В том же 1925 г. в сборнике, посвященном Струве, появилась его статья Смысл старообрядчества. В ней проявились первые ростки той концепции, которая будет развиваться Карташевым в статьях и эссе, публиковавшихся в 20-х 30-х гг., и окончательно оформится в послевоенные годы в работе Воссоздание Св. Руси. В статье Карташев выступил с критикой взглядов на старообрядчество В. О. Ключевского. Последний в своих оценках этого явления духовной истории Руси исходил из признания прежде всего воспитательного значения обряда для русского народа, принявшего христианство от Византии с устоявшейся догматикой и литургикой. Вынужденное в начале первенство обряда перед догматом в условиях незрелости богословской мысли, сосредоточившейся на решении мелких казуистических вопросов, привело постепенно к вырождению обрядовости в старообрядчество в результате затухания религиозного чувства. Карташев же понимал обряд как мистерию, теургию. Поэтому он увидел в старообрядчестве особую напряженность переживания русской душой опыта христианства. Эта напряженность разразилась трагической потерей энергии, когда патриарх Никон, киевские ученые, чуждые нам греки не почуяли ее (души А. А.) святой ревности о первой ее любви (ибо мечта о Третьем Риме последнего на земле православия есть первая и единственная любовь русской души), ранили ее и заставили пролить пучину слез над загубленным и неземным блаженством обладания бытием святой Руси(16).
Позже основные положения статьи нашли свое развитие в брошюре Святая Русь в путях России и статье Русское христианство. В последней историк дал развернутую характеристику русской религиозной психологии. Ее отличительными чертами являлись эсхатологизм и аскетизм. Причем апокалипсическое мироощущение порождало отнюдь не пассивное ожидание второго пришествия, а заинтересованность в строительстве на земле христианского царства, основанного на социальной справедливости. Аскетизм же, в отличие от нередко доходившего до монофизитства у восточного монашества, проявлялся у русского народа в тяге к аскетическому благочестию, переносимому из монастырей в семейную, домашнюю, частную жизнь, и в благочестии культовом, обрядоверии, коренившемся в живом ощущении обитания Бога в земной святыне(17). В брошюре о Святой Руси Карташев конкретизировал эти положения применительно к диалектической эволюции теократического идеала. Рожденный фактом крещения Руси князем Владимиром он нашел свое наиболее глубокое осознание в концепция Москва Третий Рим, которая стала высшим взлетом русской религиозной мысли. Однако в таком виде идеалу не суждено было воплотиться из-за скудости учебно-просветительских средств. Их принесли петровские реформы, противопоставившие тезису Святой Руси антитезис светского государства и лаической культуры. Результатом исторически оправданных преобразований стал синтез абсолютной правды Православия и гуманистического достояния античной и западной культуры, Святой Руси и Петровой Великой России(18). Переосмысленный теократический идеал приобретал черты национальные, что требовало исторического осмысления его формирования и развития. Не случайно в 30-е годы Карташев обращается к разработке методологических основ религиозного осмысления истории.
Мессианизм взглядов Карташева, подчеркивавшего исключительную роль Русской православной церкви, парадоксально сочетался с его экуменическими устремлениями. Он неоднократно высказывался в поддержку воссоздания, хотя отнюдь не безусловного, Вселенской церкви и ее соборного управления, участвовал в экуменическом движении. Основой для этого служило содружество св. Албания и преп. Сергия Радонежского, объединявшее англикан и православных, в которое входили преподаватели богословского института в Париже о. С. Булгаков, Л. А. Зандер, Г. В. Флоровский и другие. Если Флоровский видел в экуменизме место свидетельства о православии перед лицом инославных христиан, то Карташев вслед за Булгаковым воспринимал само движение как своего рода новый онтологический факт, требующий переосмысления установок, принятых в доэкуменическую эру(19). В 1932 г. вместе со своими коллегами он принимал участие в обсуждении проблемы Церковь, народ и государство на экуменической конференции в Оксфорде. В 1934 г. историк выступил с докладом Церковь в ее историческом исполнении на англо-русской конференции в Хай-Ли. Приглашение в ноябре 1936 г. С. Н. Булгакова, В. В. Зеньковского, А. В. Карташева, Г. В. Флоровского на конгресс православных теологов в Афины стало, по сути, международным признанием школы Православного богословского института в Париже.
Первый семестр 1937/38 ак. года Антон Владимирович провел в Греции, где изучал современную историю восточной Церкви на богословском факультете Афинского университета. Здесь им был прочитан для преподавателей курс лекций, которые посещались также членами Священного Синода. Выступал Карташев с лекциями и перед русскими колонистами в Греции. В 1938 г. в связи с празднованием 950-летия крещения Руси он совершил лекционное турне по Чехословакии, выступая в Праге, Братиславе и других городах. Летом и осенью этого же года состоялась его поездка в США, где также в связи с празднованием он читал много лекций для соотечественников и представителей американских христианских организаций.
Начавшаяся мировая война значительно осложнила работу института. Когда осенью 1939 г. остро встал вопрос о целесообразности и возможности продолжать занятия в связи с материальными трудностями и отсутствием ряда преподавателей, которые находились в отпуске и не могли вернуться в Париж, Карташев энергично настоял на продолжении обучения. Из-за недостатка преподавателей он вновь взял на себя преподавание помимо истории Церкви также Ветхого Завета и еврейского языка.
Положение еще больше осложнилось, когда в Париж вошли немецкие войска. Русское учебное заведение вызывало подозрение, к тому же земельный участок, на котором оно располагалось, был собственностью немцев до 1914 г. Однажды в институт явился офицер, сын бывшего владельца пастора Бодельшвинга, обошел здание, в одной из аудиторий нашел нетронутый портрет отца и заявил, что сделает все возможное, чтобы институт и его преподавателей не трогали. Однако эти заверения не имели значения для гестапо, куда неоднократно вызывались на допрос об экуменической деятельности сотрудники института и Карташев в их числе. Несмотря на все трудности и опасности, Антон Владимирович и его коллеги сумели сохранить свое детище, хотя порой денег в кассе оставалось лишь на полтора-два месяца, а содержание преподавателей было снижено и выдавалось нерегулярно.
Однако этот период был означен для Карташева не только тяготами военного времени, но и радостным событием: в 1944 г. ему было присвоено звание доктора церковных наук honoris causa. Свою актовую речь 13 февраля он посвятил слабо разработанному в православной экзегетике вопросу о Ветхозаветной библейской критике. В ней оратор выступил как сторонник гипотезы Ю. Вельгаузена, утверждавшего в отличие от традиционной схемы священной истории: не сначала Моисеевы законы, а потом пророки, а наоборот: исторически сначала пророки, а потом уже письменные Моисеевы законы(20). Исследование было важно не столько тем, что снимало, по словам автора, обвинение Израиля в религиозной тупости, сколько проявлением приверженности историка к историко-критическому методу в приложении к сложному предмету богодухновенных писаний.
После войны, когда на волне патриотических настроений митр. Евлогий откликнулся на исходившее от митр. Николая Крутицкого, прибывшего в августе 1945 г. в Париж по поручению патриарха Московского, предложение о воссоединении западноевропейского экзархата с Московской патриархией, Карташев вместе с Зеньковским выступили против. Их позиция была поддержана в октябре 1946 г. епархиальным съездом Русского западноевропейского экзархата, в котором участвовал и Карташев как член епархиального совета. Экзархат остался под юрисдикцией Константинопольского патриархата, которая была принята в 1931 г. после того, как представители Парижской церкви отказались подчиняться решениям карловчан (1926 г.). Свою верность дореволюционной России историк выразил в публичных лекциях, организованных студенческим христианским братством Святой Софии в 1948-1949 гг. В 1950 г. в течение шести месяцев он работал в библиотеке Ватикана. Здесь же в Италии, в Палермо, Карташев принял участие в работе византологического конгресса, а годом позже вместе с прот. В. Зеньковским, прот. Н. Афанасьевым и Л. А. Зандером в конференции православных и протестантских богословов близ Парижа. В начале 50-х историк выступал на торжественных актах, проводимых богословским институтом, с посвященными юбилеям IV-го и V-го вселенских соборов докладами, которые были напечатаны в институтском издании Православная мысль(21).
Основным для Карташева по-прежнему оставалась его преподавательская деятельность. Вообще же, замечал по этому поводу в год восьмидесятилетия Карташева о. Кассиан, научный труд Антона Владимировича выражается в его преподавании. Уровень его преподавания всегда был и остается чрезвычайно высоким. Об этом свидетельствовали вышедшие вскоре Очерки по истории русской церкви (1959), созданные историком на основе лекций, читавшихся им слушателям двух духовных академий в Санкт-Петербурге и в Париже. Курс формировался в течение практически всей жизни и его публикация стала своеобразным итогом преподавательской и научной деятельности.
Подход историка к предмету базировался на методологических принципах, выработанных еще в молодости, критическом изучении источников и органическом видении исторического процесса, ход которого обусловлен внутренними причинами. Однако такой взгляд вовсе не означал игнорирование деятельности исторических личностей, яркие и емкие портреты которых даны на страницах Очерков.