Пока Кастанье переживал муки сомнений, размышляя поступке, от которого изменилась вся его жизнь, Акилина спокойно сидела у камелька, лениво погрузившись в кресло, и, беседуя с горничной, поджидала его. Подобно всем горничным у дам такою сорта, Дженни стала ее наперсницей, после того как убедилась, что власть ее хозяйки над Кастанье неоспорима.
- Как нам быть нынче вечером? Леон хочет непременно прийти,- произнесла г-жа де Лагард, читая письмо на серой бумаге, исполненное страсти.
- Вот и барин! -сказала Дженни.
Вошел Кастанье. Нисколько не смущаясь, Акилина свернула письмо, взяла его щипцами и сожгла.
- Вот как ты поступаешь с любовными записками! - сказал Кастанье.
- Ах, боже мой, конечно так,- ответила ему Акилина - Разве это не лучший способ уберечь их от чужих рук? К тому же не должен ли огонь устремляться к огню, как вода течет в реку?
- Ты так говоришь, Наки, точно это и вправду любовная записка.
- Что же, разве я недостаточно красива, чтобы их получать? - отвечала она, подставляя для поцелуя лоб с такой небрежностью, которая мужчине менее ослепленному дала бы понять, что, доставляя кассиру удовольствие, Акилина лишь выполняет своего рода супружеский долг; но Кастанье, вдохновляемый привычкой, дошел до таких степеней страсти, что уже ничего не замечал.
- На сегодня у меня ложа в театре Жимназ,- продолжал он,- сядем за стол пораньше, а то придется обедать впопыхах.
- Отправляйтесь с Дженни. Мне надоели театры. Не знаю, что со мной нынче, хотелось бы посидеть у камелька.
- Все-таки пойдем, Наки; уже недолго буду я тебе надоедать. Да, Кики,нынче вечером я уезжаю и довольно долго не вернусь. Оставляю тебя здесь полной хозяйкой. Сохранишь ли ты мне свое сердце?
- Ни сердца, ни чего другого,- ответила она.- Но ты вернешься - и Наки всегда будет твоею Наки.
- Вот это откровенность! Значит, ты со мной не поехала бы?
- Нет.
- Почему?
- Но,- сказала она, улыбаясь,- как же я могу покинуть любовника, который пишет такие милые письма?
И полунасмешливо она показала на сгоревшую бумагу.
- Может ли это быть? - спросил Кастанье.- Неужели ты завела любовника?
- Как? Значит, вам ни разу не случалось взглянуть сак следует на самого себя, милый мой? - ответила Акилина.- Во-первых, вам пятьдесят лет. Потом, лицо у вас такое, что если положить вашу голову на прилавок зеленщицы, она свободно продаст ее за тыкву. Подымаясь по лестнице, вы пыхтите, как тюлень. Живот у вас трепыхается, как бриллиант на голове у женщины... Хоть ты и служил в драгунском полку, все же ты старый урод. Чорт побери! Если хочешь сохранить мое уважение, то не советую тебе к этим достоинствам добавлять еще глупость и полагать, что такая девушка, как я, откажется скрасить впечатление от своей астматической любви при помощи цветов чьей-нибудь прекрасной юности.
- Акилина, ты, конечно, шутишь?
- А ты разве не шутишь? Ты думаешь, я, как дура, поверю в твой отъезд? "Нынче вечером я уезжаю",- передразнила она.- Ах, мямля, да разве так ты говорил бы, покидая свою Наки? Ты ревел бы не хуже теленка.
- Ну, а если я уеду, ты приедешь ко мне? - спросил он.
- Скажи сначала, не глупая ли шутка все это твое путешествие?
- Серьезно, я уезжаю.
- В таком случае серьезно я остаюсь. Счастливого пути, дитя мое! Буду тебя ждать. Скорее я расстанусь жизнью, чем с миленьким моим Парижем.
- И ты не захочешь отправиться в Италию, в Неаполь, зажить там приятно, спокойно, роскошно со своим толстячком, который пыхтит, как тюлень?