Мы имеем возможность увидеть редкую, своеобразную группу творческих людей, которые в течение всех этих лет работали вместе и позднее еще много лет в разных формах продолжали свой труд, пока смерть не положила конец их работе и не завершилась эпоха великих открытий психоанализа. Профессор оставался верен своей самостоятельно избранной роли некоего стареющего бога Олимпа, взирающего на все «с точки зрения вечности». Лишь изредка он превращался в Юпитера-громовержца, чтобы вскоре вновь удалиться в мир личного страдания, мир боли и подготовки к путешествию с неведомым концом.
Отто Ранк, главный помощник Фрейда, судя по объему исполняемой им работы, имел больше рук, чем бог Шива. Он подавлял свою потребность в самовыражении, пока профессор не заболел неизлечимой болезнью, о чем какое-то время никто, кроме Ранка, не знал.
Ференци был Фрейду ближе всех среди его «приемных детей», но никак не мог понять, почему он не может быть единственным «сыном».
Из трех берлинцев на первый план чаще всего выступает один — Карл Абрахам, оптимист и в то же время реалист, хранитель света в трудные времена и самый надежный в сложных ситуациях. За ним следуют два его верных спутника, Ганс Захс и Макс Эйтингон, которые обычно подписывали письма, однако редко делали что-либо сверх этого.
На протяжении всех лет Эрнест Джонс оставался своего рода сторонним наблюдателем. Только он не говорил на родном языке профессора. Кроме того, он был убежден, что знает истинный путь, и настаивал, чтобы этим путем следовали все остальные.
Драма последних лет, продлившаяся до смерти Фрейда в 1939 году, разыгралась на фоне болезни профессора. Наиболее проникновенно и глубоко она описана в работе Макса Шура о жизни и смерти Фрейда (Schur 1972).
ПЕРЕПИСКА ФРЕЙДА С УЧЕНЫМИ И ПИСАТЕЛЕМИ
Известно, что Фрейд постоянно переписывался и обменивался мыслями не только со своим психоаналитическим окружением, учениками и пациентами, но испытывал не менее сильную потребность поддерживать связь и с другими выдающимися современниками, общаться с ними и переписываться. По отдельности это можно проследить по многим источникам81. Поскольку среди этих современников прежде всего выделяются поэты и писатели, люди искусства, которым были близки идеи Фрейда, от которых он сам получал импульс и для которых в свою очередь служил источником вдохновения, — здесь будут представлены важнейшие его контакты с этими выдающимися людьми своего времени (в той мере, в какой они отражены в письмах).
На заре психоанализа, когда еще не было анализируемых и самих аналитиков было немного, на еженедельных «Психологических средах» первое время в основном обсуждалась произведения литературы, поскольку именно в сочинениях поэтов и мыслителей были интуитивно отражены основные психоаналитические феномены. Они стали для Фрейда первым источником, в котором уже таились сны и
113
травмы человечества, включая «семейный роман» и «эдипов комплекс». Выдающимся свойством гениальности Фрейда была, по формулировке Шура, «способность обратить полученное от других вдохновение в семя психологической революции» (Schur 1973, 206).
Две переписки с прославленными современниками, Артуром Шницлером и Арнольдом Цвейгом, уже изданы, прочие, со Стефаном Цвейгом, Томасом Манном, Роменом Ролланом, опубликованы разрозненно, в виде отдельных писем.
В силу их особой значимости в этом же разделе приводятся письма, которыми Фрейд обменивался с Альбертом Эйнштейном.
Переписка Фрейда с Артуром Шницлером
С проживавшим по соседству коллегой-врачом и писателем Артуром Шницлером (1862—1931), особенно известным своими пьесами, новеллами и рассказами о венской жизни на рубеже столетий, Фрейд испытывал внутреннюю связь, сродни связи двойников 82. Тем не менее, или скорее именно поэтому, Фрейд, не только прекрасно знавший и ценивший творчество Шницлера, но даже, согласно Джонсу, причислявший его наряду с Томасом Манном и Арнольдом Цвейгом к самым значительным писателям современности, не выражал желания лично с ним познакомиться, и это при том, что он часто субботними вечерами играл в тарок с братом Шницлера, Юлиусом, известным венским хирургом.
Интерес Артура Шницлера к гипнозу и сновидениям привел его от медицины к писательскому творчеству. В рамках разрабатываемой им темы любви и смерти он интуитивнейшим образом раскрыл инстинктивные импульсы своих персонажей в соответствии с психоаналитическими теориями Фрейда, а в своих поэтических произведениях развивал динамику «внутреннего монолога», используя цепочки ассоциаций.
Переписка Фрейда и Шницлера началась в 1906 году. Фрейд выражает благодарность, по всей видимости, в ответ на поздравление, присланное Шницлером по случаю его пятидесятилетия. В первом письме Шницлеру Фрейд откровенно и красноречиво признается в своем восхищении, зависти и жажде познания, пробуждаемых в нем удивительным психологическим пониманием, которое Шницлер сумел выразить в своих произведениях.
Миновало еще шесть лет, прежде чем Фрейд вновь откликнулся на поздравление ко дню рождения. К благодарности он присоединил поздравления по случаю пятидесятилетия Шницлера. Одновременно он приносит извинения, поскольку считает поздравление пережитком магически-мистического мышления. Он пытается утешить младшего на шесть лет именинника, говоря, что поэты долго сохраняют молодость, а затем становятся мыслителями.
Прошло еще десять лет, и 14 мая 1922 года Фрейд написал Шницлеру третье и самое интересное из своих посланий. Наконец, похоже, наступило время для чего-то вроде дружбы: Шницлеру тем временем исполнилось шестьдесят лет, и Фрейд пытается найти причины, почему он никогда не старался по-настоящему сблизиться со своим корреспондентом. В этой связи Фрейд создает новое выражение и говорит о своей «боязни двойника». Он писал (Е. Freud 1960, 356—357):
Вена IX, Берггассе, 19, 14 мая 1922 г.
Глубокоуважаемый господин доктор,
Теперь Вам тоже исполнилось шестьдесят лет, покуда я, будучи шестью годами старше, ближе придвинулся к краю жизни и могу ожидать, что вскоре увижу пятый акт этой довольно непонятной и не всегда занимательной комедии.
114
Если бы я еще сохранил остатки веры во «всемогущество мысли», я бы не упустил случая обратиться к Вам с самыми сильными и сердечными пожеланиями счастья на ожидаемый остаток Ваших лет. Это глупое занятие я предоставляю необозримой толпе современников, которые вспомнят о Вас 15 мая.
Однако я хочу сделать Вам одно признание, которое Вы из снисходительности ко мне сохраните при себе и не поделитесь им ни с другом, ни с посторонним. Я терзался вопросом, почему во все эти годы я ни разу не сделал попытки искать Вашего общества и завести с Вами разговор (не принимая при этом во внимание, приятно ли Вам самим было бы такое сближение).
Ответ на этот вопрос содержит слишком интимное для меня прозрение. Мне кажется, я избегал Вас из своего рода боязни двойника. Аело не в том, чтобы я был так уж склонен идентифицировать себя с кем-то другим или чтобы я пренебрегал различием в дарованиях, которое отделяет меня от Вас, однако вновь и вновь, когда я погружался в Ваши прекрасные творения, за поэтическим блеском я различал предпосылки, интересы и выводы, которые мне казались столь же знакомыми, как мои собственные. Ваш детерминизм и Ваш скепсис — то, что люди зовут пессимизмом, — Ваша одержимость истинами бессознательного и импульсивной природой человека, отказ от обусловленной культурой надежности, сосредоточенность на оппозиции любви и смерти — все это волновало меня, словно неслыханная близость. (В небольшой работе 1920 года «По ту сторону принципа удовольствия» я попытался представить эрос и влечение к смерти как первичные силы, чье противостояние определяет всю загадку бытия.) Таким образом я пришел к ощущению, что Вы благодаря интуиции — собственно говоря, вследствие тончайшего самовосприятия — познали все то, что я открыл в утомительной работе с другими людьми. Более того, я полагаю, что по сути своей Вы глубочайший психолог-исследователь, столь честный, внепартийный и неустрашимый, как никто другой, а если б Вы им не были, Ваши творческие способности, чувство языка и талант к созданию образов вырвались бы на волю и превратили бы Вас в писателя, куда более угодного толпе. Мне всегда было свойственно отдавать предпочтение исследователю. Однако простите, что я ударился в анализ, но ничего другого я не умею. Теперь я знаю, что анализ — вовсе не метод завоевывать симпатию.
Сердечно преданный Вам
Ваш Фрейд.
После этого письма оба почувствовали, что наступило время для личного знакомства. Таким образом, в течение шестнадцати лет подготавливалась встреча, которая состоялась в июне 1922 года.
Последние письма датируются 1926 и 1928 годом, они свидетельствуют о том, что оба великих человека уже хорошо знакомы друг с другом. Фрейд, похоже, настроен меланхолически и заявляет, что ему все стало отвратительно. Место своей работы и одинокой жизни он называет своей «волшебной горой» 83.
В соответствии с традицией переписываться в дни рождения 24 мая 1926 года, через две недели после своего семидесятилетия, Фрейд с явными признаками облегчения сообщает, что великий день прошел лучше, нежели он опасался. По поводу темы старения он замечает (Н. Schnitzler 1955, 100): «С семидесятым днем рождения связано чувство великого освобождения. Наконец получаешь право на известный клич "каменной колотушки" — «ничего не случится». Странно, ведь это число — всего лишь условность...»