- Вот тебе на!.. Прекрасно... бесподобно... Сама будет твоим имением управлять и нам будет выдавать по копейкам... Надзирательница какая, скажите, пожалуйста! Ты сделай милость, Мари, поговори ей, что это невозможно: я для свадьбы задолжал, и у меня ни копейки уже нет; мне нужны деньги; не без обеда же быть.
- Я уж ей говорила, Серж, по твоей просьбе; она говорит, что все у нас будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она говорит, что ты ветрен еще, в один год все промотаешь.
- О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое - и кончено... Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить? Ну, у нас будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: "Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!" Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская мука.
- Что делать, Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим обманул, и на прошедшей неделе целый день плакала.
- Что ж такое, что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что, любя тебя, скрыл, что имение мое расстроено. Катерина Архиповна сама меня обманула чрез Антона Федотыча; он у меня при посторонних людях говорил, что у тебя триста душ, тридцать тысяч, а где они?
- Ай нет, Серж! У меня нет трехсот душ; всего только сто.
- Ну, а денег сколько?
- Денег, я не знаю; тебе мамаша подарила сколько-то?
- Да что она мне подарила? Полторы тысячи; это до тридцати тысяч еще очень далеко. Стало быть, мы все неправы.
- Да тебе кто это, Серж, говорил?.. Папаша?
- Антон Федотыч.
- Ну, вот видишь, он все говорит неправду. Меня сколько он раз маленькую обманывал: пойдет в город куда-нибудь: "Погоди, Мари, говорит, я принесу тебе конфет", - и воротится с пустыми руками. Я уж и знаю, но нарочно и пристану: "Дай, папаша, конфет". - "Забыл", говорит, и все каждый раз забывает, такой смешной!
- Все-таки, Мари, мне ужасно нужны деньги. Сделай милость, поди и попроси для себя у Катерины Архиповны хоть рублей семьсот, - проговорил Хозаров.
- А если она спросит, зачем мне деньги?
- Ах, боже мой, зачем!.. Ну, скажи, что хочешь бедным дать.
- Нет, не поверит! Семьсот рублей бедным, - этого много!
- Да, это правда - неловко. Скажи просто, что ты меня очень любишь и что завтрашний день - мое рождение.
- А разве в самом деле завтра твое рождение?
- Кажется, завтра, - ну, так как в рождение обыкновенно дарят, то и ты скажи, что хочешь подарить мне семьсот рублей; только, смотри, непременно настаивай, чтобы деньгами; вещей мне никаких не надо. Неужели она в этих пустяках откажет!
- Не знаю, Серж; семьсот рублей очень много; мамаша беспрестанно мне говорит, чтобы я берегла деньги, а тут скажет, что тебе на какие-нибудь пустяки дать столько денег.
- Ну, так ты вот как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей, потому что я тебе признался в одном срочном долге приятелю, и скажи, что я вот третью ночь глаз не смыкаю. А я тебе скажу прямо, что я действительно имею долг, за который меня, может быть, в тюрьму посадят.
- За что же это в тюрьму посадят?
- За то, что я несостоятельный должник.
- Ах, Серж, это страшно!
- Еще бы... Но что же делать? Я тебя так любил, что готов был занять не только семьсот рублей, но даже семь тысяч, чтобы только обладать тобой. Знаешь ли ты, друг мой, что в самую нашу помолвку я был без копейки!.. Кажется, не велика беда! Это может случиться с первым богачом в мире. Я, конечно, занял эту пустячную сумму; потом получил из деревни тысячу рублей. Вот и все деньги. Желал бы я знать, где Катерина Архиповна могла найти более расчетливого зятя, который на какие-нибудь полторы тысячи рублей сыграл бы свадьбу; так нет: подобного самоотвержения не хотят даже и видеть и понимать. Пришла в голову ложная мысль, что я мот, и больше знать ничего не хотят. Чувства жалости даже не имеют и, может быть, за ничтожные семьсот рублей заставят идти в тюрьму.
- Нет, Серж, как это возможно! Я пойду выпрошу у мамаши.
- Сделай милость, Мари, и если ты меня любишь, то попроси Катерину Архиповну быть справедливее и великодушнее ко мне, и скажи прямо ей: "Если вы, мамаша, отдали ему меня, то неужели пожалеете каких-нибудь семисот рублей, чтобы сохранить его честь".
Проговоря это, Хозаров обнял и страстно расцеловал жену, которая тотчас же отправилась к матери. Во время прихода Мари Катерина Архиповна была занята чем-то очень серьезным. Перед ней стояла отпертая шкатулка, и она пересматривала какие-то бумаги, очень похожие на ломбардные билеты. Услышав скрип двери, она хотела было все спрятать, но не успела.
- Что это, мамаша, такое? - спросила Мари.
- Ничего, мой друг, разные документы.
- А деньги тут есть, мамаша?
- Нет, друг мой, это все бумаги.
- А в бумажнике что?
- Ничего, - тоже бумаги.
- Ах, мамаша! Зачем вы неправду говорите? Дайте мне посмотреть.
- Зачем тебе? Тут, право, ничего нет.
- Дайте мне, мамаша, денег; мне очень нужно семьсот рублей.
- Тебе семьсот рублей! Для кого же это тебе?
- Завтра Сергея Петровича рождение, и я хочу ему подарить семьсот рублей.
- Друг мой! С чего это тебе пришло в голову? Кто же дарит деньгами и особенно мужа? Если завтра действительно день его рождения, так мы поедем и купим ему какую-нибудь вещь по твоему вкусу.
- Нет, мамаша, пожалуйста, я не хочу дарить вещами, да и он не возьмет, у него очень много вещей, а вы дайте мне семьсот рублей.
- Послушай, Мари, это, верно, он научил тебя, - сказала Катерина Архиповна, поняв очень хорошо, с какой стороны ее атакуют. - Я вижу, что ты любишь его, - это прекрасно; но ты пойми, друг мой, что он ветреник и тебя в глаза обманывает. Ну, скажи мне, зачем ему семьсот рублей? Квартира у вас есть, столом я распоряжаюсь, нарядов я тебе сделала, кроме того еще прибавлю; сам он одет очень прилично. Ну, зачем ему деньги? Больше незачем, как на мотовство. Ты рассуди только сама: состояние у тебя небольшое; может быть, будут у вас дети, а у него ведь ничего нет. Он нас во всем обманул. Ну, чем и на что вы будете жить? Служба бог знает еще когда будет, а ты, не видя, что называется, с его стороны ничего, станешь дарить ему по семисот на рождение.
- Мамаша, его посадят в тюрьму!
- Кого в тюрьму?
- Сержа.
- За что же в тюрьму?
- Он занял, мамаша, семьсот рублей... все ночи теперь не спит.
- Лжет, мой друг! Бесстыдно лжет; у него, может быть, долгу и не семьсот рублей; но и за то не посадят его в тюрьму, а деньги просто ему нужны на мотовство.
- Да, мамаша, вам хорошо говорить, а если его посадят?
- Не посадят, друг мой; клянусь моей честью, не посадят.
- Нет, мамаша, вы этого сами не знаете и не понимаете. Он говорит: неужели вы пожалеете семисот, когда вы отдали ему меня?..
- Ах, друг мой, - перебила Катерина Архиповна, вздыхая, - не отдавала я тебя, не желала я этого; богу так угодно. Не то бы было, если бы ты вышла за Ивана Борисыча: тот не стал бы тянуть деньги и сам бы еще свои употребил для твоего счастья. Ну, если он в самом деле должен, так пусть скажет: кому?
- Он должен, мамаша, одному приятелю.
- Ну, что же, приятелю? Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему самому нужны деньги: в клуб да по кофейням не на что ездить, ну и давай ему денег: может быть, даже и возлюбленную заведет, а жена ему приготовляй денег. Мало того, что обманул решительно во всем, еще хочет и твое состояние проматывать.
В продолжение этого монолога у Мари навернулись на глазах слезы.
- Друг мой Машенька, не огорчайся, не плачь, - проговорила старуха, тоже со слезами на глазах. - Я переделаю его по-своему: я не дам ему сделать тебя несчастной и заставлю его думать о семействе. Я все это предчувствовала и согласилась только потому, что видела, как ты этого желаешь. Слушайся только, друг мой, меня и, бога ради, не верь ему ни в чем. Если только мы не будем его держать в руках и будем ему давать денег, он тебя забудет и изменит тебе.
- Он, мамаша, в самом деле какой-то странный! Или целует меня, или сбирается куда-нибудь уехать.
- Этим ты, друг мой, не огорчайся; мужчины все таковы. Но главное дело: ему не надобно давать денег и надо заставить служить для того, чтобы он имел какое-нибудь занятие, - и я берусь это устроить; только, пожалуйста, не слушайся его и будь благоразумнее. Ну, вот хоть бы теперь: верно ведь, он тебя научил попросить у меня денег?
- Он, мамаша!
- Вот, видишь, - я это знала наперед; ты ему скажи, или лучше ничего не говори; я с ним за тебя поговорю.
- Мамаша! Да отчего же он переменился ко мне?
- Он не переменился, друг мой! Мужчины все таковы. В женихах они обыкновенно умирают от любви, а как женятся, так и начнут обманывать. Это, друг мой, ничего; его надобно заставить, чтобы он любил тебя, - и я его заставлю, потому что ни копейки не стану давать ему денег. Поверь ты мне, он опомнится и начнет слушаться и любить.
- А что же, мамаша, я завтрашний день ему подарю?
- Об этом ты не беспокойся. Я сама куплю приличную для него вещь, а сегодня с ним поговорю. Где он теперь, в гостиной, что ли? Ты посиди здесь, а я с ним поговорю.
Мари осталась в кабинете, а Катерина Архиповна отправилась для объяснения с зятем.
- Ваше завтра рождение, Сергей Петрович? - сказала она, входя в гостиную.
- Да, кажется, что завтра, - отвечал Хозаров.
- Вы даете, верно, вечер или что-нибудь такое для ваших знакомых?
- Я ни о каком вечере и не думал.
- Для чего же вам так нужны семьсот рублей?
- Какие семьсот рублей?
- Да такие, которые вы присылали свою жену требовать от меня.
- Мне ваших семисот рублей никогда не было да, конечно, и не будет нужно.
- Перестаньте, Сергей Петрович, притворяться; это еще возможно было в женихах, но не для мужа; теперь уже все ясно, и я пришла вас спросить, зачем вам так нужны семьсот рублей, за которыми вы присылали жену вашу ко мне?