Первым из положения вышел Борисов. Он суетливо вытащил из кармана металлический портсигар и, раскрыв его, сунул Голубеву. Тот заколебался брать или не брать. Потом все же решился, взял.
-- Да, так о чем мы с тобой говорили?-- спросил Борисов как ни в чем не бывало, но на всякий случай отходя от бюста подальше.
-- О наглядной агитации,-- услужливо напомнил Голубев, приходя понемногу в себя.
-- Так вот я говорю,-- сказал Борисов уже другим тоном,-- нельзя, Иван Тимофеевич, недооценивать политическое значение наглядной агитации, и прошу тебя по-дружески, ты уж об этом позаботься, пожалуйста.
-- Ладно уж, позабочусь,-- хмуро сказал Иван Тимофеевич, торопясь уйти.
-- Вот и договорились,-- обрадовался Борисов, он взял Голубева под руку и, провожая до дверей, сказал, понижая голос: И еще, Ванюша, хочу тебя как товарища предупредить,
учти за тобой ведется пристальное наблюдение.
Голубев вышел на улицу. Стоял, по-прежнему, сухой и солнечный день. Председатель отметил это с неудовольствием, пора бы уже быть и дождю. Его лошадь,
привязанная к железной ограде, тянулась к кусту крапивы,
но не могла дотянуться. Голубев забрался в двуколку,
отпустил вожжи. Лошадь прошла один квартал и сама, без
всякого приказания, по привычке остановилась напротив
деревянного дома с вывеской "Чайная". Возле чайной стояла
подвода с бидонами из-под молока, председатель сразу же
определил, что подвода из его колхоза. Лошадь была
привязана к столбу. Голубев привязал к этому же столбу и
свою лошадь, поднялся по шатким ступеням крыльца и открыл
дверь. В чайной пахло пивом и кислыми щами.
Женщина, скучавшая за стойкой, сразу обратила внимание на вошедшего.
-- Здравствуйте, Иван Тимофеевич.
-- Здорово, Анюта,-- ответил председатель, кидая взгляд в угол.
Там Плечевой допивал свое пиво. При появлении председателя он встал.
-- Ничего, сиди,-- махнул ему Голубев и подождал, пока Анюта нальет ему обычную порцию сто пятьдесят водки и кружку пива. Водку, как всегда, вылил в пиво и пошел в
угол к Плечевому. Тот опять попытался встать, но Голубев
придержал его за плечо.
-- Молоко сдавал?-- спросил председатель, отхлебывая из кружки.
-- Сдавал,-- сказал Плечевой.-- Жирность, говорят, маловата.
-- Перебьются,-- махнул рукой Голубев.-- А чего сидишь?
-- А я тут Нюрку встретил, почтальоншу, да и обещался ее подвезти,-- объяснил Плечевой. Вот дожидаю.
-- Что, живет она со своим красноармейцем?-- поинтересовалсяя Иван Тимофеевич.
-- А чего ж ей не жить,-- сказал Плечевой.-- Он у ней
заместо домохозяйки, да. Она на почту, а он воду наносит,
дрова наколет и щи варит. Передник Нюркин наденет и ходит,
как баба, занимается по хозяйству, да. Я-то сам не видел,
а народ болтает, будто он и салфетки еще крестом вышивает.
Плечевой засмеялся.-- Ей-богу, вот сколь живу, а такого, чтоб мужик в бабском переднике ходил да еще вышивал бы, не видел. И ведь вот что интересно: прислали его будто бы на
неделю, полторы прошло, а он и не чухается, да. Я вот, Иван Тимофеевич, не знаю, может, это все от темноты, но народ думку такую имеет, что не зря он, этот армеец, сидит тут, а некоторые прямо считают в виде следствия.
-- Какого следствия?-- насторожился председатель.
Плечевой знал о мнительности Голубева и сейчас нарочно его подзуживал и с удовольствием замечал, что слова его производят должный эффект.
-- А кто его знает, какого,-- сказал он.-- Только понятно, что зазря его здесь держать не будут, да. Если эроплан сломатый, значит, его надо чинить. А если он в таком состоянии, что и чинить нельзя, значит, надо выбросить. Чего же даром человека держать. Вот потому-то народ, Иван Тимофеич, и сомневается. Слух есть,-- Плечевой понизил
голос и приблизился к председателю, что колхозы распущать
будут обратно.
-- Ну, это ты брось,-- сердито сказал председатель.-- Не будет этого никогда, и не надейся. Работать надо, а не
слухи собирать.
Он допил свой "ерш" и поднялся.
-- Ты, Плечевой, вот что,-- сказал он напоследок,-- если Беляшовой долго не будет, не жди, нечего. И своим ходом дойдет, невелика барыня.
Попрощавшись с Анютой, он вышел, сел на двуколку и поехал домой. Но сказанное Плечевым запало ему в душу и
соединилось со словами Борисова о том, что за ним,
Голубевым, ведется пристальное наблюдение. Какое же
наблюдение и как оно ведется? Уж не через этого ли
красноармейца? Не специально ли его подослали? Правда, на
вид он вроде бы и не похож на такого, которого можно подослать. Но ведь и те, кто посылает, тоже не дураки, они такого и не пошлют, чтобы сразу было видно, что он подослан. Если бы знать это точно! Но как узнаешь? И тут у Голубева родилась дерзкая мысль: "А что, если подойти к этому красноармейцу, стукнуть кулаком по столу, говори,
мол, по какому заданию ты здесь сидишь и кто тебя на это направил?" А если даже за это и будет чего, так уж лучше сразу, чем так-то вот ждать неизвестно какой опасности. 10
Итак, полторы недели прошло с тех пор, как Чонкин попал в Красное и поселился у Нюры. Он здесь уже прижился, со всеми перезнакомился, стал своим человеком, и не было
никаких намеков на то, что его отсюда когда-нибудь заберут. Нельзя сказать, чтобы Чонкину такая жизнь не нравилась. Наоборот, ни подъема, ни отбоя,нне говоря уже о
физзарядке или политзанятиях. Хотя и в армии в смысле еды он неплохо устроился, но здесь-то хлеб, молоко, яички, все свежее, лучок прямо с грядки да еще баба под боком чем не жизнь? Да на месте Чонкина любой согласился бы стоять на таком посту до самой демобилизации, а еще годок-другой прихватил бы сверхсрочно. И все-таки в положении Чонкина было что-то такое, что не давало ему жить спокойно, а именно то, что оставили его здесь вроде бы на неделю, но неделя эта прошла, а из части ни слуху ни духу, никаких дальнейших распоряжений. Если решили задержать, то надо сообщить как-нибудь, да и сухой паек не мешало б пополнить. Это хорошо, что он здесь так пристроился, а то давно бы уже зубы на полку.
Последние дни, каждый раз выходя на улицу, Чонкин задирал голову и глядел в небо, не появится ли там
медленно растущая точка, и прикладывал к уху ладонь, не
послышится ли приближающийся рокот мотора. Да нет, ничего
не было видно, ничего не было слышно.
Не зная, что предпринять, и отчаявшись, Чонкин решил обратиться за советом к умному человеку. Таким человеком
оказался сосед Нюры Кузьма Матвеевич Гладышев.
Кузьму Гладышева не только в Красном, но и во всей округе знали как человека ученого. Об учености Гладышева говорил хотя бы тот факт, что на деревянной уборной,
стоявшей у него в огороде, большими черными буквами было
написано "Wаtеr сlоsеt".
Занимая неприметную и низкооплачиваемую должность колхозного кладовщика, Гладышев зато имел много свободного времени для пополнения знаний и держал в своей маленькой голове столько различных сведений из различных областей, что люди, знакомые с ним, только вздыхали завистливо и уважительно вот это, мол, да! Многие утверждали, что, разбуди Гладышева в двенадцать часов ночи и задай ему любой вопрос, он не задумываясь даст на него самый обстоятельный ответ и любое явление природы объяснит с точки зрения современной науки, без участия потусторонних божественных сил.
Всех этих знаний Гладышев добился исключительно путем саморавания, ибо смешно было бы приписывать тут ка-
кую-нибудь заслугу церковноприходской школе, где он окончил всего лишь два класса. Знания, накопленные Гладышевым, может, и пролежали бы в его голове без всякого толку, если бы не Октябрьская революция, которая освободила народ от всевозможного рабства и любому гражданину позволила карабкаться к сияющим и каменистым вершинам науки. Надо еще отметить, что в освобожденном уме Гладышева и раньше возникало много оригинальных научных идей. Каждый жизненный факт не проходил мимо него незамеченным, а наталкивал его на различные мысли. Увидит, скажем, Кузьма на печи тараканов и думает: а нельзя ли,с мол, их связать между собой и направить в одну сторону? Это ж такая сила получится, что ее можно с выгодой использовать в сельском хозяйстве. Посмотрит на облачко и думает: а нельзя ли замкнуть его в оболочку для использования в качестве аэростата? Говорят ( теперь это трудно проверить ), что именно Гладышев первым, задолго до профессора Шкловского, высказал предположение об искусственном происхождении спутников Марса.
Но, помимо всех этих попутных идей, была у Гладышева еще и такая, которой решил он посвятить всю свою жизнь и
посредством ее обессмертить свое имя в науке, а именно:
вдохновленный прогрессивным учением Мичурина и Лысенко,
надумалнон создать гибрид картофеля с помидором, то есть
такое растение, у которого внизу росли бы клубни
картофеля, а наверху одновременно вызревали бы помидоры.
Будущий свой гибрид Гладышев назвал в духе того великого
времени "Путь с социализму", или сокращенно "ПУКС", и
намерен был распространить свои опыты на всю территорию
родного колхоза, но ему этого не позволили, пришлось
ограничитьсяопределами собственного огорода. Вот почему
ему приходилось покупать картошку и помидоры у соседей.
Опыты эти пока что реальных результатов не давали, хотя некоторые характерные признаки пукса стали уже проявляться: листья и стебли на нем были вроде картофельные, зато корни точь-в-точь помидорные. Но, несмотря на многочисленные неудачи, Гладышев не унывал, понимая, что настоящее нучное открытие требует труда и немалых жертв. Люди, знающие об этих опытах, относились к ним с недоверием, однако кто-то Гладышева заметил и поддержал, чего не могло быть в проклятое царское время.
Однажды в районной газете "Большевистские темпы" был напечатан о Гладышеве большой, в два подвала, очерк под рубрикой "Люди новой деревни", который назывался