-- Да как ты мне можешь помочь?
-- Могу,-- стоял на своем Чонкин, наполняя стаканы.-- На-ка вот, хлебани.-- Хошь, завтра утром выгоню на поле своих арестантов, они тебе весь твой колхоз перекопают.
Председатель вздрогнул. Подвинул свой стакан ближе к Чонкину, сам отодвинулся.ЧВстряхнул головой и уставился на Чонкина долгим немигеющим взглядом. Чонкин улыбнулся.
-- Ты что?-- испуганным голосом сказал Голубев.-- Ты что это надумал?
-- Как хотишь,-- Чонкин пожал плечами.-- Я хотел, как тебе лучше. Ты поглядел бы,лкакие морды. Да их, если как положено заставить работать, они тебе горы свернут.
-- Нет, Ваня,-- грустно сказал председатель,-- не могу я на это пойти. Скажу тебеэкак коммунист, я их боюсь.
-- Господи, да чего ж их бояться?-- всплеснул руками Чонкин.-- Ты только дай мне поле ровное, чтоб я разом всех видел и мог сторожить. Да, если не хотишь, я с ними в любой другой колхоз пойду. Нас сейчас кажный примет, да еще и спасибо скажет. Ведь я от тебя никаких трудодней не прошу, а только кормежку три раза в день, и все.
Первый испуг прошел. Голубев задумался. Вообще-то говоря, предложение было заманчиво, но председатель все еще колебался.
-- Классики марксизма,-- сказал он неуверенно,-- говорят, что от рабского труда большой выгоды нет. Но если сказать по совести, Ваня, нам и от малой выгоды отмахиваться не приходится. А потому давай-ка выпьем еще.
Некоторое время спустя Чонкин вышел от председателя, слегка покачиваясь от водки и хорошего настроения. В левом кармане его гимнастерки лежал клочок бумаги, на котором пьяным неровным почерком было написано: "Бригадиру тов. Шикалову! Принять на временную работу звено тов. Чонкина. Оформить в качестве шефов". В том же кармане лежала и другая бумажка -- распоряжение о выдаче звену Чонкина в виде аванса продуктов на неделю вперед. 28
Проснувшись на другое утро с больной головой, Иван Тимофеевич Голубев смутно припомнил отдельные подробности вчерашнего вечера и сам себе не поверил. "Этого не может быть,-- сказал он себе самому.-- Я человек, конечно, пропащий, но такого сделать не мог, это мне просто приснилось или примерещилось спьяну".
Но, как бы то ни было, на работу он все же не вышел, сказавшись больным, и послал в контору жену выведать, что происходит. Жена вскоре вернулась и передалапслова Шикалова, что все идет, как было намечено, и звену Чонкина выделен фронт работ. Председатель мысленно застонал, но сообщение было передано в такой форме,счто показалось ему вполне естественным (а почему бы и нет?). В конце концов он несколько успокоился, оделся, позавтракал, пошел в конюшню, взял лошадь и верхомкотправился посмотреть, что происходит. Звено Чонкина (председатель именно так его и называл) в полном составе трудилось на большом картофельном поле. Четверо копали картошку, двое нагружали мешки, а еще двое (капитан Миляга и лейтенант Филиппов) оттаскивали мешки к дороге и здесь опорожняли. Чонкин с винтовкой на коленях преспокойно сидел на брошенной возле дороги старой сеялке и лениво наблюдал за работой, время от времени встряхивая маленькой своей головой, чтобы не заснуть.
Увидев председателя, Чонкин приветливо помахал рукой, но Иван Тимофеевич проехал мимо, словно не заметив вокруг себя ничего. 29
Труд облагораживает человека. Правда, смотря какого. Пленники Чонкина восприняли свою новую долю по-разному. Некоторые равнодушно, считая, что всякая работа хороша. Некоторые даже были рады: проводить время на воздухе все же приятнее, чем в душной, набитой клопами избе. Лейтенант Филиппов переносил лишения стойко, но ратовал против нарушения Чонкиным международных законов обращения с военнопленными (командный состав, говорил лейтенант, нельзя заниматьнна физических работах).
Самое неожиданное действие произвела перемена положения на Свинцова. Неожиданно дорвавшись до простого, знакомого ему с детства крестьянского труда, он вдруг почувствовал неизъяснимое наслаждение. Работал он больше всех, работал до изнеможения. Он копал картошку, насыпал в мешки, оттаскивал к дороге и не могонасытиться, истязая себя. После ужина стелил на полу шинель и спал, как убитый, но утром вскакивал раньше всех и нетерпеливо ждал нового выхода в поле.
Капитан Миляга первое время был даже доволен таким оборотом дела: уж теперь-тоо
Чонкин на все сто процентов заработал себе самую настоящую вышку. В своих мечтах капитан часто представлял себе, как он с пристрастием будет допрашивать Чонкина, при этом тонкие губы капитана растягивались в мстительной улыбке. Но в последние дни капитан вдруг страшно забеспокоился. Он испытывал чувство, похожеезна то, которое испытал Чонкин в первый день войны, когда уверился, что он никому не нужен. Но Чонкин никогда не верил особо в свою избранность, чего никаквнельзя было сказать о капитане Миляге. И тот факт, что за долгое время никого не прислали за ними на выручку, весьма волновал капитана. Что же могло случиться? Может быть, город Долгов уже занят немцами? Может быть, Учреждение как таковое давно ликвидировано? Может быть, задание использовать Учреждение на трудовом фронте спущено Чонкину свыше? На свои бесконечные "может быть" Миляга искал и не находил ответа. И в один прекрасный день в изобретательной голове капитана возникло решение: надо бежать. Бежать во что бы то ни стало. И капитан стал приглядываться к Чонкину, изучая его привычки и склонности, ибо прежде чем победить врага, нужно его изучить. Капитан наблюдал окружающую местность, но местность была ровная, бежать без риска быть застреленным трудно, а бежать с риском капитан пока не хотел. В голове его зрел иной, смелый по замыслу план. 30
Хотя наука и утверждает, что рабский труд себя не оправдывает, практика использования работников Учреждения в колхозе "Красный колос" показала обратное.вВ районные организации стали поступать сводки об уборке картофеля, в которых значились такие цифры, что даже Борисов забеспокоился и позвонил Голубеву сказать, чтоб врал да не завирался. На что Голубев ответил, что он государство свое обманывать не намерен и документы отражают только то, что есть на самом деле. Прибывший по поручению Борисова инструктор райкома Чмыхалов вернулся в район с подтверждением, что в сводках отражается сущая правда, сам своими глазами видел бурты картофеля, соответствующие полученным сводкам. Как сообщили ему в колхозе, подобная производительность достигнута за счет полного использования людских резервов. В конце концов в районе поверили и велели газетепдать статью, обобщающую опыт пердового хозяйства. Хозяйство ставили в пример другим, говорили: "Почему Голубев может, а вы не можете?" Уже и до области докатились вести о колхозе, руководимом председателем Голубевым, уже и в Москве кто-то упомянул Голубева в каком-то докладе.
Вскоре Голубев узнал, что в какой-то голове районного масштаба родилась идея направить рапорт о досрочной уборке картофеля лично товарищу Сталину. Иван Тимофеевич понял, что теперь пропал окончательно, и, пригласив к себе Чонкина, выставил две бутылки чистейшего первача.
-- Ну, Ваня,-- сказал он почти радостно,-- теперь нам с тобой крышка.
-- А в чем дело?-- поинтересовался Чонкин.
Голубев рассказал. Чонкин почесал в затылке и, сказав, что терять все равно нечего, потребовал у председателя нового фронта работ. Председатель согласился инпообещал перекинуть звено Чонкина на силос. Договор был обмыт, и в сумерках, покидая контору, оба с трудом держались на ногах. На крыльце председатель остановился, чтобы запереть дверь. Чонкин топтался рядом.
-- Ты, Ваня, человек очень умный,-- пытаясь нашарить в темноте засов, говорил председатель заплетающимся языком.-- С виду дурак дураком, а приглядеться -- ум государственный. Тебе бы не рядовым быть, а ротой командовать. А то и батальоном.
-- Да мне хучь дивизией,-- хвастливо поддержал Чонкин. Держась одной рукой за перила, он мочился, не сходя с крыльца.
-- Ну, насчет дивизии ты малость перехватил.-- Оставив попытку найти замок, председатель стал рядом с Чонкиным и тоже начал мочиться.
-- Ну, так полком,-- сбавил Чонкин, застегиваясь. Тут под его ногами оказалась ступенька, он не заметил и с грохотом покатился с крыльца.
Председатель стоял на крыльце и, держась за перила, ждал, когда Чонкин подымется. Чонкин не подымался.
-- Иван,-- громко сказал Голубев в темноту.
Никакого ответа.
Чтоб не упасть председатель лег на живот и сполз вперед ногами с крыльца. Потом он ползал на четвереньках, шаря по росостой траве руками, пока не наткнулся на Чонкина. Чонкин лежал на спине, широко раскинув руки, и безмятежно посапывал. Голубев залез на него и лег поперек.
-- Иван,-- позвал он.
-- А?-- Чонкин пошевелился.
-- Живой?-- спросил председатель.
-- Не знаю,-- сказал Чонкин.-- А чего это на мне лежит?
-- Должно, я лежу,-- сказал Голубев, немного подумав.
-- А ты кто?
-- Я-то?-- Председатель хотел обидеться, но, напрягая память, подумал, что он, собственно говоря, и сам толком не знает, кто он такой. С трудом все-таки вспомнил:- Голубев я, Иван Тимофеевич.
-- А чего это на мне лежит?
-- Да я ж и лежу.-- Голубев начал сердиться.
-- А слезть можешь?-- поинтересовался Чонкин.
-- Слезть?-- Голубев попробовал подняться на четвереньки, но руки подогнулись, инон снова рухнул на Чонкина.
-- Погоди,-- сказал председатель.-- Я сейчас буду подыматься, а ты упирайся в меня ногами. Да не в морду суй ноги, мать твою так, а в грудь. Вот.
Наконец Чонкину удалось его все же спихнуть. Теперь они лежали рядом.
-- Иван,-- позвал Голубев после некоторого молчания.
-- А?
-- Хрен на. Пойдем, что ли?
-- Пойдем.
Иван поднялся на ноги, но продержался недолго, упал.
-- А ты вот так иди,-- сказал Иван Тимофеевич,-- снова становясь на четвереньки. Чонкин принял эту же позу, и друзья двинулись в неизвестном направлении.
-- Ну как?-- через некоторое время спросил председатель.
-- Хорошо,-- сказал Чонкин.
-- Так даже лучше,-- убежденно сказал председатель.-- Если и упадешь, не расшибешься. Жан-Жак Руссо говорил, что человек должен стать на четвереньки и идти назад, к природе.