Привыкнув немного к свету, он увидел своих подчиненных в полном сборе в количестве семи человек. Пятеро из них сидели на лавке вдоль стены. Лейтенант Филиппов, подложив под щеку кулак, спал на полу, а седьмой -- Свинцов -- лежал кверху задом на кровати и тихо стонал. Посреди комнаты на табуретке сидел боец с голубыми петлицами и держал в руках винтовку с примкнутым штыком. Увидев вошедшего, боец сразу повернулся и направил винтовку на него.
-- Что здесь происходит?-- строго спросил капитан.
-- Не кричи,-- сказал боец,-- раненого разбудишь.
-- Ты кто такой?-- закричал Миляга, хватаясь за кобуру. Тогда боец соскочил с табуретки и приблизил штык к
животу капитана.
-- Руки вверх!
-- Я те сейчас дам руки вверх,-- улыбнулся капитан, пытаясь расстегнуть кобуру.
-- Я ведь пырну,-- предупредил красноармеец.
Встретившись с его беспощадным взглядом, капитан понял, что дело плохо, и медленно поднял руки.
-- Нюрка,-- сказал боец девушке, все еще стоявшей возле дверей,-- забери у него револьвер и брось в кошелку. 25
Прошло несколько дней с тех пор, как исчезло ведомство капитана Миляги, но в районе никто этого не заметил. И ведь пропала не иголка в сене, а солидное Учреждение,
занимавшее в ряду других учреждений весьма заметное место.
Такое учреждение, что без него вроде и шагу ступить нельзя. А вот пропало и все, и никто даже не ойкнул. Люди жили, работали, рождались и умирали, и все это без ведома соответствующих органов, а так, самотеком.
Это безобразие продолжалось бы неизвестно доколе, если бы первый секретарь райкома товарищ Ревкин постепенно не стал ощущать, что вокруг него будто-бы не хватает чего-то. Это странное ощущение постепенно в нем укреплялось, оно сидело в нем, как заноза, и напоминало о себе везде, где бы Ревкин не находился -- на бюро райкома, на совещании передовиков, на сессии райсовета и даже дома.
Не сумев разобраться в своем состоянии, он потерял аппетит и стал рассеян . Однажды дошел до того, что надел кальсоны поверх галифе и в таком виде пытался отправиться на работу, но персональный шофер Мотя его тактично остановила.
И вот как-то ночью, когда он лежал, смотрел в потолок, вздыхал и курил папиросу за папиросой , жена Аглая, лежавшая рядом, спросила его:
-- Что с тобой, Андрей?
Он думал, что она спит, и подавился дымом от неожиданного вопроса.
-- В каком смысле?-- спросил он, откашлявшись.
-- Ты в последние дни стал какой-то нервный, спал с лица, ничего не ешь и все время куришь. У тебя неприятности на работе?
-- Нет,-- сказал он,-- все в порядке.
-- Ты здоров?
-- Абсолютно.
Помолчали.
-- Андрей,-- волнуясь сказала жена, -- скажи мне как коммунист коммунисту: может быть, у тебя нездоровые
настроения?
С Аглаей он познакомился больше десяти лет назад, когда оба они проводили коллективизацию. Аглая, тогда еще двадцатипятилетняя комсомолка с пылающим взором, покорила Ревкина тем, что дни и ночи проводила в седле, лихо носясь по району, выискивая и разоблачая кулаков и вредителей. Ее маленькое, но крепкое сердце не знало пощады к врагам, которых тогда в большом количестве отправляли в в холодные земли. Она не всегда понимала гуманную линию партии, не разрешавшей уничтожать всех на месте. Теперь Аглая заведовала детским домом.
Услышав заданный ему вопрос, Ревкин задумался. Он погасил одну папиросу и закурил вторую.
-- Да, Глаша,-- сказал он, подумав,-- ты, кажется, права. У меня действительно нездоровые настроения.
Опять помолчали.
-- Андрей,-- тихо и непреклонно сказала Аглая,-- если ты сам в себе чувствуешь нездоровые настроения, ты должен разоружиться перед партией.
-- Да, должен,-- согласился Андрей.-- Но что будет с нашим сыном? Ведь ему только семь лет.
-- Не беспокойся. Я воспитаю его настоящим большевиком. Он забудет даже, как тебя звали.
Она помогла мужу собрать чемодан, но провести в одной постели остаток ночи отказалась по идейным соображениям.
Утром, когда пришла машина, Ревкин приказал шоферу Моте отвезти его Куда Надо, потому что пешком он последнее время не ходил и не смог бы найти дорогу.
К его немалому удивлению, Где Надо Кого Надо не оказалось. Не было ни часовых, ни дежурных, и на больших зеленых воротах висел массивный замок. Ревкин стучал в дверь и в ворота, пытался заглянуть в окна первого этажа --
никого не было видно.
"Странно,-- подумал Ревкин.-- Как это может быть, чтобы в таком Учреждении никого не было?"
-- А здесь уже с неделю, наверное, как замок висит,-- сказала Мотя, словно угадав его мысли.-- Может, их давно разогнали.
-- Не разогнали, а ликвидировали,-- строго поправил Ревкин и приказал ехать в райком.
По дороге он думал, что в самом деле исчезновение такого серьезного Учреждения нельзя объяснить ничем, кроме как ликвидацией. Но если это так, то почему никто не поставил его в известность? И вообще можно ли ликвидировать, да еще в военное время, организацию, при помощи которого государство охраняет себя от внутренних врагов? И не объясняется ли исчезновение происками этих самых врагов, которые теперь наверняка активизировали свою деятельность?
Запершись в своем кабинете, Ревкин обзвонил ряд соседних районов и путем осторожных расспросов выяснил, что повсюду те, Кто Надо, по-прежнему имеются и вполне активно функционируют. От этого известия легче не стало. Положение теперь казалось еще более запутанным. Необходимо было организовать срочное расследование.
Ревкин снял трубку и попросил соединить его с капитаном Милягой.
-- Не отвечает,-- сказала телефонистка, и только тогда Ревкин понял всю нелепость этого звонка. Ведь если бы Миляга существовал, ему незачем было б звонить. Но, с другой стороны, кто может разобраться в сложном деле исчезновенияивсех, Кого Надо, если именно те, Кому Надо, и
должны заниматься такими делами?
"Надо подать проект,-- подумал секретарь,-- чтобы в каждом районе было два Учреждения. Тогда первое будет выполнять свои функции, а второе будет наблюдать, чтобы не пропало первое".
Ревкин отметил эту мысль на листке настольного календаря, но тут же явилась следующая: "А кто же будет
наблюдать за другим Учреждением? Значит, нужно создать
третье, а за третьим -- четвертое и так далее до бесконечности, но кто же тогда будет заниматься другими делами?" Получался какой-то закоовный круг.
Однако размышлять долго некогда, надо действовать. Ревкин послал шофера Мотю на рынок послушать, что гово-
рят бабы. Мотя вскоре вернулась и сообщила, что бабы говорят, будто Учреждение в полном составе выехало в деревню Красное арестовывать какого-то дезертира. Нить найдена. Теперь Ревкин снова чувствовал себя на своем месте, и непонятное ощущение исчезло, словно заноза,вынутая пинцетом.
Ревкин позвонил в Красное. К телефону подошел председатель Голубев (ожил, оказывается). На вопрос Ревкина, где находится выехавшая в Красное команда, Голубев сказал:
-- А их Чонкин арестовал со своей бабой.
Слышимость, конечно, была плохая. Да и трудно было себе представить, чтобы какой-то Чонкин с какой-то бабой могли арестовать сразу всех, Кого Надо. То есть не надо. Ревкину показалось, что Голубев сказал не "с бабой", а "с бандой".
-- И большая у него банда?-- поинтересовался он.
-- Да как сказать...-- замялся Голубев, вызывая в своем воображении образ Нюры...-- вообще-то порядочная.
Не успел еще Ревкин положить телефонную трубку, как уже поползли по району черные слухи. Говорили, что в округе орудует банда Чонкина. Она многочисленна и хорошо
вооружена.
По поводу личности самого Чонкина толки были самые противоречивые. Одни говорили, что Чонкин -- это уголовник,
бежавший из тюрьмы вместе со своими товарищами. Другие
спорили, что Чонкин -- белый генерал, который в последнее
время жил в Китае, а теперь вот напал на Советский Союз,
собирает он несметное войско, и к нему отовсюду стекаются
люди, обиженные Советской властью.
Третьи опровергали две предыдущие версии, утверждая, что под фамилией "Чонкин" скрывается сам Сталин, бежавший от немцев. Рассказывали, что его охрана состоит исключительно из лиц грузинской национальности, а баба у него русская, из простых. Еще рассказывали, что Сталин, увидя, какие порядки творяться в районе, пришел в сильное негодование. Он вызывает к себе всевозможных начальников и наказывает их за вредительство. В частности, арестовал и приказал тут же расстрелять полностью личный состав всех, Кого Надо, во главе с самим капитаном Милягой.
Циля Сталина принесла эту новость из очереди за керосином.
-- Мойша, ты слышал?-- сказала она мужу, который у окна заколачивал гвозди в подметку. -- Люди говорят, что
какой-то Чонкин расстрелял твоего знакомого гоя.
-- Да, я слышал, -- вынув изо рта гвозди, сказал Моисей Соломонович.-- Это был интересный молодой человек, и мне его очень жаль.
Циля пошла разжигать керосинку, но тут же вернулась.
-- Мойша,-- сказала она взволнованно,-- а как ты думаешь, этот Чонкин еврей?
Моисей Соломонович отложил молоток.
-- Чонкин?-- повторил он удивленно.-- Мне кажется, это ихняя фамилия.
-- Чонкин?-- Циля посмотрела на мужа, как на глупого человека.-- Ха! Он будет мне еще говорить! А как же тогда Ривкин и Зускин?
Возвратясь к керосинке, она сама себе на разные лады повторяла фамилию "Чонкин" и в сомнении качала седой своей головой.
Чтобы как-то нейтрализовать зловещие слухи, местная газета "Большевистские темпы" в разделе "Занимательная информация" поместила ряд любопытных сведений. Было рассказано, например, о тритоне, пролежавшем пять тысяч лет в замороженном виде и ожившем после того, как его отогрели; о том, что некий народный умелец, слесарь из города Чебоксары, выцарапал на пшеничном зерне полный текст статьи Горького "С кем вы, мастера культуры?". Но поскольку слухи продолжали распространяться, газета,
стремясь направить умы по иному руслу, открыла на своих