Муж и жена занимали небольшую, но чистую и приличную квартиру. Прямо против выхода находилась гостиная, направо — кабинет Гегеля, потом спальня, детская. Во всем были видны порядок и аккуратность. Прислугу обыкновенно не держали, разве в случае каких-нибудь экстренных обстоятельств, вроде болезни, беременности самой Marie von Hegel и т. п. Жизнь вообще велась тихая, однообразная, и лишь изредка, в видах развлечения, супруги разрешали себе небольшие поездки по Германии. Жена исключительно занималась хозяйством, но любопытно, что и сам Гегель находил время, вмешиваясь в него. Он был «главой и хозяином» дома в полном смысле этого слова. У нас сохранились толстые, тщательно переплетенные тетради, в которых великий философ вел аккуратную запись всем расходам по дому, не пренебрегая ни единым крейцером или пфеннигом. Он любил говорить, что жизнь выше средств (все равно каких — материальных или духовных) есть первый источник безнравственности и несчастия, и с обычным ему педантизмом проводил этот принцип в личной своей обстановке. Это принцип полного, если угодно, философского благоразумия и, чтобы следовать ему, нужна большая ясность ума, мало увлекающаяся, мало впечатлительная натура вообще. Гегель обладал таковой и был счастлив. Как мало нужно усилий воображения, чтобы восстановить перед собой скромную обстановку его жизни, проследить его времяпрепровождение за целый год, за целые годы! Мы легко представляем его себе работающим в кабинете, окруженного грудой книг и мелко исписанных тетрадей; в столовой, похваливающего свою супругу за хорошо приготовленный суп или прекрасно препарированный форшмак*; в детской, ласкающего маленького Гегеля с такими же серыми глазами, как у Гегеля большого; опять в кабинете, спокойного, сосредоточенного, занятого детальной разработкой своей великой системы или неумолимой критикой легкомысленно-философских произведений. Ни скуки, ни порывов. Гениальная, охватывающая все явления жизни мысль работает без устали, создавая цепь силлогизмов и диалектических моментов, долженствующую представить жизнь вселенной; благоразумный характер не знает ни кризисов, ни треволнений, не переходит от необузданных восторгов к малодушному унынию и, вполне слишком даже уверенный в себе, не бросает инквизиторских, полных мучительного недоумения и сомнения взглядов на свое внутреннее «я». Тут же бок о бок красивая, молодая добродушная супруга, с хорошей улыбкой, с ласковым светом голубых глаз, с хлопотливыми заботами о хозяйстве в своем маленьком сердце... Для вечернего развлечения карты... Вообще же тишь и гладь, и как бы можно было завидовать этой тиши и глади, не покупайся они слишком дорогой ценой — полного презрения к общественной жизни.
* Кушанье из рубленого мяса или селедки, запеченных с картофелем. — Ред.
Ведь эпоха, о которой мы говорим (1808—1816 годы), была одной из самых бурных и великих в жизни Германии. Целые годы велась упорная, полная благородного и патриотического одушевления борьба с Наполеоном. Вместо чиновников, администраторов, генералов стратегических и тактических на сцене действовал народ, и не как призрак («в интересах народа!»), не как понятие, а как нечто реально существующее. Под влиянием общего возбуждения были проведены в жизнь величайшие реформы — уничтожено скверное и подлое крепостное состояние, введена всеобщая воинская повинность, ослабел даже гнет чиновничьего механизма, педантизма и пр. А главное — исчезло то губительное самодовольство, которое овладело прусской правительственной жизнью после царствования Фридриха II Великого. Неудачная правительственная борьба с Наполеоном воочию доказала, как гнил и, в сущности, бессилен механизм прусской государственной жизни, считавшийся совершенным. Для спасения себя, поддержания своей чести, для победы над гордым завоевателем пришлось обратиться к народу, и этот униженный, закабаленный народ, не видевший до той поры ни тени справедливости, не жалея себя, совершил высокий героический подвиг освобождения родины, обретя героизм в глубинах своего великого, хотя и дремлющего духа. Элементарная справедливость, не говоря уже о благодарности, требовала признать народ за активную часть государственного механизма и сообразно с этим... сочинялись конституционные проекты.
Гегель оставался равнодушен ко всему этому, даже больше: «он подсмеивался» над патриотическим подвигом своей родины, над народом, защищавшим свою честь, над молодыми (и не только в смысле возраста) умами, которые хотели воспользоваться этим моментом, чтобы осуществить здесь, на земле, идеал человеческого счастья. Все это казалось ему странным и глупым. Он до конца не верил, что можно победить Наполеона, этого всемирного духа, при помощи мужиков и разгорячившихся студентов. Спокойно сидел он в Нюрнберге, читая философскую пропедевтику, очень довольный собой, супругой, обедом и своей «Логикой», которая подходила к благополучному окончанию. Прав, или по крайней мере в этом случае, был прав Штейн, заявив, что метафизика вредна для Германии, что авторы метафизических систем или индифферентисты, или реакционеры. Прежде чем сделаться последним, Гегель был первым.
Но нам надо сказать несколько слов о его «Логике», законченной в 1811 году. Постараемся выяснить если не ее содержание, то по крайней мере ее место в «системе».
Мы уже видели, что Гегель смотрел на мир Божий глазами философа-эстетика, если угодно, философа-оптимиста. Вселенная — это гармонически прекрасное целое, дивная картина, воплотившая в себе художественно цельную идею. Эта идея находится в процессе бесконечного развития. Идея развивается, не останавливаясь ни на минуту в своем торжественном ходе, у нее нет другой цели, кроме самопознания и самоопределения, но эта цель недостижима ни в один определенный момент времени. Идея стремится выразить, «определить» самое себя, ибо полнота самопознания есть всесовершенство, полнота наслаждения. Идея — это мир. Каким же законам подчиняется она в своем развитии? «Феноменология духа» — первое сочинение Гегеля — дает нам картину моментов, через которые проходит идея на пути самопознания. Мы следим там за ее развитием, но законов этого развития мы не знаем. Эти законы — законы логики. Абсолют, говорит нам Гегель, есть дух, разум; все существует лишь потому, что существует абсолютный, стремящийся к самопознанию разумный дух. Итак — мир есть разум. Уже из этого понятно великое значение и место «Логики» в «Системе». Это-то сочинение говорит нам о законах развития и дает всей философии Гегеля невероятно прочный фундамент. Это уже не умствование Шеллинга, это — стройная идеалистическая система, опирающаяся на гранитное основание неопровержимых логических законов. Мы можем отрицать положения Гегеля, можем не соглашаться с ним, когда он говорит, что абсолютное есть дух, что абсолютное есть бесконечно диалектическое, то есть признающее только логические законы; но раз мы примем обе эти формулы, нам остается одно: штудировать Гегеля, проникаться его взглядами и восклицать: «Все действительное разумно!», ибо кроме разума нет ничего. Уступите Гегелю в его аксиомах (их он не доказывает, это аксиомы идеализма) — и вы можете смело, без всякой боязни, идти за ним и с чувством восторга, с чувством удивления перед невероятной логической силой нашего философа, познавшего все, следить за развитием духа от стадии полной бессознательности и Ничего (Nichts) до того состояния самопознания, которого Дух достигает в человечестве, вернее, в философии самого Георга Фридриха Вильгельма Гегеля.
Мир есть понятие. Пусть читатель на минуту отбросит свои обычные представления о вселенной и проникнется точкой зрения Гегеля; тогда будет понятно как временное всемогущество системы берлинского мудреца, так и значение в ней «Логики». Все явления жизни природы и жизни человечества — это рассуждение Всемирного Духа, моменты его логического (диалектического) развития. Море, каменные скалы, человечество в различные периоды его бытия — не суть вещи материальные, не «объект» в общепринятом смысле этого слова, а Всемирный Дух, выражающий себя в той или другой форме ради самоопределения и самопознания. Все это чисто логические моменты, необходимые для осуществления чисто логической задачи — самопознания, к которой присоединяется задача эстетическая — самосозерцание себя как сознающего духа. Всемирному Духу — а этот дух есть всё — надо было решить проблему, то есть познать самого себя. Гегелю предстояло решить другую проблему — постигнуть законы этого познавания, и в своей «Логике» он действительно постиг их. Его Всемирный Дух — это Бог, его «Феноменология духа» — история Бога, его «Логика» — свод законов, которым подчиняется Божество на пути логического развития, его философия, история — история человечества как воплощенного Божества. Нет ничего, кроме Бога, все сущее — Его проявление или, по Гегелю, определение.