«Ежовщина»
В цепи трагических событий, которыми отмечена советская история, массовые репрессии 1937-38 гг., занимают особое место. Репрессии в стране были и раньше и позже этого времени. Количество арестованных и осужденных по разным мотивам постоянно, вплоть до 1953 г., росло, пополняя «население» ГУЛАГа. Однако «ежовщина», названная так по имени наркома Н.И.Ежова, стоявшего в 1937 и 1938 гг. во главе карательного ведомства - НКВД, и под этим названием запечатлевшаяся в народной памяти, как исторический феномен заслуживает того, чтобы на ней остановиться отдельно. Между тем, на общем фоне огромной литературы о массовых репрессиях в СССР, вышедшей в последние годы, появилась тенденция не рассматривать «ежовщину» как специфическое явление советской действительности второй половины 1930-х гг., а связывать ее с общей репрессивной природой советского режима. Большинство представителей так называемой «тоталитарной школы» на Западе и ее последователей у нас в стране рассматривают массовые репрессии как средство создания тоталитарного государства в СССР, в котором устранены или раздавлены автономные или относительно независимые источники власти, а также как способ «атомизации» социальной структуры общества.
В последние годы стали доступными статистические данные, позволяющие судить о количественных параметрах и характере массовых репрессий в 1937 и 1938 гг. Во-первых, это -так называемая «лагерная статистика». Во-вторых, это данные двух переписей населения 1937 и 1939 гг, сведения которых, в том числе по ГУЛАГу, стали достоянием гласности. Косвенно, для расчетов ущерба, нанесенного «ежовщиной», может быть использована текущая демографическая статистика, которая также была недавно рассекречена и сегодня активно вводится в научный оборот, а также другие материалы. Следует заметить, что данные этих разных по происхождению источников практически совпадают. В источниковедении есть правило, согласно которому подтверждение факта двумя или более «независимыми» источниками значительно повышает степень его достоверности и не оставляет места для разного рода произвольных толкований, манипуляций с цифрами и т.п.
При анализе статистических данных сразу бросаются в глаза несколько особенностей «ежовщины». Прежде всего, обращает на себя внимание расширение «волны арестов». Если в 1936 г. было арестовано 131 тыс. чел., то в 1937 г. - 937 тыс. чел., т.е. в 7 раз больше, из них 779 тыс. (83%) по 58 статье, т.е. за контрреволюционные преступления. В следующем 1938 г. было арестовано 639 тыс. чел., из них 593 тыс. (90%) - по той же статье. Это было на порядок выше, чем в предшествующие годы и означало, во-первых, то, что мы имеем дело со «взрывом» массовых репрессий, своего рода очередной «кампанией», во-вторых, что эта кампания имела совершенно четкую политическую направленность. Было приговорено судами к различным видам наказания 791 тыс. чел. в 1937 г. и 554 тыс. - в 1938 г. Тюрьмы страны были переполнены: на конец февраля 1938 г. в них содержалось 549 тыс. заключенных при «лимите» в 155 тыс. мест. Прослеживалось и явное ужесточение карательной политики - рост числа осужденных, тогда как прежде, как говорит статистика, многие задержанные освобождались после ареста. Теперь для большинства людей, взятых агентами НКВД, этот шанс становился призрачным. Нельзя не обратить внимание на рост числа приговоренных к высшей мере наказания: расстрелу или «10 годам без права переписки», что на деле также означало смертный приговор. Согласно справке КГБ, составленной в 1990 г., из 786 тыс. приговоренных к расстрелу за «контрреволюционные и государственные преступления» в период с 1921 по 1953 г. 682 тыс. приходятся на 1937-38 гг. (для сравнения: в 1936 г., по официальным данным, было расстреляно 1118 чел.). Помимо этого, в 1937 г. существенно пополнился ГУЛАГ -примерно на 0.6 млн заключенных, а процент «политических» среди них «скакнул», согласно той же статистике, с 12-18% до 33-34%.
Приводимые данные скорее свидетельствуют о том, что в 1937-38 гг. советское общество пережило небывалый политический катаклизм, чреватый целым рядом важных последствий, по поводу которых и сегодня не утихают споры. Однако и среди авторов, которые обращают внимание на специфические черты развязанных в 1937 г. репрессий, существует широкий диапазон мнений по поводу того, почему они разразились именно в этот момент, против кого, в первую очередь, были направлены, кто были жертвы и сколько их, в конечном счете, оказалось.
Безусловно, что термин «ежовщина», родившийся по «горячим следам» событий, следует признать условным. Ежов сыграл роль своего рода «козла отпущения», на которого сталинское руководство решило взвалить вину за «некоторые перегибы» организованной им же самим «кампании по выявлению и разоблачению врагов народа» и отмежеваться от нее. На самом деле, как было позднее установлено совершенно четко и документально, все партийное и государственное руководство в главе со Сталиным разделяет ответственность за то, что происходило в стране в эти годы, а органы НКВД и Ежов, в частности, были рьяными и усердными исполнителями руководящих установок.
По вопросу о том, почему руководство страны развязало в 1937 г. настоящий террор против своего народа, существуют разные точки зрения. Есть авторы, которые объясняют это стремлением Сталина избавиться от соперников и утвердить режим единоличной власти. Есть и другие мнения, например, что террор был развязан Сталиным в связи с опасностью надвигающейся войны. Дескать, Сталин хотел устранить возможное возникновение в СССР «пятой колонны». Такая точка зрения весьма близка концепции «Краткого курса», в которой говорилось о расправе с «врагами народа», только с действительными, а не мнимыми. Твердолобые сталинисты придерживаются этого взгляда и в наши дни.
Большое число авторов, как в России, так и на Западе, объясняя массовые репрессии, указывают в качестве их главного виновника Сталина как человека, страдающего психическими отклонениями, болезненной подозрительностью, маниакальной депрессией, шизофренией и т.д., порождавшими с его стороны недоверие ко всем окружающим и стремление избавиться от них. В том же ряду стоит концепция сталинского «дьявольского плана» по уничтожению потенциальных соперников, осуществленного «гением злодейства» и одержимого неуемной жаждой власти.
Большие расхождения существуют по вопросу о том, кто в первую очередь становился жертвой политического террора в 1937 г. Явно и неявно те авторы, которые касались этого вопроса, допускали, что большое значение для объяснения причин массовых репрессий имели социальные и политические факторы. Каждый в соответствии со своими представлениями и сферой интересов в качестве главных жертв террора изображали то «старых большевиков», то бывших оппозиционеров внутри партии, то лиц, занимавших ответственные посты в центре и на местах, то военных и дипломатов, то самих сотрудников НКВД, то директоров заводов, специалистов, ИТР, то интеллигенцию, то лучших представителей различных национальностей: украинцев, белорусов, евреев, грузин, армян, казахов и т.п. В подтверждение этого авторы, как правило, приводили множество отдельных фактов. Однако нужно отметить, что систематическая направленность репрессий против той или иной группы этим не доказывается. Более того, сопоставление со статистикой числа репрессированных и не репрессированных в каждой из них чаще всего эти наблюдения не подтверждает. Логика подсказывает, что в качестве жертв террора могли выступать и те, и другие, и третьи..., т.е. в его основе лежало много причин. Однако здесь важнее подчеркнуть другое - все авторы, которые писали о репрессиях в период «ежовщины» предлагали «мотивированное ее объяснение». А раз так, то можно представить себе некую «модель» развязывания массовых политических репрессий в 1937 г.
В этой связи хотелось бы привлечь внимание к статье американских историков Дж. Арча Гетти и У. Чейза, в которой была сделана попытка построить подобного рода модель. Опираясь на биографические сведения о 898 представителях советской элиты 30-х гг., собранные в «SovietDataBank» - своеобразный архив машиночитаемых данных, авторы отобрали для изучения ряд объективных характеристик этой элиты, такие как социальное происхождение, национальность, возраст, образование, партийный стаж, участие в оппозиции, занимаемый накануне «ежовщины» пост или род занятий и др. Ни одна из этих характеристик сама по себе не смогла дать удовлетворительного объяснения причин развязанного террора. Модель многомерного анализа, построенная авторами, показала, что в зоне повышенной опасности в тот период были бывшие оппозиционеры, крупные руководители и военачальники, хотя далеко не все из них подверглись репрессиям. В целом же авторам за счет «объективных» характеристик удалось объяснить лишь 25% суммарного их влияния на изучаемое явление. Это означает, что оно по своей сути во многом лежало за пределами разумного объяснения и имело в своей основе иррациональные и трудноизмеримые факторы.
В последние годы на Западе получил распространение другой взгляд, исходящий из представления о репрессиях не как о едином процессе, у которого был один-единственный дирижер, а связывает «ежовщину» с общественной ситуацией, сложившейся в стране к этому времени. Призывая избегать при анализе репрессий предположений, догадок, спекуляций, нагнетания страстей и опираться на систему точно установленных фактов, извлеченных из архивных документов, в том числе ставших доступными в последние годы, эти авторы считают, что нужно посмотреть на «ежовщину» через призму состояния общества, существовавших в нем институтов и инструментов власти, внутренней борьбы в ВКП(б), групповых интересов и конфликтов в политической сфере.
Разделяя в целом такой подход, все же, как представляется, нужно искать причины вспышки массовых репрессий в 1937 г. не только в ситуации середины 1930-х гг., но и в более глубоких исторических основаниях. В «ежовщине» явно прослеживаются черты, свойственные временам разжигания «охоты на ведьм», которые свидетельствовали, что аномальные явления в развитии советского общества, социальные болезни, загнанные внутрь, вырвались на поверхность и дали своебразный рецидив в виде «ежовщины». К их числу относятся и периодически проводимые «чистки» партии и аппарата, и преследования по социальным и политическим мотивам, и поощрение доносительства, явного и тайного, и постоянные проработки людей по поводу недостатков, искривлений партийной линии, и организованные ранее «показательные» процессы, и постоянный соблазн применить к «несознательным членам общества», наряду с убеждением и воспитанием, пропагандой и агитацией, методы принуждения и насилия, причислить их к врагам существующего строя, а значит и народа. Со своими противниками у советской власти со времен гражданской войны разговор был вообще короткий - пуля в затылок или широко распахнутые для них двери тюрем и лагерей. Таким образом, если в целом «ежовщина» представляла небывалое прежде явление, то все ее компоненты уже просматривались в исторической ретроспективе. Общий взгляд на то, что творилось в стране в эти годы, заставляет отметить еще одну, может быть, главную черту этой кампании - ее открытый, оголтелый, истерический, разнузданный и крикливый характер. Политические обвинения, которые предъявлялись осужденным, сплелись в какой-то не распутываемый клубок, были подчас лишены логики и здравого смысла, и тем не менее легко воспринимались на веру доверчивыми людьми, неискушенными в политике.