748
женный следил он за все увеличивающимся животом своей матери и во время анализа вновь пережил близость и тепло, которые он (в возрасте двух с половиной лет) испытывал, когда сидел на коленях матери, ухватившись за нее. Когда она опускала его на пол, он всегда испытывал печаль и депрессию. В три года ему рассказали, что у него была слишком большая голова, и поэтому при родах матери пришлось делать кесарево сечение. Одним из самых ранних его воспоминаний (примерно в возрасте трех—трех с половиной лет) было «постоянно возникавшее представление о ком-то, кто взял нож и разрезал маму». С четырех до семи лет он любил слушать рассказы о разрушениях, причиненных огнем, о разрушенных домах, землетрясениях, образующих трещины в земле, и о людях, поглощенных этими впадинами, об обрушившихся зданиях и т.д.; он слушал эти рассказы с напряженным вниманием. Он мог часами рисовать подобные сцены до и после разрушения. Символика этих рисунков, которые он сохранил, была очевидна: грудь, отверстия вагины и т.п. Важным фактором возникавшего у него возбуждения и страха была при этом перемена сцены.
Всем друзьям бросалось в глаза сходство между матерью и сыном, его часто отмечали и родственники. Движения его рук и тела были в точности как у нее, он говорил с теми же интонациями и хотел всегда находиться с ней рядом. Он проявлял мало интереса к кому-либо другому, включая сестру и отца, разве что мочиться он предпочитал в отцовской комнате.
Между шестью и восьмью годами пациенту часто снился один и тот же сон, в котором «что-то меня окружало», «полностью меня накрывало». В возрасте от четырех до пяти лет он настаивал, чтобы мать перед сном укутывала его таким образом хотя бы до талии. Это укутывание тела и последующее выражение его в повторяющемся сновидении было предтечей фетиша мужского нижнего белья, который в дальнейшем приводил его к оргазму. «Я мог представить себе, что значит быть мертвым, лежать неподвижно, точно в гробу, как покойник, ни с кем не общаться, никак не действовать; я мог делать так снова и снова, не переставая». С детства он мечтал о «покрывающем материале», которым можно было бы укутаться, накрыться и защититься, когда ложился спать. Это означало гарантию, что с ним не произойдет никаких изменений. Он начал также бояться, что во время сна, если не укрыться полностью, что-то случится с его телом. Произошло смещение страха разрушения тела на использование одеяла, чтобы предотвратить это разрушение. Позднее это покрывало трансформировалось в определенный предмет одежды, вызывавший оргазмическую разрядку: мужское белье в качестве фетиша.
В возрасте девяти лет он пережил сильное эротическое возбуждение во время арабского фильма-сказки, в котором с героини силой сорвали тонкие шелковые одежды и облачили в рубище. Вначале пациент рассказывал об этом как о первом осознанном эротическом впечатлении. В дальнейшем, однако, в ходе анализа выяснилось — наряду с бессознательными желаниями беременности, — что уже в пять лет он использовал свое белье, чтобы вызывать эрекцию, а именно с помощью представления, будто таким образом увеличивалась его плоть. Он испытывал возбуждение и сексуальное желание, слушая оперу, в которой женские партии исполняли мужчины. Здесь его мечта становился явью — женщина со скрытым фаллосом. С десяти лет представление о Дугласе Фэйрбэнке, с которого срывают шелковую рубашку и внезапно обнажают его волосатую грудь, стало основным способом достижения сексуального возбуждения. Из-за желания и страха кастрации он не выносил вида порезов, открытых ран или мыслей об операции. Когда ему исполнилось двенадцать лет, мальчик, презрительно отзывавшийся о его «голове как арбуз», появился перед ним в длинных подштанниках, и пациент настолько возбудился, что у него произошла эякуляция. (Мать рассказывала ему, что во время
749
родов его голова оказалась настолько большой, что ради безопасности пришлось «разрезать маму» и извлечь его на свет.) С двенадцати лет он сексуально возбуждался при виде мужского нижнего белья, не скрывавшего контуры мужских гениталий. С этого началась фетишизация нижнего белья. Представления о гениталиях или их контурах не вызывали только длинные панталоны. Самому надевать мужские подштанники, видеть, как их носят другие мужчины, переживать в воображении, как их носят мужчины или, в некоторых случаях, просто видеть их в витрине — все это приводило к сексуальному возбуждению и зачастую к эякуляции.
Примерно с четырнадцати лет возбуждение, вызывавшееся его сексуальными фантазиями, стало усиливаться более явными фантазиями о беременности — например, изменения формы и размеров у женщины в первые три месяца беременности вызывали у него внезапное сексуальное возбуждение и эякуляцию. Фигура мужчины, бывшего прежде стройным, а затем начавшего полнеть, также стала его стимулировать. Вид слегка погрузневшего мужчины, показавшегося выше пояса из воды, мог вызвать у него сильную эрекцию и оргазм (в возрасте между четырнадцатью и семнадцатью годами). В этом случае вода являлась заменой фетиша. Представление о большом, отделенном от тела пенисе, вызывало эякуляцию; «полнота» (беременность) переносится здесь на пенис (большой пенис — младенец — грудь).
Фетиш задействовался всякий раз, когда он чувствовал себя подавленным, одиноким и нелюбимым, особенно когда он разлучался с матерью или терпел неудачу в социальной или профессиональной сфере. Все его сексуально возбуждающие фантазии являлись воплощением его веры в фаллическую мать. Так, в его подсознании начинавший полнеть мужчина представлялся ему женщиной с пенисом, то есть мужчиной, превратившимся в женщину. Кроме того, он представлялся беременной фаллической матерью, с которой идентифицировал себя пациент. Любое покушение на тело или предметы одежды, соприкасавшиеся с телом, представляло собой повреждение женщины вследствие полового акта, то есть женщину с пенисом в себе или готовую разродиться ребенком. Эти садомазохистские фантазии позволяли ему испытывать исполненные наслаждением и страхом возбуждение и оргазм. Все это в конечном счете удалось выявить довольно легко, поскольку являлось всего лишь фантазиями, скрытыми замещающими образованиями и смещениями. С возрастающей откровенностью пациент в конце концов заявил, что «идея сделать с собой нечто, что причинит боль, но не убьет, откликается во мне. Мне хотелось бы без вреда для себя испытать, как вспарывают мое тело и почувствовать при этом сексуальное возбуждение, но так, чтобы на самом деле его не вспарывали». Эта мазохистская фантазия словно тонкая вуаль скрывала его желание забеременеть и выносить ребенка.
Как и следовало ожидать, нормальная фигура мужчины или женщины не вызывала у него никаких сексуальных чувств. Если пенис был виден, или если он трогал 'свой собственный пенис, возбуждение полностью пропадало. Вследствие имевшейся у него женской идентификации с матерью вид пениса вызывал страх троякого рода: 1) угрозы кастрации; 2) угрозы бессознательных гомосексуальных желаний; 3) активизации его примитивных страхов разрушения тела, которые тесно были связаны со страхом отделения и желанием иметь ребенка. В первые месяцы анализа всякий раз, когда он пытался прикоснуться к своему пенису, он испытывал чувство, что «тот улетучивается».
Стадии развития фетишистского объекта (мужское белье) можно описать следующим образом:
1. Использование переходного объекта (плюшевый мишка) с шести месяцев до восьми лет указывает на повышенный интерес к тому, чтобы самому выносить ребенка (Winnicott 1953). С раннего детского возраста пациент идентифицировался с матерью и испытывал огромную к ней привязанность.
750
2. В возрасте с трех до пяти лет он был полностью убежден, что мать, увеча себя, производит на свет ребенка из нижней части живота. Преследовавшие его в этой связи мысли означали, что он, исполненный страха, воспроизводил собственное рождение.
3. В возрасте от четырех до пяти лет ему нужно было полностью завернуться в одеяло, чтобы тем самым защитить свое тело от разрушения. В той мере, в какой теснота представляет беременность, это также приносило удовлетворение.
4. С пяти лет он испытывал открытое желание беременности, причем впервые стало играть роль мужское белье. Тем не менее центральной темой в это время являлось желание беременности, а мужское белье отображало поверхность увеличивающегося тела. В дальнейшем акцент был смещен на саму одежду, а открытая фантазия о беременности обычно либо а) подавлялась, либо б) вытеснялась, либо в) скрывалась за фантазиями об изменении и «полноте». Это полностью согласуется с теорией Ганса Захса, что механизмы перверсии «представляют собой разъединение через внутрипсихическое отделение, причем часть инфантильной сексуальности служит вытеснению и поэтому догенитальное удовольствие переносится в Я... при этом оно позволяет извращенным фантазиям выражаться в сознании, а все остальное подвергается вытеснению» (Gillespie 1946).