мнимого? Такая схватка любви и добра с ненавистью, ханжеством и лицемерием?
-- Любовь и ненависть -- это я помню. Но ханжество? Лицемерие?... Кто
же там является носителем этих качеств?
-- Кто?... -- Андрей обвел всех своим добродушным взглядом, как бы
спрашивая: "И вы тоже не помните?"
Зина тут же откликнулась на этот вопрос.
-- А враждующие семьи?! -- воскликнула она. -- Которые даже не помнят,
из-за чего возникла их ссора, но делают вид, что в своей злобе ужасно
принципиальны!
-- Я думаю, что нашим зрителям старшего возраста такой аспект
действительно ближе, -- сказала Валентина Степановна.
-- Может быть, мы зря затеяли этот разговор? -- сказал Николай
Николаевич. -- Такие проблемы на форумах не решаются. Мы соберемся вдвоем и
выработаем общую концепцию... Я, думается, буду полезен вам, Андрей, и в
подборе кандидатур на главные роли. Ну, в частности, я уже определенно вижу
в нашей труппе двух неплохих Джульетт и одного неплохого Ромео...
-- А вам разве не сказали о моей просьбе? -- спросил Андрей.
-- О просьбе? -- удивленно вскинул брови Николай Николаевич.
-- Сусанна Романовна предупредила, что у вас есть какое-то небольшое
условие, -- сказал Иван Максимович. -- И мы обещали его выполнить. Ведь
правда? -- обратился он к Патову.
-- Я лично с Сусанной Романовной не разговаривал.
-- А какое условие-то? -- спросил Иван Максимович.
-- Ромео я хотел бы сыграть сам.
-- Вы окончили актерский факультет? -- спросил Николай Николаевич.
-- Нет, режиссерский. Но в своем дипломном спектакле играл Ромео.
-- Мне кажется, роль режиссера спектакля так велика, что вряд ли он
нуждается еще в одной роли. -- Довольный своим афоризмом, Николай Николаевич
склонил голову, ожидая аплодисментов.
-- Андрюша... вы на этом настаиваете, а? -- спросил директор.
-- Я бы просто очень хотел...
-- Известны случаи, когда крупные артисты становились великими
режиссерами. И потом совмещали обе профессии, -- сказал Патов. -- Всеволод
Эмильевич Мейерхольд, например. Или Константин Сергеевич Станиславский... Но
чтобы крупный режиссер прославился в роли?... Что-то я не припомню.
-- Он ведь еще не крупный, -- сказала Зина.
Патов зашагал по кабинету в поисках аргументов. И вдруг остановился на
полдороге.
-- О каком Ромео может идти речь? Вы ведь сюда, к нам... на время?
-- Если мой Ромео понравится, я могу задержаться. А потом подготовлю
дублера.
-- Значит, так... -- мрачно вступил в разговор Костя Чичкун. Это было
так неожиданно, что все вздрогнули и повернулись к нему. К решениям Костя
приходил медленно и тяжеловесно. Но почти никогда не менял их. Он
высказывался так, будто подводил итог дискуссии. На самом же деле он
подводил итог своим собственным размышлениям и сомнениям. -- Я вот что хочу
сказать. В молодежном спектакле должны быть эксперименты. Так что надо
попробовать.
-- Это было бы интересно, а? Как вы думаете, Николай Николаевич? --
спросил директор.
-- Не положено это... по-моему.
-- Кем не положено? -- спросила Зина.
Ничего не ответив ей, Патов обратился к Андрею:
-- Ну, а Джульетта, Парис, Тибальд и кормилица?... Насчет исполнителей
этих ролей вы со мной посоветуетесь?
-- А как же? Только сначала я должен познакомиться со всеми актерами.
-- Мы устроим вам встречу с труппой, -- предложил Иван Максимович.
-- Лучше я просто посмотрю ваши спектакли!*** В том же доме, где жила Зина, на первом этаже было актерское общежитие.
Иван Максимович освободил там для Андрея девятиметровую комнату.
-- Девять метров? Это дворец! -- восторгался Андрей. После вечернего
спектакля они с Зиной шли домой вместе.
-- У вас замечательный зал! -- продолжал восхищаться Андрей. --
Чувствуешь себя в нем, как в театре и как дома: в меру нарядно и в меру
скромно.
-- Ну, а спектакль?
-- Он был замечательным.
-- Сегодня... или когда-то?
Зина остановилась и в ожидании уставилась на Андрея своими немигающими
глазами.
-- Я представляю его себе таким, каким он был, наверно, в день
премьеры.
-- А сегодня он, значит, выглядел, как некогда красивая женщина?
Почему? Объясни.
Еще утром они с Андреем как-то незаметно перешли на "ты".
-- Ты играла восьмиклассницу превосходно! Ребята, сидевшие за мной, все
время гадали, сколько тебе лет.
-- Наверное, приезжие. Всему городу известно, что мне двадцать семь.
-- И Анну Гавриловну они все время сравнивали со своей классной
руководительницей. В пользу Анны Гавриловны! Но вот подумай: ты, девчонка,
вступаешь в сражение за учительницу, которая хочет уйти из школы... из-за
сложившихся там ненормальных условий. Режиссер, который ставил спектакль,
хотел показать, что происходит трагедия. Что расстаться с учениками -- это
почти равносильно смерти. Но учеников, которые сегодня ходили по сцене,
возле тебя, полюбить с такой силой, по-моему, трудно. Актеры подвели
режиссера... Они недотягивают до его замысла.
-- Раньше дотягивали. Спектакль идет два с половиной года.
-- Многие ребята, сидевшие в зале, его уже видели. Я заметил... Они
объясняли соседям, что будет дальше.
-- Ничего не поделаешь... Наш город не такой уж большой. Нельзя же без
конца объявлять премьеры!
-- Не обижайся, пожалуйста... Но это всегда было традицией... -- Андрей
замолчал, подыскивая слово, -- традицией нестоличных театров.
Зина подумала, что поддерживать эту традицию с Патовым будет трудно.
-- Но если бы все актеры были на уровне режиссерского замысла, --
продолжал Андрей, -- ребята, я думаю, не пересказывали бы вслух содержание
пьесы. Они бы смотрели на сцену!
Зина молчала. Это был ее любимый спектакль. К тому же его сюжетом стала
истинная история, которую отыскал в одной школе города Петр Васильевич. Он
коллекционировал подлинные истории.
-- Пьеса написана местным автором? -- чтобы нарушить молчание, спросил
Андрей.
-- Да.
-- И так повезло, что там как раз в центре четырнадцатилетняя девочка?
-- Мне везет почти во всех современных пьесах. Местных и неместных
авторов... Потому что пьесы эти подбирает и "организует" Тонечка
Гориловская.
-- Кто это?
-- Наш завлит и моя соседка.
-- Ты не обижайся, пожалуйста...
-- Я никогда не обижаюсь, -- перебила Зина. И повторила свою давнюю
мысль: -- Если говорит хороший человек, надо прислушаться. А если плохой...
Что же на него обижаться?
-- Каким человеком ты считаешь меня?
-- По указанию Терешкиной из министерства следует считать тебя
"замечательным парнем"!*** "Книги и фильмы, если они талантливы, не теряют от времени своих
достоинств, -- рассуждала Зина, вернувшись домой. -- Они созданы как бы раз
и навсегда... Создатели их умирают, а они продолжают существовать все в том
же первоначальном качестве -- ни одна мысль не уходит, ни одна строка не
меняется. Попробуй переставить хоть один знак препинания в каком-нибудь
знаменитом стихотворении! А спектакль как живой человек: имя и фамилия все
те же, но характер может со временем измениться. И каждый раз, приходя на
сцену, он что-то приобретает или что-то теряет. Наши спектакли теряют... Я
об этом догадывалась, но очень смутно: со сцены не видишь сцену так ясно,
как если бы была в зале. Андрей же увидел из зала. И сказал правду... А ведь
когда-то этими спектаклями мы гордились! О них говорили и писали не только у
нас в городе. Сусанна Романовна присылала на их просмотры молодых
режиссеров, чтобы учились!"
Зина стала вглядываться в фотографии, висевшие на стене. Она вроде бы
просила у Петруши прощения за то, что не уберегла ценности, которые он ей
оставил. И еще просила ответить ей на вопрос: "Отчего так случилось? Те же
актеры, так же любят свой театр и так же стараются..."
Петр Васильевич не слушал ее: он хватался за голову, затыкал уши,
кричал... Он репетировал. Ему было некогда. Зина все пристальнее
вглядывалась в фотографии и начинала ясней понимать, что происходит... Давно
уже в пустом зрительном зале, где, как за столом писателя или за
композиторским роялем, создаются произведения, никто не хватался за голову,
не затыкал уши и не кричал.
"Если не создается новое, то и старое блекнет, -- подумала Зина. --
Наверное, так? Уходит творчество... Вот в чем причина. И все-таки Петрушины
спектакли надо спасти! Заново репетировать... В пустом зрительном зале. С
режиссером, который будет хвататься за голову..."
Зина быстро принимала решения. А приняв, начинала сразу осуществлять.
На другой же день утром она притащила Костю в кабинет Ивана
Максимовича.
-- Репертуар, которым мы по привычке гордимся, в аварийном состоянии,
-- сказала она.
Костя, подобно человеку, живущему по соседству с вулканом, в
сейсмически опасном районе, привык к подземным толчкам. Поэтому он спокойно
и мрачно осведомился:
-- Кто тебе об этом сказал?
-- Зритель.
-- Ну-у, знаешь, -- протянул Костя, -- на всех не угодишь.
-- А на этого угодить надо.
-- Мальчик или девочка? -- привстав, поинтересовался директор.
-- Мужчина.
-- Ну-у, знаешь... А мы -- театр юного зрителя, -- не очень уверенно,
по инерции возразил Костя.
-- Мы ведь восстановили три старых работы Петра Васильевича, -- грустно
сказал директор.
-- Отремонтировали их... и показали! -- поддержал Костя.
-- Руками ассистентов-ремонтников?! -- вытаращив на Костю глаза,
воскликнула Зина. -- Произведения искусства не ремонтируют. Их
ре-ста-ври-ру-ют! Понял? И делать это умеют только художники.
-- Николай Николаевич быть реставратором не согласится, -- сказал Иван
Максимович.
-- Он просто не сумеет! -- отрезала Зина.
-- У них с Петром Васильевичем разные почерки... -- задумчиво произнес
директор.
-- Совсем разные, -- согласилась Зина.
-- Значит, так... Сначала мы с вами должны решить: нужно ли вообще это
делать? -- медленно вступил в разговор Костя. -- Вот вы, Иван Максимович,