Особенность судьбы экономической науки в годы сталинщины заключается в том, что сталинизм в области политической экономии мог не только опереться на проходимцев и профессиональных проработчиков, но и манипулировать сознанием вполне искренних, убежденных научных работников, исповедовавших марксизм. Предпосылкой этой манипуляции был постулат идеологической и теоретической исключительности марксизма, презрительной нетерпимости ко всем немарксистским течениям, которые сталинизм унаследовал от прежних времен и довел до абсолюта, до немыслимого предела. Возможно, что именно эта сторона дела обусловила на первый взгляд странный феномен, отличавший положение в экономической науке в 40–50-х гг. от положения, скажем, в биологии, где овладевшая властью группа циничных проходимцев расправлялась с учеными, всеми силами содействовала репрессиям. Циничные проходимцы присутствовали и в экономических научных учреждениях, но здесь они никогда не были у власти, не занимали решающих руководящих должностей. Руководили экономическими научными учреждениями люди, как нам представляется, искренне убежденные в своих теоретических воззрениях и именно вследствие этого не утратившие некоторой порядочности, стремившиеся избегать проработок, не содействовать репрессиям. Механизм проработок в экономической науке в 30–40-х – начале 50-х гг. выглядел так: сначала появлялась статья в «Правде» или «Большевике», указывающая на буржуазно-объективистские», «реформистские», «антипатриотические» взгляды того или другого экономиста, а затем уже научные учреждения и журналы должны были «реагировать», устраивать проработки, публиковать разгромные статьи и рецензии.
Преемственность и постоянная апелляция к ортодоксальному марксизму давали в распоряжение сталинского режима как определенные кадры грамотных и порой одаренных экономистов, так и сумму теоретических и методологических положений, пусть и окостеневших или крайне упрощенных, вульгаризированных. Таково, например, представление о неизбежно идущем на смену капитализму новом общественном строе, где все средства производства будут сосредоточены в руках общества, централизованно планирующего и управляющего производством, где инициатива отдельных индивидов сведется к выполнению централизованно разрабатываемых директивных заданий. Развитие человеческого общества, мировой экономики показало, что невозможно всеохватывающее планирование и управление из единого центра, что централизованно управляемая экономика с полностью обобществленной собственностью на средства производства неэффективна. Столь же ошибочными оказались представления о прогрессирующем обнищании трудящихся при капитализме, толкающем их к революционному взрыву, о быстро идущем сокращении числа собственников на одном полюсе и растущей массе пролетариев — на другом.
Большинство этих положений было выдвинуто задолго до Маркса и задолго до Маркса стало предметом полемики. Однако в первой половине XIX в., когда положение рабочих оказалось невыносимо тяжелым, когда экономический либерализм обернулся в передовых капиталистических странах Западной Европы свободой для эксплуатации и полной незащищенностью рабочих, когда впервые разразились кризисы перепроизводства, доводившие положение рабочих до крайней нищеты и отчаяния, сложилось представление о том, что капиталистический строй уже исчерпал свои возможности и находится накануне краха, что в ближайшем будущем грядет социальная революция, открывающая человечеству путь к новому обществу. К. Маркс и Ф. Энгельс ожидали социалистическую революцию уже в 40-х гг. прошлого века и в последующие десятилетия.
На рубеже XIX и XX вв. в германской социал-демократии получил распространение ревизионизм, заключавшийся в пересмотре ряда выводов Маркса, а именно, учения о близящемся крахе капитализма, об обнищании трудящихся и концентрации собственности и др. Ревизионизм отразил изменение условий жизни капиталистического общества в конце XIX в. Нащупывая новые тенденции, как-то расширение числа собственников, смягчение кризисов и противоречий, повышение жизненного уровня рабочих, ревизионизм тенденции эти абсолютизировал, представлял их как уже завершившийся процесс трансформации капитализма.
Между тем до трансформации капитализма было еще далеко, процесс этот занял ряд десятилетий. Впереди еще были вспышки противоречий капитализма: мировые войны, глубокая депрессия 30-х гг., установление тоталитарных фашистских режимов в половине стран Западной Европы.
В споре между ревизионистами и ортодоксальными марксистами на рубеже двух веков как те, так и другие опирались на определенные тенденции в эволюции капитализма. Марксизм в России не был единственной идеологией освободительного движения. Распространявшийся марксизм сталкивался с народничеством, которое оспаривало неизбежность капиталистического развития страны.
Если народники говорили, что капитализм насаждается сверху, что в России он беспочвен, и противопоставляли капитализму народное производство, то марксисты утверждали, что в России капитализм уже победил, что капиталистическое развитие необратимо, и единственный путь от капитализма – это путь вперед, к социализму.
На рубеже двух столетий разразился глубокий экономический и политический кризис. Марксистам сначала представлялось, что это обычный кризис перепроизводства, но он оказался слишком затяжным и, более того, безысходным при сохранении прежних условий жизни. Другие страны, вовлеченные в кризис, через несколько лет из него вышли, в них начался подъем, а Россия все еще задыхалась в тисках кризиса. Лишь пережив революцию 1905 г., добившись ряда политических и экономических реформ, страна наконец встала на путь подъема, и подъем 1909–1913 гг. был самым бурным и мощным за всю историю страны – и предыдущую, и последующую.
Глубокий, затяжной кризис начала века показал, что крупная тяжелая промышленность действительно не опиралась на внутренний рынок, что она паразитировала на земледелии, что страна далеко еще не капиталистическая, что представление о стадиях экономического развития, с необходимостью следующих друг за другом, мало что могут объяснить в исторической реальности России.
Но если целый ряд выводов и прогнозов, на которые опирался революционный марксизм, история не подтвердила, значит ли это, что перед Россией была открыта столбовая дорога капиталистического развития, а социалистический выбор был и случайным, и беспочвенным? Подобное утверждение было бы таким же крайним упрощением, как и утверждение прямо противоположное: без социалистической революции Россию ожидала бы судьба полуколонии и т. п.
Капиталистическое переустройство народного хозяйства, отнюдь еще не завершившееся, в толщу народной жизни проникшее весьма слабо, неизбежно потребовало бы огромных социальных пертурбаций, перемещения десятков миллионов людей, которых вытолкнуло бы из деревни капиталистическое ее развитие, и которых вряд ли бы успел усвоить, ассимилировать город. Повторение исторического пути западноевропейских стран не могло быть безболезненным, оно неизбежно было бы связано с трагедией многих миллионов крестьянских семей, густо населявших тогда русские равнины.
Строго говоря, ни одна страна не повторила целиком того классического образца становления капиталистического общества, который дала Англия, с ее огораживаниями, пауперизацией и т. д. Америка нашла альтернативу в широкой колонизации свободных земель, Франция – в консервации на полтора столетия парцеллярных крестьянских хозяйств, Германия – в ускоренной капиталистической индустриализации, утилизировавшей достижения научно-технической мысли, и т. д.
Путь в современное общество, который предстояло пройти России, конечно, не был никем однозначно запрограммирован, предопределен. Он, безусловно, был многовариантен и, как и путь каждой большой страны, неповторим. Социалистические партии искали и находили альтернативные пути развития, и независимо от элементов утопизма и мессианства в их мышлении, альтернативный капиталистическому путь развития в России был реальностью.
Спор между марксистами и народниками – это спор не только о судьбах капитализма в России, но и спор об альтернативах капитализму: государственная организация хозяйства, преобразующая высшие формы организации капитализма, или народное производство, кооперация, вырастающая над крестьянскими хозяйствами, преобразующая и индустриализирующая эти хозяйства, превращающая их из потребительских в товарные, минуя капиталистическую дифференциацию, минуя классовое расслоение и пауперизацию. Исторический опыт нэпа – недолгий опыт органического движения к социализму – показал, что реальностью стало сочетание той и другой перспектив. Кстати, бурное развитие кооперации в период 1906–1916 гг. показало, что условия для некапиталистического развития деревни начали уже складываться. По числу кооперированных крестьянских хозяйств предреволюционная Россия превосходила все остальные страны Европы, вместе взятые. Почти 2/3 крестьянских дворов к 1917 г. были охвачены кооперацией.
Мы подробно остановились на этом вопросе, который, казалось бы, имеет лишь опосредованное отношение к нашей теме, чтобы опровергнуть представление о случайности, ущербности социалистического выбора. Социалистический выбор был, скорее всего, наиболее адекватным путем развития России в современное индустриальное общество. Социалистический выбор не был исторической ошибкой; ошибочны были представления о возможности сконструировать социализм по заранее заданной схеме, заменить схемой живое, органическое развитие страны. Эти представления выросли не сразу, они стали нарастать и расширяться особенно после смерти В. И. Ленина.