Бытие паки: «и вкусиста Адам и Евва* от древа, от него же Бог заповеда, и обнажистася». О миленькие! одеть стало некому! ввел дьявол в беду, а сам и в сторону. Лукавой хозяин накормил и напоил, да и с двора спехнул. Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. Увы безумия и тогдашнева и нынешнева!
Паки Библея: «Адам же и Евва сшиста себе листвие смоковничное от древа», от него же вкусиста, прикры-ста срамоту свою и скрыстася, под древо возлегоста. Проспалися бедные с похмелья, ано и самим себя сором: борода и ус в блевотине, а от гузна весь и до ног в говнех, со здоровных чаш голова кругом идет.
Паки Бытия: и ходящу Богу в рай, глаголющу: «Адаме, Адаме, где бе?» Он же отвеща: «Господи, гласа твоего слышу, а видете тя не могу». Господь же наруга ему, рече: «се Адам, яко един от нас». И паки рече Господь: «что се сотворил еси?» Он же отвеща: «жена, ежи ми сотворил еси». Просто молыть: на што-де мне дуру такую сделал. Сам неправ, да на Бога же пеняет. И ныне похмельные, тоже шпыняя, говорят: «на что Бог и сотворил хмель-ет, весь-де до нага пропился и есть нечева, да меня ж-де избили всево», а иной говорит: «Бог-де его судит, упоил до пьяна»; правится бедной, бытто от неволи так сделалось. А беспрестанно тово ищет и желает; на людей переводит, а сам где был? Что, Адам, на Евву переводишь? А сам от дьявола и прежде поущение слышал. Ино было, уразумев навет дьявольской, и жена укрепить к соблюдению заповеди. Так в те поры не так было: небрежем о заповеди зиждителеве: ешь да пей, да веселися. А топеря: «жена, еже ми даде». Чем было рещи: «согрешил Господи, прости мя». Ино стыдно так молыть, лукавая совесть не велит, коварством хощет грех загладить, да на людей переводит. «Жена, еже ми даде». Господь же рече ко Евве: «Евва, что се сотворила еси?» Она же отвеща: «змия прельсти мя». Вот хорошо: каков муж, такова жена; оба бражники, а у детей и давно добра нечева спрашивать, волочатся ни сыты, ни голодны.
Бытия: змия же отвеща: «дьявол научил мя». Бедные! все правы и виноватова нет. А то и корень воровству сыскал. Чем еще поправитеся? И все за одно, с вором стакався, воровали: чем дело вершить? Да нечем переменить. Кнутом бить, да впредь не воруют.
Бытия паки: «и повеле Господь херувиму всех изгнати из рая». Изгнан бысть Адам и запечатлен бысть рай. И осудил Бог Адама делати землю, от нея же взят бысть; жене же в печалех родити чада; а змии на чреслех ползать и ясти землю, а дьявола проклять.
ЧЕЛОБИТНЫЕ, ПИСЬМА, ПОСЛАНИЯ
ЧЕЛОБИТНЫЕ ЦАРЮ АЛЕКСЕЮ МИХАИЛОВИЧУ,
«ПЕРВАЯ» ЧЕЛОБИТНАЯ
От высочайшая устроенному десницы благочестивому государю, царю-свету Алексею Михайловичи, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу, радоватися. Грешник протопоп Аввакум Петров, припадая, глаголю тебе, свету, надежде нашей. Государь наш свет! что ти возглаголю, яко от гроба восстав, от дальняго заключения, от радости великия обливался многими слезами,— свое ли смертоносное житие возвещу тебе, свету, или о церковном раздоре реку тебе, свету?
Я чаял, живучи на Востоке в смертях многих, тишину здесь в Москве быти; а я ныне увидял церковь паче и прежняго смущенну. Свет наш государь, благочестивый царь! Златаустый пишет на Послание к ефесеом*: «ничтоже тако раскол творит во церквах, якож во властех любоначалие, и ничтож тако прогневает Бога, якоже раздор церковной». Воистннно, государь, смущенная церковь ныне. Летом, в Преображениев день*, чюдо преславно и ужасу достойно в Тобольске показал Бог: в соборной большой церкви служил литоргию ключарь тоя церкви Иван, Михайлов сын, с протодьяконом Мефодием, и егда возгласиша: «двери, двери мудростию вонмем», тогда у священника со главы взяся воздух и повергло на землю; и егда исповедание веры начали говорить, и в то время звезда на дискосе над агнцем на все четыре постановления преступала* и до возглашения «Победныя песни»; и егда приспе время протодьякону к дискосу притыкати, приподнялася мало и стала на своем месте на дискосе просто, А служба у них в церкви по новым служебни[кам], по приказу архиепископлю*. И мне, государь, мнится, яко и тварь рыдает, своего Владыку видя бесчестна, яко неистинна глаголют Духа витого быти и Христа, Сына Божия, на небеси не царя быти во исповедании своея веры*. Да не одно, государь, то, но и моровое поветрие* не мало нам знамение было от Никоновых затеек, и агарянской меч стоит десять лет беспрестани*, отнележе разадрал он церковь. Добро было при протопопе Стефане, яко все быша тихо и немятежно ради его слез, и рыдания, и негордаго учения; понеже не губил Стефан никого до смерти, якоже Никон, ниже поощрял на убиение. Тебе, свету, самому житие ево вестно. Увы души моей бедной! Лучши бы мне в пустыни даурской, со зверьми живучи, конец прияти, нежели ныне слышу во церквах Христа моего глаголюща невоскресша*.
Вем, яко скорбно тебе, государю, от докуки нашей. Государь-свет, православной царь! Не сладко и нам, егда ребра наша ломают и, розвязав, нас кнутьем мучат и томят на морозе гладом. А все церкви ради Божия стражем. Изволишь, государь, с долотерпением послушать, и я тебе, свету, о своих бедах и напастех возвещу немного. Егда я был в попех в Нижегороцком уезде, ради церкви Божия был удавлен и три часа лежал, яко бездушен, руки мои и ноги были избиты, и имение мое не в одну пору бысть в разграблении, и сие мне яко уметы, да Христа моего приобрящу*. И егда устроил мя Бог протопопом в Юрьевце-Повольском, бит ослопием и топтан злых человек ногами, и дран за власы руками; отнял меня Дионис Крюков еле жива. И о сем молихся, да простит им Бог зде и в будущем веце.
А Никон меня, патриарх бывшей, на Москве по ногам бив, мучил недели с три по вся дни*, от перваго часа до девятаго. И о сих всех благодарю Бога. Да он же, Никон, егда мя взял от всенощнаго с двора протопопа Иоанна Неронова, по ево патриархову веленью, Борис Нелединской со стрельцами ризы на мне изодрали и святое Евангелие, с налоя сбив, затоптали; и посадя на телегу с чепью, по улицам, ростяня мои руки, не в одну пору возили. И уш то, государь, так попустил Бог им.
И потом во Андроньеве монастыре посадил под полату пустую в землю и три дни и три нощи на чепи держал без пищи. И о сих всех благодарю, государь, Бога. Прости, государь,— тут мне пищу принесе ангел за молитв святаго отца протопопа Стефана. Не скучно ли тебе, государю-свету? И сибирския беды хощу воспомянути, колико во одиннатцеть лет на хрепте моем делаша язв беззаконии за имя Христово. Не челобитьем тебе, государю, ниже похвалою глаголю, да не буду, безумен, истинну бо, по апостолу, реку*. Яко ты наш государь, благочестивый царь, а мы твои богомольцы: некому нам возвещать, како строится во твоей державе.
Егда патриарх бывшей Никон послал меня в смертоносное место, в Дауры, тогда на пути постигоша мя вся злая. По лицу грешному воевода бил своими руками, из главы володы мои одрал и по хрепту моему бил чеканом, и седмьдесят два удара кнутом по той же спине, и скована в тюрьме держал пять недель, трит-цеть и седмь недель морозил на морозе, чрез день дая пищу, и два лета против воды заставил меня тянуть лямку. От водяного наводнения и от зноби осенний распух живот мой и ноги, и от пухоты расседалася на ; ногах моих кожа, и кровь течаще беспрестанно. А инии твои, государевы-световы, казаки, тружающиися в водах, в то время многие помирали от тоя воеводския налоги и муки. И как мы дошли до места, тамо нас и совершенное зло постигло: ел я с казаками не по естеству пищу: вербу и сосну, и траву, и коренье, и мертвыя мяса зверины, а по напраснству и по прилучаю и кобылие. И тово было ядения шесть лет. А казаки бедные — всякую мертвечину, иные — волки и лисицы, иные — человеческую лайну. И от тоя нужды человек с пятьсот померло; а осталось немного — человек ныне с сорок. А иных он, воевода Афонасей Пашков, пережег огнем и перебил кнутьем до смерти, якоже и меня мучил. А что, государь, у меня было из Енисейска везено с собою в запас хлепца на предидущая лета, и тот хлеб он, Афонасей, у меня отнял после кнутнова биения и продавал мне на платьишко мое и на книги свою рожь немолотую дорогою ценою, по два рубли пуд вещей и болыни. И я из первых лет ел рожь немолотую вареную, покамест чево было. А он, Афонасей, и до съезду жил в покое, потому, государь, что завезено у него всего было много казачьими трудами.
У меня же, грешника, в той нужде умерли два сына, не могли претерпеть тоя гладныя нужды; а прочих, государь, детей моих снабдевала от смерти жена ево, Афонасьева, и другая — сноха ево — втайне; егда от нас кто начнет с голоду умирати, тогда присылали нужную пищу. Понеже жены милостивы быша, яко древняя серафтяныни*. И не то, государь-свет, надежда наша, едино; но в десеть лет много тово было: беды в реках и в мори, и потопление ми многое было. Первое — с челядию своею гладей, потом без обуви и без одежди, яко во иное время берестами вместо одеяния одевался и по тарам великим каменным босы ходящя, нужную пищю соби-раху от травы и корения, яко дивии звери; иногда младенцы мои о острое камение ноги свои до крови розбиваху и сердце мое зле уязвляху, рыдающе горькими слезами; а во иное время сам и подружие мое шесть недель шли по голому льду, убивающеся о лед, волокли на волоченыках малых детей своих в пустых даурских местех, мерзли все на морозе. И о сих всех, государь-свет, благодарим Бога, яко первые мы в тех странах с женою моею и детьми учинились от патриарха в такой пагубной, паче же хорошей, ссылке. Упоил нас чашею вина нерастворенна*. Да не поставит ему Бог в грех здесь