- Ах, сделайте милость! - вскрикнул хозяин и сам было бросился набивать гостю трубку; но тот, конечно, не допустил его и сам себе выбрал самую огромную трубку, старательно продул ее, наложил, закурил и сел, с целью вполне насладиться любимым, но не всегда доступным ему удовольствием.
- Бесподобный табак! - сказал он, втягивая дым.
- Очень рад, что вам нравится.
- Как, однако, свежо на дворе! - сказал гость, усладившись курением. - Я хожу ведь пешком: доктор велел; нельзя, знаете, без моциону, - такие уж лета; чего доброго, пожалуй, и удар хватит.
- Так на дворе, вы изволите говорить, холодно?
- Весьма свежо. Я так, знаете, прозяб, что даже и теперь не могу согреться.
- Не прикажете ли чаю, или кофе?
- Нет-с, благодарю покорно: то и другое мне строжайше запрещено доктором. Рюмку водки, если есть, позвольте!
- Ах, пожалуйста! - сказал хозяин и вышел, чтоб попросить у Татьяны Ивановны для гостя водки. Девица Замшева, услышав, что у Хозарова Антон Федотыч и желает выпить водки, тотчас захлопотала.
- Дайте водочки, почтеннейшая, да нет ли графинчика получше, да и закусить чего-нибудь - сыру или сельдей, и, знаете, подайте понаряднее: на поднос велите постлать салфетку и хлеб нарезать и разложить покрасивее.
- Знаю, Сергей Петрович, знаю. Уж не беспокойтесь. Велю подать водки, миног, сыру и колбасы; да не худо бы винца какого-нибудь?
- Очень хорошо и винца - рубля в полтора серебром бутылку, - отвечал Хозаров. - Ах вы, милейшая моя хозяюшка! - говорил он, трепля ее по плечу.
- То-то и есть, - отвечала Татьяна Ивановна, - дай вам бог другую нажить такую. Вот посмотрим, как-то вы отблагодарите меня, как женитесь.
- Тысячу рублей подарю вам, - отвечал Сергей Петрович.
- Хорошо, посмотрим, - отвечала хозяйка и побежала хлопотать о закуске.
Хозаров между тем возвратился к гостю, который закурил уже другую трубку и, развалясь на диване, пускал мастерские кольца.
- Извините меня, - сказал хозяин, - я захлопотался. Вот наша холостая жизнь: вообразите себе, двое у меня людей в горнице, и ни одного налицо нет, так что принужден был просить подать завтрак хозяйскую девушку.
- Это часто случается и у нас; у меня вот здесь немного людей, а в деревне их человек пятнадцать, а случается иногда, что даже по целому дню трубки некому приготовить.
В это время Марфа, одетая по распоряжению Татьяны Ивановны в новое ситцевое платье, принесла закуску, водку и вино.
- Прошу покорнейше, - сказал хозяин.
- А я вас прошу не беспокоиться: распоряжусь, - отвечал гость и залпом выпил рюмку водки, закусив миногою.
- Прекрасная закуска эти миноги! И кисловато и приятно, - сказал он, прожевав кусок. - Говорят, это маленькие змеи?
- Не знаю. Не прикажете ли винца?
- Нет, позвольте мне еще рюмку водки: все как-то не могу хорошенько согреться! Это штриттеровская?
- Нет, домашняя.
- Скажите, какая прекрасная, - заметил гость, закусывая сыром. - Теперь можно трубки покурить и винца потом выпить, - проговорил он и, закурив трубку, хотел было налить себе в рюмку.
- Не прикажете ли лучше в стакан? Это вино совестно пить рюмками, - сказал хозяин, желавший угостить гостя и заметив, что сей последний не не любит выпить.
- Не много ли будет стаканчиками? - сказал гость, выпив рюмку. - Вы сами не кушаете; надобно начинать ведь с хозяина.
- А вот я и сам выпью, - сказал тот, налив стакан и ставя его перед Ступицыным, а себе рюмку.
Антон Федотыч пришел в совершенно блаженное состояние от такого любезного приема.
- Как мне приятно, что я имел честь с вами познакомиться. С первого раза, изволите ли помнить, как мы встретились, я почувствовал к вам какое-то особенное влечение.
- Благодарю вас покорно; я, с своей стороны, также дорожу знакомством вашим и всего вашего милого семейства.
- Да-с, я могу похвалиться моим семейством, - начал Ступицын, у которого в голове начало уже шуметь, - одно только... ах, как мне тут неприятно! Даже и говорить про это больно!
- Что такое-с?
- Так, знаете-с: свои семейные несообразности.
- Но... в чем же?
- Это, я вам доложу, большая история, - проговорил Ступицын, вздыхая и махнув рукою. - Я, пожалуй, вам расскажу; но прежде, нежели начну, позвольте мне вас попросить выпить со мной по стаканчику мадеры.
- С большим удовольствием, - отвечал хозяин и налил себе и гостю по стакану вина, которыми они чокнулись и выпили.
- Я вас, Сергей Петрович, с первого раза полюбил, как сына, а потому могу открыть вам душу. Катерина Архиповна моя... я про нее ничего не могу сказать... Семьянинка прекрасная, только неровна к дочерям: двух старших не любит, а младшую боготворит.
- Скажите, пожалуйста!
- Да-с, вот какой случай. А что прикажете делать? Я хоть и отец, а помочь не могу. Короче вам сказать: была у нас двоюродная бабка, и, заметьте, бабка с моей стороны; препочтеннейшая, я вам скажу, старушка; меня просто обожала, всего своего имущества, еще при жизни, хотела сделать наследником; но ведь я отец: куда же бы все пошло?.. Все бы, конечно, детям - только бы поровну, никто бы из них обижен-то не был. Так как бы вы думали, что сделала супруга? Перед самою почти смертью подбилась к старухе да уговорила ее, обойдя меня, отдать одной младшей, Машет, а мы и сидим теперь на бобах. Вот что значит неравная-то любовь! Но ведь я отец: мне горько и обидно... и себя, конечно, жалко, да и старшие-то чем же согрешили?
- Скажите, пожалуйста, - произнес Хозаров, - и большое имение?
- Триста душ в кружке, как на ладони, да каменная усадьба.
- И всем уж теперь владеет Мария Антоновна?
- Давно, по всем актам, но это еще мало: имение теперь под опекою у матери; ни копейки, сударь вы мой, из доходов не издерживает, - все в ломбард да в ломбард на имя идола: тысяч тридцать уж засыпано.
- Тридцать тысяч! - воскликнул от восхищения Хозаров.
- Ровнехонько тридцать. Но ведь мне горько: я отец... Я равнодушно видеть старших не могу, хуже, чем сироты. Ну, хоть бы с воспитания взять: обеих их в деревне сама учила, ну что она знает? А за эту платила в пансион по тысяче рублей... Ну и это еще не все...
- Что же еще такое? - спросил Хозаров, более и более начинавший интересоваться рассказом Ступицына.
- И это еще не все: нашла ей жениха, почти насильно влюбила его в нее; он полгода уже как интересовался старшей; переделала, сударь ты мой, это дело в свою пользу - да и только! Теперь тот неотступно сватается к Машеньке.
- Сватается к Марье Антоновне?
- Неотступно! Сюда за ними нарочно приехал: вы, верно, его знаете, - Рожнов!
- Этот толстяк! - воскликнул Хозаров.
- Да что такое толстяк? Тысяча ведь душ-с... человек добрейший... умница такая, что у нас в губернии никто с ним и не схватывается.
- Так, стало быть, Марья Антоновна помолвлена?
- Кажется, еще нет. Я, признаться, и не знаю, потому что я и входить не хочу в их дела: грустно, знаете, очень грустно, право, а нечего делать: мать!.. Кто ее может судить и разбирать. А и теперь Пашет и Анет все я содержу - это я могу прямо сказать. Но у меня небольшое состояние: всего сто душ; я сам еще люблю пожить, - ну вот, например, в карты играю, и играю по большой; до лошадей охотник и знакомых тоже имею; а она из своих ста душ ни синя пороха не дает старшим, а все на своего идола. Обидно, Сергей Петрович, невыносимо обидно! Позвольте мне еще водки выпить.
Ступицын выпил еще водки и начал немного покачиваться.
- Что мне делать, как мне быть? - рассуждал он как бы сам с собою. - К несчастью, они и собой-то хуже той, но ведь я отец: у меня сердце равно лежит ко всем. Вы теперь еще не понимаете, Сергей Петрович, этих чувств, а вот возьмем с примера: пять пальцев на руке; который ни тронь - все больно. Жаль мне Пашет и Анет, - а они предобрые, да что делать - родная мать! Вы извините меня: может быть, я вас обеспокоил.
- Ах, как вам не совестно! Напротив - мне очень приятно, - отвечал хозяин.
Гость принялся было отыскивать картуз, но остановился.
- Не могу идти домой, не могу видеть неравенства, - и в ком же? В родной матери, которая носила всех в утробе своей девять месяцев... - Здесь Ступицын немного остановился. - Сергей Петрович, милый вы человек! - продолжал он. - Я обожаю вас, то есть, кажется, готов за вас умереть. Позвольте мне вас поцеловать!
- С большим удовольствием...
Новые приятели облобызались.
- Сергей Петрович! Позвольте мне у вас отдохнуть, не могу видеть неравенства.
- Сделайте одолжение, - сказал Хозаров, в душе обрадованный такому намерению Ступицына, потому что тот, придя в таком виде домой, может в оправдание свое рассказать, что был у него, и таким образом поселить в семействе своем не весьма выгодное о нем мнение. Он предложил гостю лечь на постель; тот сейчас же воспользовался предложением и скоро захрапел.
В какой мере были справедливы вышесказанные слова Ступицына, мы увидим впоследствии; но Хозаров им поверил.
- Триста душ, тридцать тысяч и каменная усадьба... недурно, очень недурно, - повторил он сам с собой, и между тем как гость его начинал уж храпеть на третью ноту, Хозаров отправился к Татьяне Ивановне.
- Ну что, ушел? - спросила хозяйка.
- Нет, пьян напился, и водку и вино - все выпил и лег спать, - отвечал постоялец. - Бог даст, как женюсь, так и в лакейскую к себе не стану пускать: пренесносная скотина! Впрочем, Татьяна Ивановна, нам в отношении Мари угрожает опасность, и большая опасность.
- Что вы это? Какая опасность?
- Да такая опасность, что вряд ли она не помолвлена!
- Не может быть, ой, не может быть. Да за кого, Сергей Петрович? Не за кого быть помолвленной.
- А за Рожнова?
- За этого толстого господина? Постойте, батюшка Сергей Петрович, пожалуй, это и на дело похоже. Когда они собирались на вечер, Марья Антоновна была такая грустная, а этот господин сидел с Катериной Архиповной и все шепотом разговаривали...
- Это скверно, - произнес Хозаров. - Впрочем, у них в этот день ничего не могло быть решительного, потому что я в этот же вечер объяснился ей в любви и получил признание.
- Ну, вот видите, стало быть, пустяки: может быть, мне только так показалось; она не ветреница какая-нибудь: этого про нее, кажется, никто не окажет, но только все-таки, Сергей Петрович, скажу вам: напрасно теряете время, пропустите вы эту красотку.