Отметим вначале, что в отличие от Пушкина для Лермонтова нет такой непременной суверенности в отношениях отца и детей, скорее это общий ряд проклятий, обращенных на всех людей. Обращение к людям предельно негативно, а отец и мать просто не составляют исключения: "Зачем так рано, так ужасно/ Я должен был узнать людей" (7, 140), "Я выше и похвал, и славы, и людей" (7, 120), "И не умею жить среди людей" (7, 269), "Но только дальше, дальше от людей" (7, 251), "Не для людей я жил на свете" (7, 293), "Людей известно вероломство" (7, 265), "Он не был создан для людей" (7, 161), "Чтоб не вспомнил я людей и муки" (7, 190), "И людям руку жму охотно, хоть презираю их притом" (7, 281), "И люди с злобой ядовитой осудят жизнь мою" (7, 199), "Нередко люди и бранили, и мучили меня" (7, 180)… Мы специально дали два длинных ряда цитат из разных стихотворений Лермонтова, чтобы показать устойчивость мотива: враждебность к людям и враждебность к отцу составляют синонимические ряды.
Сыновность Пушкина начинается именно с представления о том, что отношения между отцами и детьми – отношения особые и не могут судиться по меркам внесемейных норм. У Лермонтова часто именно через семью приходит первое ощущение общего зла в людях. Характер героя поэмы "Сашка" (1839) до конца предопределен ненавистью к отцу: "Умел он помнить, кто его обидел,/ И потому отца возненавидел" (7, 2, 94). Здесь отец – слабое, но жестокое и нелепое существо, сам обманут в браке, блудлив и безразличен к внебрачным детям ("Детей вне брака прижитых /… Раскидывал по свету, где случится", 91). В восприятии Сашки отец не столько источник жизни, сколько источник порочности и унижений для сына.
Лермонтов пытается придать роковой оттенок сцене, где столь чисто любимая юношей крепостная девушка на его глазах соблазнена отцом. Вот развязка: отец с рождения сына – его соперник, причем заведомо более сильный, что и вызывает грядущую вражду. Отец – источник унижения и боли, душевной и телесной (постоянно сечет сына, даже в день похорон матери). Мотив поединка, отраженный в "Скупом рыцаре", у Лермонтова становится закономерным развитием отношений отца и сына, причем в заметно сниженном виде: если у Пушкина – рыцарская дуэль, то здесь – просто драка: "Он стал с отцом браниться /… Правдивой мести знаки /Он не щадил, хотя б дошло до драки" (109). Отец отсылает сына на учебу в Москву разве что из страха быть избитым подросшим потомком. Судя по всему, в этом разоблачении автор не видит ничего недостойного: мог бы пушкинский Герцог не остановить поединка отца с сыном, а лишь позлорадствовать? Повествователь "Сашки" выступил именно в такой роли, повествование здесь несет отпечаток авторской позиции.
Есть ли еще в русской литературе автор, столь часто обращающийся к мотиву убийства отца или детей? Это может быть случайное, неумышленное убийство дочери ("Кавказский пленник"), убийство дочери как наказание за свободу, за недозволенную любовь, убийство невероятно жестокое и сознательное, исполненное болезненной мести ("Боярин Орша"), убийство отца сыном, да еще и прелюбодеяние с мачехой ("Поединок"). Враждебность отцов и детей, по Лермонтову, это общечеловеческое чувство, отраженное в разные эпохи, в разных сословиях, у разных наций: эти отношения чреваты убийством и среди русских, и на Кавказе, и в Европе (драма "Испанцы"). Есть, правда, одно исключение, ведь свойственный Лермонтову романтический пафос всегда предполагает некую исключительность как противовес обыденности. Если в обыденности – низкая вражда, то исключительное должно отразить противоположные черты: не вражда, а единство, не низкий, а героический пафос.
Такова у Лермонтова еврейская семья, живущая самой прочной связью отцов и детей. Это те же "Испанцы", где обретение сына для Моисея – высший смысл жизни, ради которого он теряет все – состояние и даже саму свою жизнь. Дочь Моисея Ноэми – олицетворение верности отцу и судьбам еврейского рода. Здесь отец, если и жесток, то уж никак не слаб или ничтожен, как в "Сашке". Даже убийство дочери в "Балладе" ("Куда так проворно, жидовка младая") – это поступок высокой трагичности: отец убивает дочь следуя закону Моисея, наказывая за измену своей нации, тем самым только подтверждая незыблемость еврейской семьи. Отец здесь не тиран, не враг или соперник, а судья.
В какой-то степени это говорит о том, что идеал отношений отцов и детей, по Лермонтову, все же в единстве. Может быть, этот идеал выражен в еврейской истории именно для контраста между обыденной низкой истиной отношений и поучительным примером: еврей для Лермонтова несет отпечаток неправедных гонений, безвинных страданий, незаслуженных унижений – и, как ни странно, отождествлен в этом с лирическим героем: "Теперь не смейте презирать евреев" (7,3,222), "Гонимый всеми, презираем,/ Наш род скитается по свету…/ Но час придет, когда и мы восстанем!" (196), "Что сделал мой отец сим кровожадным христианам?", "Прошу тебя, подумай,/ Что я твоя сестра, что тот еврей – отец твой" (200). Эти реплики соотносимы с лермонтовским лирическим героем.
Горцы Кавказа тоже близки к этой роли, поэтому в "Ауле Бестунджи" будет звучать такой мотив: "Отец мой был великий воин…/ Я дочь его и честь его храню" (7,2,329). Но полного единства отцов и детей здесь уже не будет, и разрушительная роль окажется связанной с присутствием иноплеменника и иноверца – русского. Черкешенка из "Кавказского пленника" в тайной любви к русскому идет против отца и гибнет от его выстрела (но пока это еще случайное убийство); Зара из "Измаил-Бея" тоже настроена против отца; Леила в "Хаджи-Абреке" равнодушна к страданиям отца: "Отечества для сердца нет"(412).
Наконец, обратимся к "Герою нашего времени". Азамат будет причиной гибели своего отца, Бэла, узнав о его смерти, по словам Максима Максимыча, недолго тужит: "Так она два дня поплакала, а потом забыла". Среди горцев отец не враг детям, но дети легко соблазняются и пренебрегают отцами. Лишь изредка темперамент Бэлы ("разбойничья кровь", как говорит Максим Максимыч), заставит вспомнить ее , что она "княжеская дочь", но это только в противовес охлаждению к ней Печорина, который, заметим, и играет здесь роль инородца, разрушившего горскую семью.
В самом Печорине нет признаков сыновности, ему скорее свойственна роль разрушителя семейных связей. Его близость с Верой – по сути надругательство над материнством, мысль о ее сыне рождает слишком нечистое злорадство и презрение к мужу – отцу ее ребенка: в его представлении, "она будет верна ему как отцу и будет обманывать как мужа"; "Бедняжка! радуется, что у него нет дочерей". Печорину всегда важно внести враждебность в отношения отцов и детей. Ничего не сказано об отце княжны Мери, но появление в ее судьбе Печорина приводит к противостоянию с матерью, иногда столь мелочному, как в сценке с перекупленным Печориным ковром (мать здесь выставлена скрягой). Само отсутствие отца Мери, видимо, не случайно: это одновременно подчеркивает и ее беззащитность, и – капризную деспотичность (ср. с Софьей Фамусовой). Мать в конце концов впадает в полную зависимость от настроений дочери: сначала Мери уверяет, что она сумеет снять все препятствия со стороны родных для брака с Печориным, позже княгиня будет уже сама, теряя всякое достоинство, предлагать Мери в жены нашему герою. Не уверены, что все это психологически убедительно, но так выписано самим Печориным на страницах его дневника, где он волен моделировать события как ему угодно. В данном случае важна не достоверность, а направленность личности Печорина.
Что сказать о других героях? Все, кто выведен пером Печорина, словно не нуждаются в сыновности и не вообразимы в роли отцов: Вернер, Грушницкий, Вулич. Зато в образе Максима Максимыча можно найти тоску по отцовству. Капитан с горечью говорит, что и о своих родителях уже много лет не имеет никаких известий. И его отношение к Печорину и Бэле явно похоже на отцовское: "Я любил ее, как родную дочь". Образ Максима Максимыча возвращает нас к пушкинским героям, тоже "простым сердцем" (есть в нем что-то от отца Гринева, от капитана Миронова), с естественной тоской по гармонии дома и семьи. Но гармонии – так и не обретенной.
Пафосом Максима Максимыча проникнуты и некоторые лирические произведения Лермонтова. "Родина", например, и прежде всего – "Бородино".
И как же отнестись тогда к строкам, знакомым с раннего детства и во многом предопределяющим все дальнейшее восприятие Лермонтова, так что все, противоречащее этим светлым стихам, кажется простительными заблуждениями: "Полковник наш рожден был хватом,/ Слуга царю, отец солдатам", вообще к пафосу "Бородина"? Попробуйте прочесть эти строки, подразумевая под образом отца хотя бы героя "Сашки", каков тогда полковник – скрытый и ничтожный враг своим солдатам? Это невозможно. И здесь надо уточнить: конечно, в и без того противоречивом творчестве Лермонтова было и противоположное развитие темы отцов и детей. "Отец солдатам" сказано без всякой двусмысленности.
Стихи Лермонтова, написанные в 1831-32 годах под впечатлением смерти его отца, раскрывают тему в духе единства отца и сына: "О мой отец! Где ты? Где мне найти твой гордый дух, бродящий в небесах? В твой мир ведут столь разные пути…" (7,1, 221). Образ отца величественен, едва доступен - не для осуждения, а для понимания сыном, путь отца и сына – един. В других стихах поэт исполнен чувства вины перед отцом (заметим, и было отчего): "Ужасная судьба отца и сына /Жить розно и в разлуке умереть… Дай Бог, чтобы, как твой, спокоен был конец/ Того, кто был всех мук твоих причиной! – Но ты простишь мне" (7, 225). Тот же пафос – в стихотворении "Эпитафия", хотя здесь и возвращается оттенок укоризны: "Ты дал мне жизнь, но счастья не дал; /Ты сам на свете был гоним,/ Ты в людях только зло изведал…/ Но понимаем был одним" (7, 290) – сыном! Как это отличается от предыдущего развития темы. Запомним эти строки, будет важно вернуться к этому мотиву при анализе героев из других произведений.