очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции
обойдутся, а дирекция без них -- никогда; что не они для него, а он для них,
что главное место в театре -- это сцена, а не его кабинет.
-- Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу
занятость... -- начал он, поднимаясь навстречу. -- Вот тут у меня есть
нарзан... Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее.
Никто не будет мешать.
-- Что-нибудь случилось? -- спросила Зина, наливая себе нарзан.
-- Нет... Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра
на комитете.
-- Значит, так... Мы пригласили Николая Николаевича, -- загудел Костя.
О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так,
будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.
-- Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?
-- С самой высокой, -- сказала Зина. -- Хотим поговорить о репертуаре
нашего театра.
-- А с каких позиций? Если не тайна...
-- С разных позиций, -- сказала Зина. -- Костя -- с одной, а я -- с
другой.
Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.
-- Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в
прениях, -- сказала она.
-- Значит, так... -- начал Костя. -- Педчасть раздала анкеты
зрителям-старшеклассникам. Вопрос был один: "О чем должна рассказать
ближайшая премьера нашего театра?"
Старшеклассники ответили: "О любви". Не все, конечно... Но большинство.
-- Я знаю, -- сказал Иван Максимович. -- Валентина Степановна была
немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.
-- Значит, так, -- продолжал Костя. -- Старшеклассники быстро ответили
на анкету, потому что мы обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в
театре не оказалось. Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов --
столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.
-- И что же вы выбрали?
-- "Ромео и Джульетту", -- ответил Костя.
Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край
стола.
-- Окончательное слово, конечно, за худсоветом. Но я согласен уже
сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.
-- Почему вы уверены? -- спросила Зина.
-- Потому что совсем недавно... буквально сегодня вечером, он сказал
мне, что ставка на молодежь -- это беспроигрышная ставка.
-- Афоризмы, цитаты, формулы... -- пробормотала Зина.
-- Что? Что?... -- не расслышал Иван Максимович.
-- Да так... ничего серьезного.
-- Шекспир в ТЮЗе?... -- вслух размышлял директор. -- Это будет
новаторством.
-- Что-о? Новаторство?! -- Зина уставилась на директора. -- Это
традиция. В Ленинграде поставили "Гамлета". А "Двенадцатую ночь" показывают
днем и вечером в разных ТЮЗах!
-- Я знаю... Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.
-- По-моему, театр, который ни разу не поставил Шекспира или
Островского, -- это не настоящий театр, -- отрезала Зина.
Костя с укором взглянул на свою заместительницу.
-- Только что говорила о формулах... -- Он покачал головой. -- Значит,
так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.
-- Шекспиру -- от комсомола! -- вставила Зина. Костя снова с укором
взглянул на нее и продолжал:
-- Значит, так... Актеры -- молодые, художник -- молодой, композитор --
молодой.
-- Хотелось бы, конечно, чтобы и постановщик тоже был молодой, --
добавила Зина.
-- Это было бы неэтично по отношению к главному режиссеру, -- сказал
Иван Максимович.
-- Очень сомневаюсь, что Николай Николаевич способен поставить
спектакль о любви.
-- Ну почему же? Такой красивый мужчина!...
-- Хотя пусть поставит! -- неожиданно согласилась Зина. -- А то все
лекции да беседы! Пусть совершит на наших глазах прыжок от теории к
практике.
-- Это несправедливо, -- возразил ей Костя Чичкун. -- На его лекции
ходят все. Многие даже ведут конспекты.
-- Режиссер-наставник, -- пробормотала Зина. -- За год ни одной
постановки!
Иван Максимович заволновался:
-- Ты сказала, что в разговоре с главным режиссером у Кости будет одна
позиция, а у тебя -- другая. Это она и есть?...
Зина вскочила и заметалась по кабинету. От стены до стены она делала
вдвое больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это расстояние
вдвое быстрее.
-- Я дружу с семьей Патова. С его женой, дочерью... Они прекрасные
люди. Хотя разные... -- В оценке людей Зина любила точность. -- Ксения
Павловна -- это домашний ангел. Домашний только потому, что сидит дома: ее
доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!
-- У нас в театре такой характер уже есть, -- вставил Иван Максимович.
-- Нет, мы с ней непохожи. Она острее!
-- Бедный Николай Николаевич... -- громогласно вздохнул Костя. Его
заступничество всегда казалось очень убедительным и весомым, потому что
диссонировало с его внешностью и голосом. "Уж если такой жалеет, такой
заступается!..." -- думал тот, кто видел Костю впервые.
-- Ну и что?! -- крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то
в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой себе. -- Они обе --
прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?
-- Скажи конкретно, объясни... О чем ты не можешь молчать? -- умоляющим
голосом произнес Иван Максимович.
-- Врач должен лечить людей, каменщик -- строить дом, а режиссер --
ставить спектакли. Разве это надо доказывать?
-- Сядь, пожалуйста... Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!
-- Но убеждения и взгляды не всегда совпадают с поступками. Вот вы,
Иван Максимович, как директор, и Костя, как секретарь комитета, убеждены,
что Патов должен был за год проявить себя... как режиссер. Но это ваше
убеждение остается при вас. А при мне не останется. Я его выскажу на
комитете!
-- Сядь, пожалуйста, -- повторил свою просьбу Иван Максимович, -- и
послушай меня... Верная мысль не существует абстрактно, сама по себе. Она
тоже существует во времени и пространстве. Вот хирург, например, решает
сделать операцию на сердце. Но практически приступает к ней только тогда,
когда подготовит себя и больного. Родственники не могут торопить его:
"Поскорее! Мы очень волнуемся!"
-- Родственники могут и подождать. Если они уверены, что этот хирург
умеет оперировать сердце. А если не уверены, они обратятся к другому
хирургу.
-- Ты не вполне объективна, -- вступил в разговор Костя. -- Николай
Николаевич никогда не был режиссером детского театра. Он хочет понять его
специфику. Он вживается в коллектив.
-- Вот именно! -- обрадовался Иван Максимович. -- Он вживается. И
довольно успешно. Происходит процесс... простите меня за громкое слово,
взаимообогащения. Он дарит театру свои теоретические знания, а театр дарит
ему свой практический опыт работы с детьми.
-- Только нужен ли ему этот подарок? -- сказала Зина.
-- Ну, так нельзя! -- Костя с мрачным видом покачал головой. -- Где у
тебя... основания?
-- А вы заметили, какое слово он чаще всего произносит в качестве...
ну, ругательства, что ли?
Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.
-- Он ругается словом "детство"! Вы разве не слышали? Когда он особенно
возмущен, то восклицает: "Это какое-то детство!"
Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь комитета сразу
вспомнили ее. И даже вздрогнули: им показалось, что они услышали голос
Патова.
-- Слово "детство" звучит как нечто глубоко отрицательное в устах...
режиссера детского театра! -- Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.
А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между столом и креслом
и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине...
Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали,
что актеры -- сложные люди. "Преувеличивают!" -- думал он, потому что как
зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что
предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали.
Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил.
"В жизни всегда трудней с теми, кого любишь!" -- сделав это открытие,
директор нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно
помогало ему обретать терпение и аргументы.
-- Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей, -- сказал
Иван Максимович. -- У него в кабинете под стеклом вся их биография в
фотографиях. Ты видала?
-- Я видел, -- ответил Костя.
-- Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет
фотографий... моего Алеши...
-- И о чем это говорит? -- спросила Зина.
-- Может быть, ни о чем. Но все-таки... Я хочу, чтобы ты была
справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
-- Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами
актеры. А помогал ассистент режиссера.
-- Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу.
Делал поправки, замечания.
-- И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская
переписывается со всеми драматургами нашей страны. Николай Николаевич
прочитал то, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые
просчеты и недостатки. Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом идут в
других театрах.
-- Ну что же, он ищет... Пойми: он должен сказать свое слово, а не
просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич.
Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это
нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе. Ты
простишь меня, а?
-- Прощу.
-- Так вот... Он стремился создать в театре атмосферу, которая
необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему,
создана.
-- Дело -- за творчеством! -- отрезала Зина.
-- Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? -- предложил