Гоголь не видит в Тарасе пресловутого торжества православия, наоборот, как и в "Мертвых душах", он рисует картину заблуждения под ликом православия, что и не может остановить козаков ни перед предательством, ни перед сыноубийством. "Не внимали ничему жестокие козаки и, поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя": нужны ли какие-либо аргументы, чтобы посчитать козаческие подвиги проявлением православия и будет ли это в пользу православия?
Поэтому другой альтернативой в отношениях отцов и детей будет у Гоголя изображение семей неправославных. Красавица-полячка, которую полюбил Андрий, в первую очередь, страдая от голода, помнит об "отце и матери, для спасения которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь свою". То же предполагает она и в Андрие: "Тебя зовут твои отец, товарищи, отчизна", на что будет ответ: "А что мне отец, товарищи и отчизна". И преклонение Андрия перед прекрасной полячкой подчеркивает ее нравственную красоту и превосходство.
Обычно, говоря о "Тарасе Бульбе", тщательно обходят изображение "бедных сынов Израиля", в то время как им отведена значительная роль в содержании повести. Здесь показано скрытое могущество и торжество: "Слушайте, жиды! Вы все на свете можете сделать," - обращается к ним Тарас, и ему помогут не спасти, правда, но лишь увидеть сына, провезя буквально замурованным в телеге с кирпичами: символическая картина. В русле нашей темы надо заметить немыслимую сплоченность в еврейской среде, прежде всего – в семьях. Это действительное товарищество, при всем внешнем ничтожестве и показательном уродстве ("Просто страшилище," - скажет Гоголь о мудрейшем Соломоне этого племени). Но нет своего Андрия в этой среде, где ничто не соблазнит пойти против отцов, хотя бы и были дети описаны в самом жалком виде: "Куча жиденков, запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи". И нет никакого лукавства в клятвах Янкеля, говорящего как о самом тяжком для себя наказании: "Пусть трава порастет на пороге дома моего отца, если я путаю! Пусть всякий наплюет на могилу отца, матери, свекора, и отца отца моего, и отца матери моей". Нельзя не заметить, что тот же Янкель едва ли не рад сообщить Тарасу об измене его сына и ловко оправдает его: "За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват? Там ему лучше, туда и перешел", ничуть не обращая эти слова к своим соплеменникам.
Так Гоголь рисует не торжество, а лишь становление православия, со множеством искушений и со своей напряженной героикой.
Вернемся к тому, что основная редакция "Тараса Бульбы" создавалась Гоголем одновременно с "Мертвыми душами". К этой повести надо отнести стержневой мотив поэмы: "ложные пути, в то время как Богом человеку открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине… Всех других путей шире и роскошней он, озаренный солнцем и освещенный всю ночь огнями; но мимо его в глухой темноте текли люди". Было бы неполным представлять ложный путь только в духе проделок Чичикова. Это и героический, но кровавый и безблагодатный путь "Тараса Бульбы". По Гоголю, путь Христа почти непосилен, невозможно уподобиться Христу и в отношениях отцов и детей. Гибель рода за ложно истолкованное христианство – вот расплата за кажущуюся легкость и простоту в обращении сечевиков к Христу: "Что, во Христа веруешь? – Верую! – И в Троицу святую веруешь? – Верую. – И в церковь ходишь? – Хожу! – А ну, перекрестись! – Пришедший крестился. – Ну хорошо, ступай… Этим оканчивалась вся церемония". Церемония настоящей христианской жизни окажется не такой простой. Заметим, что безблагодатное начало отражено не только в козачестве, но и в образе самой церкви. Так, в главе 12 говорится о народном восстании ("поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение народа") – это уже не разбой или воинская забава, как представлялось в начале повести (ср.: "Как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться как следует"; или "И Бог и Святое Писание велит бить бусурманов" и др.). И именно в минуту праведного народного гнева "попы в светлых золотых ризах и впереди сам архиерей с крестом в руке, в пастырской митре" останавливают победоносное восстание козаков. Лишь Тарас Бульба, как более других перестрадавший в поисках истины, уже вынесший гибель своих сыновей, не соглашается с призывом церкви, видя в нем скрытый обман, если не предательство. Не случайно это примирение под эгидой церкви будет названо в повести "вероломным поступком", а сам Тарас говорит о корысти миротворцев: "Думаете, купили спокойствие и мир, думаете, пановать станете?.. Не удержите голов своих". Так и происходит.
Главный мотив позднего Гоголя – обман на пути к благой цели, на пути к Богу. Это состояние, повторим, может быть раскрыто как в омертвении душ, в измельчавшей судьбе обывателя, так и в эпоху, насыщенную пафосом героики. В русле нашей темы негероическое время связано и с мотивом бездетности: немыслимо отцовство Поприщиных, Ковалевых, Башмачкиных, Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей. Подмена жизненных целей бездушными призраками (от символической шинели до обольщения бесовским искусством в "Портрете") оставляет человека словно в затянувшемся детстве, не ведет к душевной зрелости. В "Старосветских помещиках" Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна "никогда не имели детей" и сами уподоблены детям: "На кого оставить вас, кто и присмотрит за вами, когда я умру. Вы как дитя маленькое: нужно, чтобы любило вас то, которое будет ухаживать за вами… Смотри мне, Явдоха, чтобы берегла его, как глаза своего, как свое родное дитя".
В "Мертвых душах" отцовство профанируется Маниловым. Отметим пародийную зеркальность маниловской семьи по сравнению с Бульбой: Алкид и Фемистоклюс Маниловы на фоне Остапа и Андрия поражены дебильностью, Манилов как отец совершенно опустошен по сравнению с Тарасом, да, собственно, и уходит от отцовского попечительства, перепоручив своих сыновей улыбчивому учителю, едва сумевшему внушить детям, что лучший город во Франции – Париж. Бездеятельность вместо борьбы, апатия вместо воинственности, отсутствие всяких признаков веры – это своего рода безотцовщина в маниловском доме.
Ноздрев просто забросил своих двух детей (вновь двух, как у Бульбы) и вообще с презрением относится к семье, имея вечно перед собой более значительные цели (см.: его слова Мижуеву, который хочет уехать домой, к жене: "Ну ее жену к … ! важное в самом деле дело станете делать вместе!"). Выпивка, карты, драки, мошенничество – все для Ноздрева важнее отцовства. На псарне он подлинный "отец среди семейства".
Плюшкин, пережив смерть жены, теряет почти всякий интерес к детям, ожесточается до того, что награждает их отцовскими проклятиями, смерть дочери усугубляет его омертвение. Идеальный семьянин сломлен страданием, но, напомним, что именно Плюшкин должен был возродиться по замыслу "Мертвых душ", и редко пробуждающееся в нем чувство – залог этого возрождения в далеком третьем томе, а пока надо оценить даже и то, как Плюшкин "приласкал обоих внучков и покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но дочери решительно ничего не дал". Тем не менее Гоголь скажет о "неописанной радости" детей от смерти такого отца. Безблагодатное начало проникает во все поры жизни, разрушая как личность, так и все человеческие связи в первом томе "Мертвых душ".
Отцовство, по Гоголю, в высшей степени требовательное и высокое поприще. В замыслах второго тома были семьи генерала Бетрищева, помещика Хлобуева… Улинька Бетрищева – вечный укор своему отцу, бывшему когда-то героем 1812 года, теперь самодуру в духе Троекурова, но Улинька своей глубиной, деятельностью превосходит героиню "Дубровского": "Генерал расхохотался; болезненно застонала Улинька. "Я не понимаю, папа, как ты можешь смеяться!" - сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее…". Другой набросок семьи – в Хлобуеве, который сам себе определил приговор "Я уже никуда не гожусь", но при этом думает, что может "заняться воспитанием детей", как самым незамысловатым делом, на что получит отповедь Муразова: "Нет, Семен Семенович, нет! Это всего труднее. Как воспитать тому детей, кто сам себя не воспитал? Детей ведь только можно воспитать примером собственной жизни. А ваша жизнь годится им в пример? Нет, Семен Семенович, отдайте детей мне: вы их испортите. Вас сгубила праздность". Муразов был задуман Гоголем как герой-праведник, в его словах выражен требовательный идеал отцовства, эти слова следует обратить и на образ Тараса Бульбы: в полной ли мере тот был убедительным примером для Андрия? Не во всем может быть приемлема и реплика Муразова, готового воспитать чужих детей в противовес родному отцу. Второй том поэмы был уничтожен из-за умозрительности ряда сюжетов и героев, для самого автора оставшихся неубедительными. Можно отнести это и к решению Муразова.
Наконец, к нашей теме непосредственно относится и Чичиков. Гоголь ведь наделил этого рыцаря копейки каким-то неодолимым желанием иметь семью и потомков. Гоголь иронизирует над этим, скорее всего в духе позиции Муразова: несовершенный отец может быть трагичен, как Бульба, но и смешон, как Хлобуев или Чичиков. "Пропал бы как волдырь на воде без всякого следа, не оставивши потомков, не доставивши будущим детям ни состояния, ни честного имени," - думает Чичиков, счастливо избежав побоев у Ноздрева. Схожая мысль является при любой неприятности, что добавляет комизма: простудившись, "он решился посидеть денька три в комнате, чтобы не прекратилась, Боже сохрани, как-нибудь жизнь без потомков". "Герой наш очень заботился о своих потомках": заметим, о несуществующих потомках, оттого так и ироничен Гоголь. Чичиков все превращает в фикции, смешивает ложь и истину, высокое и низкое, живое и мертвое. Пока его потомки – такая же фикция, как и покупка мертвых душ.