Экоцентричной является и “глубинная экология”, хотя В.Е. Борейко (2001) почему-то относил ее к биоцентрическому направлению, а затем переместил к экобиоцентризму, видимо, пытаясь найти авторитетную опору для введенного им термина (Борейко, 2003). С моей точки зрения, все это более чем сомнительно. В платформе “глубинной экологии” (см. Наэсс, Сессинс, 2000) речь нигде не идет об организменном уровне жизни.
Экоцентризм возник на основе экологии, как науки, и природоохранной практики. Неудивительно, поэтому, что его сторонниками являются прежде всего ученые и те, кто занимается практической природоохранной деятельностью. Экоцентризм – это философское обоснование реальной природоохранной науки и практики.
Биоцентризм же, особенно его крайние формы – это чисто кабинетные учения, которые часто невозможно реализовать на практике. “Помимо этически проблематичной и практически невозможной задачи присвоения равного морального принятия во внимание всем и каждому живому существу, – пишет Б. Калликотт, – чистый и крайний биоцентризм имеет малое отношение к природоохранной биологии – которая, опять же, не занимается судьбой экземпляров, но судьбой видов, экосистем и эволюционных процессов” (Кэлликотт, 1999).
Например, биосферный эгалитаризм – признание за всеми живыми существами равной ценности и равных прав – делает невозможной охрану редких видов и выхолащивает саму идею охраны природы. Суть ее как раз в том, что для спасения наиболее уязвимых или ключевых видов нужны дополнительные усилия, превышающие “средний уровень” любви к природе и уважения ее прав. Необходимы правильный выбор приоритетов и концентрация усилий. С точки зрения охраны редких видов, калифорнийский кондор имеет неизмеримо большую ценность, чем домашний петух, при всем уважении прав последнего.
Идея всеобщего равенства – это вообще чисто человеческое изобретение. В природных сообществах ничего подобного нет (не потому ли биоцентристы призывают игнорировать экологическую науку, чтобы она своими реалиями не портила придуманную ими картину мира). Есть взаимозависимость. И в этой “сети жизни” далеко не все ячейки оказываются равными по значимости. В экологии есть понятие “вид-эдификатор” – это вид, определяющий “лицо” сообщества. Если в дубовом лесу исчезнут волки, олени, синицы, бабочки, это будет обедневший дубовый лес, но по-прежнему дубовый лес. А вот если в нем исчезнут дубы – это уже будет другая экосистема. И далеко не всем обитателям прежней в ней найдется место.
Вот задачка для любителей порассуждать о равной ценности и равных правах. Представьте себе огромный старый дуб среди поля. На нем обитает множество всякой живности – микроорганизмы, грибы, насекомые, в ветвях и в дуплах гнездятся птицы, многие животные питаются желудями. Если этот дуб усохнет или его срубят, то у всех остальных обитателей возникнут проблемы. Не все из них сразу же погибнут, но очень многие. То есть жизнь одного дуба равна жизни сотен и тысяч других существ. Вот такая арифметика. Отмирание кораллов на рифе означает автоматическую гибель значительного числа его обитателей.
С точки зрения теории всеобщего равенства и дуб, и обитающая в его стволе личинка жука имеют равную ценность и равные права, значит охранять мы их должны одинаково. А природоохранная практика (и элементарная логика) говорит, что нужно сберечь прежде всего дуб, а все связанные с ним организмы (так называемая консорция) сохранятся сами собой.
Нельзя устройство человеческого общества “за здорово живешь” переносить на другой мир (вот уж впору вспомнить навязший в зубах термин “Совершенно Иное”, оно действительно в этом смысле иное). Конечно, если мы не хотим вместо дикой и свободной природы иметь глобальный хоздвор, в котором человек может устанавливать свои порядки – чтобы среди кур доминанты не очень обижали своих товарок, чтобы кот не таскал цыплят, а коза не лезла в капусту. Поэтому идеи Д. Андреева и ему подобных теоретиков переустройства биосферы не вызывают у меня пиетета, в какой бы красивой и гуманной обертке все не преподносилось (Грищенко, 2001в, 2002г).
Главный “освободитель” животных П. Сингер (2002) пренебрежительно отзывается об охране редких видов: пусть себе вымирают, главное чтобы это проходило тихо и спокойно, без страданий.
Т. Риган (2004) утверждает, что теория прав животных не равнодушна к усилиям по спасению исчезающих видов, но редких животных нужно охранять “не потому, что эти животные немногочисленны, а потому, что у них равная ценность со всеми обладающими внутренней ценностью, и они разделяют наше право на уважительное обращение. Так как они не являются всего лишь средствами или пополняемыми источниками, то вред, нанесенный им как индивидуалам*, не может быть оправдан с точки зрения коммерческих промышленников, браконьеров и других заинтересованных лиц. Именно это делает коммерческую эксплуатацию исчезающих видов неправильной, а не то, что они исчезают”. Это уже смесь невежества и демагогии. Проблемы редких видов ведь не только в коммерческой эксплуатации или браконьерстве. Причины их уязвимости могут быть очень разными. Задача человека как раз и состоит в том, чтобы определить их и помочь уязвимым видам выжить, а не просто не трогать их. Охранять же редкие виды наравне со всеми – это то же самое, что не делать ничего. Помимо всего прочего для спасения одних видов приходится не так уж редко нарушать права и интересы других. Если мы принимаем равную ценность и равные права всех, то такое вмешательство становится неоправданным. Все это напоминает приснопамятный тезис хрущевских времен о том, что охрана природы при социализме не нужна, поскольку она охраняется в самом процессе социалистического хозяйствования. Точно так же охрана природы не нужна радикальным биоцентристам, потому что все проблемы, как они считают, можно решить в процессе соблюдения прав животных.
* С переводом английского слова individual как индивидуал в данном контексте нельзя согласиться. Тут должно быть индивид или индивидуум. Индивидуал – это уже “из другой оперы”. Как говорил М. Жванецкий: “Тщательнее надо, ребята”.
Более того, оказывается, охрана исчезающих видов приносит ущерб правам животных: “Если людям будет внушаться мысль о том, что вред, наносимый животным, имеет значение лишь когда эти животные принадлежат к исчезающим видам, тогда эти же люди будут рассматривать вред, наносимый другим животным как морально допустимый. Люди будут считать, что массовый отлов обычных животных не представляет серьезно моральной проблемы, тогда как отлов редких животных – будет” (Риган, 2004). В.Е. Борейко (2004а), по крайней мере, уже сделал сенсационный вывод о “неэтичности” Красной книги. Правда, в таком случае придется признать неэтичной и “идею дикой природы” (Грищенко, 2004). Если мы говорим о всеобщем равенстве, нет совершенно никакого смысла выделять некую особую часть природы, потому что все обитающие в не дикой природе организмы автоматически оказываются существами второго сорта, и от идеи равенства прав и ценностей остаются одни лишь словесные кружева.
Как считает Х. Ролстон III: “Индивидуум представляет, или заново представляет вид в каждом последующем поколении. Это опознавательный знак сущности, а сущность более важна, чем ее опознавательный знак. Хотя виды не являются моральными действующими лицами, биологическая индивидуальность – разновидность ценности – защищается здесь. Достоинство содержится в динамической форме; индивидуум наследует это, воплощает это, и проходит через это. Обладание биологической индивидуальностью, генетически заново утвержденной во времени, является таким же характерным для вида, как и для индивидуума. Уважение этой индивидуальности порождает обязанности перед видом” (Ролстон III, 1999).
Перейдем опять к аналогиям в человеческом обществе. При всем равенстве права на жизнь и равной ценности жизни разных людей с тонущего корабля почему-то принято в первую очередь спасать женщин и детей. Просто они послабее здоровых мужиков и у них меньше шансов спастись самим. Команда и капитан вообще уходят с корабля последними. Они что, люди второго сорта по сравнению с пассажирами?
В странах, которые принято считать цивилизованными, существуют особые социальные программы помощи инвалидам, безработным, сиротам и т. п. Оплачиваются они в конечном итоге из кармана налогоплательщика, то есть материальные интересы одних людей ущемляются в угоду другим. При том, что все граждане этих стран имеют равные права и равную ценность своей жизни. Просто некоторые из них не могут сами себе обеспечить приемлемый ее уровень, им нужна помощь. Точно так же и с охраной исчезающих видов – они нуждаются во внешней помощи, без которой обречены на вымирание. Поскольку в большинстве случаев это происходит по вине человека (а можно сказать, что и во всех – настолько изменен ход естественных процессов), то ему и исправлять свои прегрешения.
Да, права волка и экосистемы качественно различны. Но для того чтобы могли соблюдаться права волка, должны сначала быть соблюдены права экосистемы, ибо вне ее он выжить просто не сможет (конечно, можно посадить его в клетку и кормить искусственно, но с точки зрения теории прав животных это как раз будет вопиющим их нарушением). Аналогично и у людей: для того чтобы могли соблюдаться права человека, должно сначала существовать государство, которое сможет их обеспечить. В противном случае это все пустые словеса. Поэтому для сохранения государства могут нарушаться права его граждан. И речь не о тоталитарной диктатуре. Ущемления прав хватает в самой что ни есть демократической стране. После террористических атак американцы быстро согласились с расширением полномочий спецслужб, хотя не все из них согласуются с понятиями о демократии и правах человека. Реальная безопасность оказалась дороже абстрактных прав.