Таким образом, с полным основанием можно утверждать, что князья вымские и великопермские принадлежали к коми-пермяцкой знати.
Дискуссионным остается вопрос и об управленческом статусе князя Михаила. Те историки, которые настаивали на его русском происхождении, склонялись к тому, что старший из Ермоличей являлся великокняжеским наместником [см.: Макаров, 2001, 25]. Отсюда следовал вывод о том, что в середине XV в. Пермь Великая вошла в состав Русского государства. Все доказательства в пользу этого взгляда основывались фактически только на сообщении Вычегодско-Вымской летописи. Однако внимательное прочтение источника приводит к иному выводу. В действительности в известии под 1451 г. слово «наместник» относится только к отцу и брату Михаила. Да и наказная грамота выдавалась не ему, а посланным в Пермь Вычегодскую Ермолаю и Василию: «а ведати им волости вычегоцкие по грамоте наказной уставной» [Вычегодско-Вымская летопись, 26].
Для включения в состав России Перми Великой в середине XV в. не было ни внутренних, ни внешних условий. Влияние и позиции великих князей в Верхнем Прикамье отличались слабостью и непрочностью. Здесь отсутствовало сколько-нибудь значительное русское население, на которое могло бы опереться московское правительство (тот же В. А. Оборин вынужден был признать, что оно было невелико [см.: Оборин, 1974, 12]). Колонизации края препятствовали его удаленность и постоянные набеги со стороны казанцев и пелымских вогуличей. Не имела здесь Москва и разветвленной сети опорных пунктов. Для первой половины XV в. достоверно известно о существовании только Анфаловского городка (1401–1409), точное местоположение которого не установлено. Что же касается Соликамска, положившего начало посадской колонизации Приуралья, то время его появления до сих пор вызывает споры. Так, по признанию Л. Д. Макарова, «…ссылка В. Н. Берха на малодостоверные сведения о начале Соликамска около 1430 г. археологического подтверждения пока не нашла: выявлены древности не ранее второй половины XVI в., хотя впервые даже в летописи он упомянут под 1506 г.» [Макаров, 2001, 24].
Незначительным было и влияние в Перми Великой православной церкви. Местное население оставалось по преимуществу языческим, а первая попытка христианизации, предпринятая в 1455 г. епископом Питиримом, окончилась неудачей (владыку убили вторгшиеся вогуличи) [Софийская II летопись, 128]. Только после усилий владыки Ионы в 1462 г. в крае появятся первые храмы и монастыри, начнет образовываться многочисленная паства.
Одним из аргументов в пользу того, что Василий Темный не мог назначить в Пермь Великую своего наместника, служит также и отсутствие с его стороны какой-либо демонстрации военной силы (первый поход русской рати в Верхнее Прикамье состоится только в 1462 г.). Да и с чисто формальной стороны эта территория до начала 1470-х гг. принадлежала Новгороду [см.: Соловьев, 1993, 80].
Для Московского государства начало 1450-х гг. было временем не самым удачным, чтобы устанавливать порядки на отдаленных территориях. В стране не закончилась династическая война, а Дмитрий Шемяка, поддерживаемый вятчанами и новгородцами, все еще питал надежду на возвращение к власти. К тому же в 1451 г. произошло опустошительное вторжение татарского царевича Мазовши, который сумел преодолеть окский рубеж, беспрепятственно дошел до столицы и «посады у Москвы пожгоша и много зла сотвориша» [Клосс, 1976, 273]. Неожиданный поворот событий заставил великого князя пуститься в бегство.
Таким образом, можно считать доказанным, что в 1451 г. Пермь Великая не была включена в состав России. Правильнее говорить лишь о начале процесса ее присоединения. Очевидно, что сторонники гипотезы раннего вхождения верхнекамских земель в Московское государство сами чувствовали слабость своих аргументов. На это, в частности, указывает противоречивость их утверждений. Так, В. А. Оборин называл князей великопермских то наместниками, то удельными князьями [см.: Оборин, 1990, 273], а присоединение региона относил не только к 1451 г., но и к 1472 г. [История Урала, 1976, 43].
В 1450–1460-е гг. зависимость Перми Великой от России была во многом формальной. Михаил Ермолич признавал сюзереном великого князя, выставлял по его требованию вооруженные отряды и, по всей видимости, платил собираемую им же дань; к сожалению, не известно, была ли она постоянной и четко фиксированной, но некоторые основания сомневаться в этом дает известие о срыве задуманной здесь в 1481 г. переписи населения. Тем не менее все управление находилось в руках местной знати, которая чувствовала себя достаточно независимо и даже небезуспешно пыталась проводить собственную как внутреннюю, так и внешнюю политику.
Московское правительство с самого начала приступило к укреплению в Верхнем Прикамье своих позиций. Как и в случае с Пермью Вычегодской, основную ставку великий князь сделал на церковь. Е. В. Вершинин выдвинул интересное предположение о том, что в начале 1450-х гг. на Пермь Великую распространились границы Пермской епархии. В качестве доказательства ученый ссылается на текст произведения церковно-житийного характера, близкого по времени появления к описываемым событиям: «Память о епископе Питириме». По свидетельству источника, церковным собором во главе с митрополитом Киевским и Всея Руси Ионой «поставлен бысть епискапом Велицей Перми» Питирим. Дело в том, что последний еще до рукоположения Ионы в митрополиты (декабрь 1448) возглавлял Пермскую епархию (тогда она включала в себя только Пермь Вычегодскую). Но и Пермь Великая названа здесь не по ошибке, поскольку составитель «Памяти» точно воспроизводит титул Ионы, который последним из московских иерархов именовался митрополитом Киевским и Всея Руси [см. об этом: Вершинин, 2000, 297].
Москва не сразу добилась успеха в укреплении своих позиций в крае с помощью религии. Первая попытка крещения коми-пермяков в 1455 г. была сорвана вторжением пелымских вогуличей, возглавляемых князем Асыкой и его сыном Юмшаном. Прекрасно осознавая последствия христианизации и в то же время предъявляя претензии на господство в Верхнем Прикамье, они убили епископа Питирима «в месте зовемый Кафедраил на реке Помосе» [Вычегодско-Вымская летопись, 26]. С этого момента северо-восточная окраина Русского государства «становится из-за пелымских набегов местом крайне неспокойным» [Шашков, 1999, 168]. К повторному крещению усть-вымские владыки приступили только спустя несколько лет: в 1462 г. усилиями епископа Ионы приняла крещение остальная часть коми-пермяцкой знати, стали появляться первые в Приуралье храмы и монастыри.
Окончательный успех в деле христианизации языческого населения во многом необходимо связывать с укреплением позиций великого князя, который в 1456 г. усмирил Новгород («приведоша весь Новгород к целованию, что им быти у него в послушании, а его лиходеев и изменников у себе не держати» [Иоасафовская летопись, 49]) и походами 1450-х гг. обуздал Вятку.
Фактически не обеспокоило Московское государство (если не считать набега черемис и татар на Устюжский уезд в 1462 г.) и Казанское ханство. К тому же накануне миссии Ионы Москва впервые продемонстрировала коми-пермякам свою военную мощь, что сделало их более сговорчивыми: посланные «на черемису» воеводы Б. Кожанов и Б. Слепой вернулись на Русь через территорию Верхнего Прикамья [Устюжская летопись, 90].
В середине 1460-х – начале 1470-х гг. Приуралье оказалось в центре ожесточенной борьбы нескольких государств. Особую обеспокоенность у Ивана III вызывала активность Казанского ханства и Пелыма. Пытаясь сохранить независимость подчиненного ему региона, Михаил Ермолич с выгодой для себя играл на московско-татарских противоречиях, хотя и не осмелился на открытый разрыв с великим князем. Так, в ходе русско-казанской войны 1467–1469 гг. коми-пермяки, как точно подмечено летописью, в походы «убоясь не пошли, за казанцов задалися» [Вычегодско-Вымская летопись, 26]. Более того, Чердынь проводила собственную внешнюю политику. В 1467 г. без всякого согласования с Москвой князь Михаил объединился с вятчанами и «вогуличь воивал» [Очерки истории и культуры Верхотурья…, 1998, 23].
Для того чтобы наказать непокорного васала, Ивану III предварительно требовалось отвести от себя вогульско-казанскую угрозу и привести в покорность Новгород. Некоторую обеспокоенность вызывали также переговоры Казимира Литовского с ханом Большой Орды Ахматом [см.: Худяков, 1923, 35]. Уже в 1465 г. войска под руководством воеводы В. Скрябы, преодолев Уральские горы, землю Югорскую «за великого князя привели». Спустя четыре года был заключен мир с казанским ханом Ибрагимом. А в 1471 г. Новгород, потерпев от москвичей поражение, подписал «отказную грамоту», по которой лишился восточных волостей, в том числе и Перми Великой [История Урала…, 1989, 148]. Только теперь у Московского государства оказались развязаны руки.
Весной 1472 г. из Устюга Великого под руководством князя Ф. Пестрого на коми-пермяков «воевати их за их неисправление» двинулись войска [Вологодско-Пермская летопись, 244]. От устья реки Черной по Весляне и Каме ратники «на плотех и с коньми» сплавились до Анфаловского городка. Отсюда Пестрый с частью служилых людей пошел «на конех на верхнюю землю» к Искору, а отряд Г. Нелидова был отпущен на Урос, Чердынь и Покчу, где находился князь Михаил Ермолич. На реке Колве Пестрый без особого труда разгромил основные силы пермичей, а затем взял Искор. При этом в плен попали местные «воеводы» (вероятно, речь идет об аборигенной знати) – Кача, Бурмот, Мачкин и Зырян. Успешно действовал и Нелидов. Силы русских соединились при впадении реки Покчи в Колву. Здесь Пестрый поставил городок, после чего «седе в нем» и «приведе всю землю ту за великого князя». Плененный князь Михаил вместе с другими представителями местной знати был отослан в Москву, а сам воевода «остался тамо в городке Покче» [Никоновская летопись, 148]. Перед нами очень интересные свидетельства. Во-первых, в Перми Великой появился еще один опорный пункт Русского государства. Во-вторых, вполне вероятно, что в то время, когда князь Михаил находился в Москве, все управление Верхним Прикамьем сосредоточилось в руках Пестрого. Это, безусловно, укрепляло позиции Ивана III и в чем-то предвосхищало введение в Приуралье в недалеком будущем наместнического правления.