- Ну, вот, - сказал он, - родила из девятой палаты. Четыре двести и пятьдесят восемь сантиметров. Хотите взглянуть?
- Это не обязательно. Дети все на одно лицо...
- Фамилия матери - Окас. Хилья Окас. Тысяча девятьсот сорок шестой год рождения. Нормировщица с "Пунанэ рэт". Отец - Магабча...
- Что значит - Магабча?
- Фамилия такая. Он из Эфиопии. В мореходной школе учится.
- Черный?
- Я бы сказал - шоколадный.
- Слушайте, - говорю, - это любопытно. Вырисовывается интернационализм. Дружба народов... Они зарегистрированы?
- Разумеется. Он ей каждый день записки пишет. И подписывается: "Твой соевый батончик".
- Разрешите мне позвонить?
- Сделайте одолжение. Звоню в редакцию. Подходит Туронок.
- Слушаю вас... Туронок.
- Генрих Францевич, только что родился мальчик.
- В чем дело? Кто говорит?
- Это Довлатов. Из родильного дома. Вы мне задание дали...
- А, помню, помню.
- Так вот, родился мальчик. Большой, здоровый... Пятьдесят восемь сантиметров. Вес - четыре двести... Отец - эфиоп.
Возникла тягостная пауза.
- Не понял. - сказал Туронок.
- Эфиоп, - говорю, - родом из Эфиопии... Учится здесь... Марксист, - зачем-то добавил я.
- Вы пьяны? - резко спросил Туронок.
- Откуда?! Я же на задании.
- На задании... Когда вас это останавливало?! Кто в декабре облевал районный партактив?..
- Генрих францевич, мне неловко подолгу занимать телефон... Только что родился мальчик. Его отец - дружественный нам эфиоп.
- Вы хотите сказать - черный?
- Шоколадный.
- То есть - негр?
- Естественно.
- Что же тут естественного?
- По-вашему, эфиоп не человек?
- Довлатов, - исполненным муки голосом произнес Туронок, - Довлатов, я вас уволю... За попытки дискредитировать все самое лучшее... Оставьте в покое своего засранного эфиопа! Дождитесь нормального - вы слышите меня? - нормального человеческого ребенка!..
- Ладно, - говорю, - я ведь только спросил...
Раздались частые гудки. Теппе сочувственно поглядел на меня.
- Не подходит, - говорю.
- У меня сразу же возникли сомнения, но я промолчал.
- А, ладно...
- Хотите кофе?
Он достал из шкафа коричневую банку. Снова раздался звонок. Теппе долго говорил по-эстонски. Видно, речь шла о деле, меня не касающемся. Я дождался конца разговора и неожиданно спросил:
- Можно поспать у вас за ширмой?
- Конечно, - не удивился Теппе. - Хотите моим плащом воспользоваться?
- И так сойдет.
Я снял ботинки и улегся. Нужно было сосредоточиться. Иначе контуры действительности безнадежно расплывались. Я вдруг увидел себя издали, растерянным и нелепым. Кто я? Зачем здесь нахожусь? Почему лежу за ширмой в ожидании бог знает чего? И как глупо сложилась жизнь!.. Когда я проснулся, надо мной стоял Теппе.
- Извините, потревожил... Только что родила ваша знакомая.
"Марина!" - с легким ужасом подумал я. (Все знают, что ужас можно испытывать в едва ощутимой степени.) Затем, отогнав безумную мысль, спросил:
- То есть как - знакомая?
- Журналистка из молодежной газеты - Румянцева.
- А, Лена, жена Бори Штейна. Действительно, ее с мая не видно...
- Пять минут назад она родила.
- Это любопытно. Редактор будет счастлив. Отец ребенка - известный в Таллинне поэт. Мать - журналистка. Оба - партийные. Штейн напишет балладу по такому случаю...
- Очень рад за вас.
Я позвонил Штейну.
- Здорово, - говорю, - тебя можно поздравить.
- Рано. Ответ будет в среду.
- Какой ответ?
- Поеду я в Швецию или не поеду. Говорят - нет опыта поездок в капстраны. А где взять опыт, если не пускают?.. Ты бывал в капстранах?
- Нет. Меня и в соц-то не пустили. Я в Болгарию подавал...
- А я даже в Югославии был. Югославия - почти что кап...
- Я звоню из клиники. У тебя сын родился.
- Мать твою! - воскликнул Штейн. - Мать твою!..
Теппе протянул мне листок с каракулями.
- Рост, - говорю, - пятьдесят шесть, вес - три девятьсот. Лена чувствует себя нормально.
- Мать твою, - не унимался Штейн, - сейчас приеду. Такси возьму.
Теперь нужно было вызвать фотографа.
- Звоните, звоните, - сказал Теппе.
Я позвонил Жбанкову. Трубку взяла Лера.
- Михаил Владимирович нездоров, - сказала она.
- Пьяный, что ли? - спрашиваю.
- Как свинья. Это ты его напоил?
- Ничего подобного. И вообще, я на работе.
- Ну, прости.
Звоню Малкизлю.
- Приезжай, ребенка сфотографировать в юбилейный номер. У Штейна сын родился. Гонорар, между прочим, двойной...
- Ты хочешь об этом ребенке писать?
- А что?
- А то, что Штейн - еврей. А каждого еврея нужно согласовывать. Ты фантастически наивен, Серж.
- Я писал о Каплане и не согласовывал.
- Ты еще скажи о Гликмане. Каплан - член Сюро обкома. О нем двести раз писали. Ты Каплана со Штейном не равняй...
- Я и не равняю. Штейн куда симпатичнее.
- Тем хуже для него.
- Ясно. Спасибо, что предупредил.
Говорю Теппе:
- Оказывается, и Штейн не подходит.
- У меня были сомнения.
- А кто меня, спрашивается, разбудил?
- Я разбудил. Но сомнения у меня были.
- Что же делать?
- Скоро еще одна родит. А может, уже родила. Я сейчас позвоню.
- А я выйду, прогуляюсь.
В унылом больничном сквере разгуливали кошки. Резко скрипели облетевшие черные тополя. Худой, сутулый юноша, грохоча, катил телегу с баком. Застиранный голубой халат делал его похожим на старуху.
Из-за поворота вышел Штейн.
- Ну, поздравляю.
- Спасибо, дед, спасибо. Только что Ленке передачу отправил... Состояние какое-то необыкновенное! Надо бы выпить по этому случаю.
"Выпьешь, - думаю, - с тобой... Одно расстройство".
Я не хотел его огорчать. Не стал говорить, что его ребенок забракован. Но Штейн уже был в курсе дела.
- Юбилейный материал готовишь?
- Пытаюсь.
- Хочешь нас прославить?
- Видишь ли, - говорю, - тут нужна рабоче-крестьянская семья. А вы - интеллигенты...
- Жаль. А я уже стих написал в такси. Конец такой:
На фабриках, в жерлах забоев. На дальних планетах иных - Четыреста тысяч героев, И первенец мой среди них!
Я сказал:
- Какой же это первенец? У тебя есть взрослая дочь.
- От первого брака.
- А, - говорю, - тогда нормально.
Штейн подумал и вдруг сказал:
- Значит, антисемитизм все-таки существует?
- Похоже на то.
- Как это могло появиться у нас? У нас в стране, где, казалось бы...
Я перебил его:
- В стране, где основного мертвеца еще не похоронили... Само название которой лживо...
- По-твоему, все - ложь!
- Ложь в моей журналистике и в твоих паршивых стишках! Где ты видел эстонца в космосе?
- Это же метафора.
- Метафора... У лжи десятки таких подпольных кличек!
- Можно подумать, один ты - честный. А кто целую повесть написал о БАМе? Кто прославлял чекиста Тимофеева?
- Брошу я это дело. Увидишь, брошу...
- Тогда и не упрекай других.
- Не сердись.
- Черт, настроение испортил... Будь здоров.
Теппе встретил меня на пороге.
- Кузина родила из шестой палаты. Вот данные. Сама эстонка, водитель автокары. Муж - токарь на судостроительном заводе, русский, член КПСС. Ребенок в пределах нормы.
- Слава Богу, кажется, подходит. Позвоню на всякий случай.
Туронок сказал:
- Вот и отлично. Договоритесь, чтобы ребенка назвали Лембитом.
- Генрих францевич, - взмолился я, - кто же назовет своего ребенка Лембитом! Уж очень старомодно. Из фольклора...
- Пусть назовут. Какая им разница?! Лембит хорошо, мужественно и символично звучит... В юбилейном номере это будет смотреться.
- Вы могли бы назвать своего ребенка - Вовой? Или Микулой?
- Не занимайтесь демагогией. Вам дано задание. К среде материал должен быть готов. Откажутся назвать Лембитом - посулите им денег.
- Сколько?
- Рублей двадцать пять. Фотографа я пришлю. Как фамилия новорожденного?
- Кузин. Шестая палата.
- Лембит Кузин. Прекрасно звучит. Действуйте. Я спросил у Теппе:
- Как найти отца?
- А вон. Под окнами сидит на газоне. Я спустился вниз.
- Але, - говорю, - вы Кузин?
- Кузин-то Кузин, - сказал он, - а что толку?!
Видимо, настрой у товарища Кузина был философский.
- Разрешите, - говорю, - вас поздравить. Ваш ребенок оказался 400 000-м жителем нашего города. Сам я из редакции. Хочу написать о вашей семье.
- Чего писать-то?
- Ну, о вашей жизни...
- А что, живем неплохо... Трудимся, как положено... Расширяем свой кругозор... Пользуемся авторитетом...
- Надо бы куда-то зайти, побеседовать.
- В смысле - поддать? - оживился Кузин.
Это был высокий человек с гранитным подбородком и детскими невинными ресницами. Живо поднялся с газона, отряхнул колени.
Мы направились в "Космос", сели у окна. Зал еще не был переполнен.
- Денег - восемь рублей, - сказал Кузин. - плюс живая бутылка отравы.
Он достал из портфеля бутылку кубинского рома. Замаскировал оконной портьерой. - Возьмем для понта граммов триста?
- И пива, - говорю, - если холодное...
Мы заказали триста граммов водки, два салата и по котлете.
- Нарезик копченый желаете? - спросил официант.
- Отдохнешь! - реагировал Кузин.
В зале было пустынно. На возвышении расположились четверо музыкантов. Рояль, гитара, контрабас и ударные. Дубовые пюпитры были украшены лирами из жести.
Гитарист украдкой вытер ботинки носовым платком. Затем подошел к микрофону и объявил:
- По заказу наших друзей, вернувшихся из курортного местечка Азалемма...
Он выждал многозначительную паузу.
- Исполняется лирическая песня "Дождик каплет на рыло!.."
Раздался невообразимый грохот, усиленный динамиками. Музыканты что-то выкрикивали хором.
- Знаешь, что такое Азалемма? - развеселился Кузин. - Самый большой лагерный поселок в Эстонии. ИТК, пересылка, БУР... Ну, давай!
Он поднял стакан.
- За тебя! За твоего сына!
- За встречу! И чтоб не последняя...
Две пары отрешенно танцевали между столиками. Официанты в черно-белой униформе напоминали пингвинов.
- По второй? Мы снова выпили. Кузин бегло закусил и начал:
- А как у нас все было - это чистый театр. Я на судомехе работал, жил один. Ну, познакомился с бабой, тоже одинокая. Чтобы уродливая, не скажу - задумчивая. Стала она заходить, типа выстирать, погладить... Сошлись мы на Пасху... Вру, на Покрова... А то после работы - вакуум... Сколько можно нажираться?.. Жили с год примерно... А чего она забеременела, я не понимаю... Лежит, бывало, как треска. Я говорю: "Ты, часом, не уснула?" - "Нет, - говорит, - все слышу". - "Не много же, - говорю, - в тебе пыла". А она: "Вроде бы свет на кухне горит..." - "С чего это ты взяла?" - "А счетчик-то вон как работает..." - "Тебе бы, - говорю, - у него поучиться..." Так и жили с год...