Также и выраженное Вами напоследок сомнение, возможно ли для обычных людей проведение анализа, указывает на все то же незнание техники. В те времена, когда микроскоп являлся новейшим изобретением в руках врача, в учебниках физиологии можно было прочитать, сколь редкими и выдающимися способностями должен быть наделен микроскопист. Такие же требования выдвигали в дальнейшем к хирургам, а сегодня каждый студент учится работать с микроскопом, а хороших хирургов воспитывают на университетской скамье. А то, что не у всех все одинаково получается — против этого нет гарантий ни в одной области.
С сердечными пожеланиями хорошо провести отпуск
Ваш Фрейд.
1 С. Цвейг. «Исцеление духом». См. также письмо от 2 июня 1932 г., с. 427.
" Франц Антон Месмер (1734—1815) — основатель учения о животном магнетизме.
"' Мэри Бейкер-Эдди (1821—1910) — основательница секты «христианская наука».
125
Следующее прекрасное письмо Фрейда было получено Стефаном Цвейгом после публичных чествований Фрейда в связи с его восьмидесятилетием. Оно вновь передает отношение Фрейда к этому событию (там же, 444):
Вена XIX, Штрассергассе, 47, 18 мая 1936 г.
Аорогой господин доктор,
Я надеюсь, Вы извините меня за то, что я отвечаю Вам только сегодня. Период огромных нагрузок и усталости наконец позади.
Прежде чем ответить, я вновь перечитал Ваше письмо. Я мог бы забыть, что оно создано мастером стиля, настолько просто и искренне звучит это послание. Вам почти удалось убедить меня в моей значимости. Не то что бы я сомневался в истинности моего учения, но порой мне бывает трудно поверить, что оно окажет ощутимое влияние на развитие ближайшего будущего. Поэтому я представляюсь себе куда менее важной особой, чем Вы меня изображаете, и охотнее останавливаюсь на том, что я распознаю с куда большей уверенностью, а именно на Вашем удивительно дружеском расположении, которое Вы проявили в хлопотах о праздновании моего юбилея. Прекрасное поздравление, которое Вы составили вместе с Томасом Манном, и выступление Манна в Вене стали двумя переживаниями, которые могли бы примирить меня с фактом, что я сделался так стар. Ведь, хотя я необычайно счастлив 6 моей семье с женой и детьми, в особенности с дочерью, которая с изумительным размахом оправдала все надежды отца, я все же не могу примириться с жалкой и беспомощной участью старости и томлюсь по переходу в небытие. Однако я не могу уберечь своих любимых от боли расставания.
Тогда придет к концу и мое исключительное положение в Вашем творчестве. Я полагаю, что в галерее замечательных личноапей, которую Вы создали, в Вашем паноптикуме, как я нередко в шутку это называл, я остаюсь вовсе не самым интересным, но зато единственным, живым, персонажем. Этим обспюятельством я, конечно, обязан Вашей теплой симпатии. У биографов, как и у аналитиков, наблюдается феномен, который определяется термином «перенос».
С сердечной благодарностью
Ваш Зигм. Фрейд.
В не слишком обнадеживающем письме от 17 октября 1937 года излагается все, что тревожило Фрейда (там же, 453—454):
...Мой труд уже позади, как Вы это сами сказали. Никто не может предвидеть, как оценят его в будущем. Я сам не так уверен, ведь сомнение неотделимо от исследования и человек не может обрести ничего, кроме разрозненных осколков истины. Ближайшее будущее кажется печальным и для моего психоанализа. В любом случае в те недели или месяцы, которые мне осталось жить, мне не предстоит ничего радостного...
Международный авторитет Стефана Цвейга, его духовное родство с Фрейдом сделали его три года спустя наиболее подходящей фигурой для произнесения надгробного слова над его «единственным живым персонажем», который также был и единственным умершим. Цвейг сообщает об этом в «Мире вчера» (1958):
«Все более жестокой становилась эта борьба сильнейшей воли, наиболее проникновенного духа нашего времени против гибели; только когда он, для кого ясность всегда составляла высочайшее достоинство мысли, отчетливо понял, что не сможет больше писать, не сможет действовать, он, словно римский герой, дал
126
врачу разрешение положить конец боли. Таков был величественный конец величественной жизни, смерть, достойная памяти даже посреди гекатомб мертвецов в эти смертоносные времена. И когда мы, друзья, погружали его тело в английскую землю, мы знали, что хороним лучшую часть нашей родины» (304).
Переписка Фрейда с Томасом Манном
Переписка Зигмунда Фрейда с Томасом Манном не была постоянной, однако существуют два важных письма Фрейда Манну (из опубликованных на сегодняшний момент), о которых следует вкратце здесь рассказать из-за важности этих отношений.
Личное знакомство Фрейда с наиболее известным писателем его времени Томасом Манном (1875—1955) произошло сравнительно поздно, хотя Фрейд знал и ценил книги Манна, даже восхищался ими, а Манн был глубоким знатоком психоанализа, о чем свидетельствует не только анализ его собственных творений, но и два его эссе о Фрейде: «Место Фрейда в современной истории духа» (1930) и «Фрейд и будущее» (1936). Для Фрейда суждение Манна было особенно ценно, ведь в качестве поборника психоанализа открыто выступал писатель такого масштаба, что во времена правления национал-социалистов было отнюдь небезопасно.
Согласно Джонсу (Jones III, 204), Манн впервые посетил Фрейда лишь в марте 1923 года, поскольку более ранний визит, запланированный Манном, не состоялся94. У них сразу же установился тесный духовный контакт, а семья Фрейда пришла в восторг от «кудесника» 95, который, блистательно владея искусством собеседника, пробудил в женщинах этого дома воспоминания об их северогерманской родине.
Как и в случае с Роменом Ролланом и другими знаменитыми современниками, в отношениях с Томасом Манном письма писались в основном по случаю публичною празднования юбилея и вручения наград. Так, в связи с шестидесятилетием Томаса Манна 6 июня 1935 года издательство С. Фишера попросило Фрейда что-нибудь написать к этой дате. Фрейд писал (G. W. XVI, 249): /дорогой Томас Манн!
Примите дружески сердечные поздравления к Вашему 60-му дню рождения! Я один из «старейших» Ваших читателей и почитателей и мог бы пожелать Вам долгой и счастливой жизни, как обычно делают в таких случаях. Однако я воздержусь от этого, поскольку желания стоят дешево и кажутся мне рудиментом той эпохи, когда человек верил в магическую власть мысли. К тому же я на собственном опыте уверился: лучше, когда сострадательная судьба вовремя обрывает течение нашей жизни.
Кроме того, я не считаю достойной подражания манеру ставить во время подобного торжества фамильярность выше уважения, так что юбиляр принужден выслушивать, как его человеческие достоинства превозносятся, а творческие анализируются и подвергаются критике. Я не хотел бы провиниться подобной заносчивостью. Однако я могу утверждать нечто иное: от имени бесчисленных Ваших современников я осмеливаюсь выразить нашу уверенность, что Вы никогда не скажете и не свершите — ведь слова писателя приравниваются к делам — ничего низкого и трусливого; во времена и в ситуациях, которые сбивают нас с толку, Вы пойдете верным путем и укажете его остальным.
Искренне преданный Вам Фрейд.
127
В день восьмидесятилетия Фрейда Томас Манн, который перед этим ходатайствовал о присуждении Нобелевской премии Фрейду — к сожалению, безуспешно, — лично вручил юбиляру благодарственный адрес, составленный им самим и Стефаном Цвейгом. Кроме того, Манн переслал Фрейду манускрипт своего доклада о Фрейде (Mann 1936), с которым он успел выступить в пяти или шести различных городах.
Адрес звучал следующим образом (Jones III, 245):
Мы приветствуем восьмидесятый день рождения Зигмунда Фрейда как заветную возможность выразить наши благие пожелания и почтение творцу и зачинателю нового, более глубокого знания о человеке. Этот отважный исследователь и целитель, оказавший влияние в каждой сфере своей деятельности, как врач и психолог, философ и человек искусства, стал для двух поколений вождем и проводником в неизведанный доселе мир человеческой души. Совершенный дух, «человек и рыцарь со взглядом из бронзы», как отозвался Ницше о Шопенгауэре, исследователь и мыслитель, который сумел выстоять в одиночку, а затем многих привлек к себе и увлек за собой, он прошел свой путь и дошел до истин, которые казались опасными оттого, что приоткрывали робко сокрытое и освещали тьму. Повсюду обнажал он новые проблемы, изменяя старые мерки, его поиски и находки широко распахнули пространство духовного исследования, и даже его противники обязаны ему творческим импульсом, который они получили от него. Пусть будущие времена изменят или ограничат то или иное достижение его исследования, вопросы, которые Зигмунд Фрейд поставил человечеству, никогда уже не будут обойдены молчанием, его знания никогда не смогут вновь погрузиться во тьму. Понятия, которые он создал, термины, которые он сотворил, уже вошли, как нечто само собой разумеющееся, в живую кровь языка; во всех областях духовной деятельности, в литературной критике и искусствоведении, истории религии и древней истории, в мифологии, фольклористике и в педагогике, а также и в самом творчестве отчетливо прослеживается его влияние, и если чему из деяний нашей семьи и суждено уцелеть от забвения, так — мы в этом уверены — его делу познания души.
Мы, нижеподписавшиеся, которые не могут представить свой собственный духовный мир без отважного творчества Фрейда, счастливы, что этот великий неутомимый человек по-прежнему среди нас и с несломленной силой продолжает свою работу. Пусть наше благодарное внимание еще долго сопровождает этого высокочтимого человека!
8 мая 1936 года Манн зачитал свой доклад в венском Академическом объединении медицинской психологии, но Фрейд не смог при этом присутствовать. Макс Шур попросил Манна съездить к Фрейду на его дачу в Гринцинг и в кругу близких повторить эту торжественную речь. Фрейд, который вообще-то не слишком ценил восхваления в свой адрес, не только с удовольствием принял этот знак внимания, но даже, как сообщает Шур, «был глубоко тронут» (Schur 1973, 566). После этого за чаем оба обсуждали свою работу: Фрейд говорил о «Моисее», Манн об «Иосифе» 96. Шур добавляет, что Фрейд живо идентифицировал себя с Иосифом, поскольку также был первенцем и толкователем сновидений.