям. Влияние остальных институтов принуждения, таких, например, как тюрьма, зависит от того, насколько индивид психически способен противостоять принуждения мерам. Если речь идет о «деформированном» в ранний период социализации, подвергавшемся сильному экономическому принуждению человеке «со слабым Я», как во втором нашем примере, то он не может противостоять внешнему давлению и рано или поздно ему подчиняется, а требуемые запреты встраивает в структуру своего характера. Первый наш пациент, принадлежавший к средним социальным слоям, напротив, как помнит читатель, вопреки в принципе аналогичной травматизации в эдиповой и анально-садистской фазе развития, вследствие более благоприятных экономических условий (собственного дела родителей) оказался по своему характеру более способным утвердить себя и использовать свои симптомы в определенном смысле как оружие против собственного окружения. Наверное, он легче и без подобной крайней деформации характера перенес бы и одиночное заключение, чем ущемленный пациент из низших слоев. Его наказание, которое к тому же было использовано как средство политического запугивания (начало второй мировой войны), оказалось несоразмерно строгим в сравнении с его относительно юным возрастом (пятнадцать лет) и создало особенно неблагоприятное соотношение между внешним воздействием и защитными возможностями Я, без чего нельзя было бы до конца объяснить полный развал.
Психиатрическая клиника, переживающая ныне переломный момент и становящаяся более открытой для внешнего мира в связи с упразднением старых иерархических структур и интеграцией в общую систему здравоохранения, в принципе также представляет собой институт, в котором используется принуждение; это обстоятельство является тем более трагичным, если учесть, что нарушения, из-за которых пациенты попадают в больницу (психозы, попытки самоубийства), нередко соответствуют протесту как раз против невыносимого принуждения в семье или на работе. Прежде «психиатрические лечебницы» помимо прочего создавались для того, чтобы «освободить семью, которая должна быть мобилизована для работы, от надзора и ухода за психически ненормальным ее членом» (Dorner 1969). В таких институтах всегда имелся наготове целый ряд механических средств принуждения, из которых назовем здесь лишь некоторые: изоляционная камера, голодная диета, рвотные средства и смирительная рубашка. В наше время на смену грубым средневековым способам принуждения пришли более утонченные, нечто вроде «химической смирительной рубашки», когда беспокойного больного «успокаивают» сильнодействующими медикаментами, парализуя его инициативу, активность и мышление. «Диалектика принуждения» (там же, 88) состоит в том, что уже в процессе воспитания внешнее принуждение посредством «интернализации»