IV.
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский "Александр, Елисавета", и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал‑губернатор, со звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с губернаторшей и т. д. ‑ губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем‑гусаром в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу. Граф был не высок ростом, но отлично, красиво сложен. Ясно‑голубые и чрезвычайно блестящие глаза и довольно большие, вьющиеся густыми кольцами, темно‑русые волосы придавали его красоте замечательный характер. Приезд графа на бал был ожидаем: красивый молодой человек, видевший его в гостинице, уже повестил о том предводителя. Впечатление, произведенное этим известием, было различно, но вообще не совсем приятно. "Еще на смех подымет этот мальчишка", было мнение старух и мужчин. "Что, если он меня похитит?" было более или менее мнение молодых женщин и барышень. Как только польский кончился и пары взаимно раскланивались, снова отделяясь женщины к женщинам, мужчины к мужчинам, Завальшевский, счастливый и гордый, подвел графа к хозяйке. Предводительша, испытывая некоторый внутренний трепет, чтобы гусар этот не сделал с ней при всех какого‑нибудь скандала, гордо и презрительно отворотясь, сказала: "очень рада‑с, надеюсь, будете танцовать" ‑ и недоверчиво взглянула на него с выражением, говорившим: "уж ежели ты женщину обидишь, то ты совершенный подлец после этого". Граф однако скоро победил это предубеждение своею любезностью, внимательностью и прекрасной, веселой наружностью, так что чрез пять минут выражение лица предводительши уже говорило всем окружающим: "я знаю, как вести этих господ: он сейчас понял, с кем говорит. Вот и будет со мной весь вечер любезничать". Однако тут же подошел к графу губернатор, знавший его отца, и весьма благосклонно отвел его в сторону и поговорил с ним, что еще больше успокоило губернскую публику и возвысило в ее мнении графа. Потом Завальшевский подвел его знакомить к своей сестре ‑ молодой, полненькой вдовушке, с самого приезда графа впившейся в него своими большими черными глазами. Граф позвал вдовушку танцовать вальс, который заиграли в это время музыканты, и уже окончательно своим искусством танцовать победил общее предубеждение. ‑ А мастер танцовать! ‑ сказала толстая помещица, следя за ногами в синих рейтузах, мелькавшими по зале, и мысленно считая: раз, два, три; раз, два, три... ‑ мастер! ‑ Так и строчит, так и строчит, ‑ сказала другая приезжая, считавшаяся дурного тона в губернском обществе, ‑ как он шпорами не заденет! Удивительно, очень ловок! Граф затмил своим искусством танцовать трех лучших танцоров в губернии: и высокого белобрысого адъютанта губернаторского, отличавшегося своею быстротой в танцах и тем, что он держал даму очень близко, и кавалериста, отличавшегося грациозным раскачиванием во время вальса и частым, но легким притопыванием каблучка, и еще другого, штатского, про которого все говорили, что он хотя и не далек по уму, но танцор превосходный и душа всех балов. Действительно, этот штатский с начала бала и до конца приглашал всех дам по порядку, как они сидели, не переставал танцовать ни на минуту и только изредка останавливался, чтоб обтереть сделавшимся совершенно мокрым батистовым платочком изнуренное, но веселое лицо. Граф затмил всех их и танцовал с тремя главными дамами: с большой ‑ богатой, красивой и глупой, с средней ‑ худощавой, не слишком красивой, но прекрасно одевающейся, и с маленькой ‑ некрасивой, но очень умной дамой. Он танцовал и с другими, со всеми хорошенькими, а хорошеньких было много. Но вдовушка, сестра Завальшевского, больше всех понравилась графу, с ней он танцовал и кадриль, и экосес, и мазурку. Он начал с того, когда они уселись в. кадрили, что наговорил ей много комплиментов, сравнивая ее с Венерой и с Дианой, и с розаном, и еще с каким‑то цветком. На все эти любезности вдовушка только сгибала белую шейку, опускала глазки, глядя на свое белое кисейное платьице, или из одной руки в другую перекладывая опахало. Когда же она говорила: "полноте, граф, вы шутите" и т. п., голос ее, немного горловой, звучал таким наивным простодушием и смешною глупостью, что, глядя на нее, действительно приходило в голову, что это не женщина, а цветок, и не розан, а какой‑то дикий, бело‑розовый пышный цветок без запаха, выросший один из девственного снежного сугроба в какой‑нибудь очень далекой земле. Такое странное впечатление производило на графа это соединение наивности и отсутствия всего условного с свежей красотой, что несколько раз в промежутки разговора, когда он молча смотрел ей в глаза или на прекрасные линии рук и шеи, ему приходило в голову с такой силой желание вдруг схватить ее на руки и расцеловать, что он серьезно должен был удерживаться. Вдовушка с удовольствием замечала впечатление, которое она производила; но что‑то ее начинало тревожить и пугать в обращении графа, несмотря на то, что молодой гусар был вместе с заискивающею любезностью почтителен, по теперешним понятиям, до приторности. Он бегал ей за оршадом, подымал платок, вырвал стул из рук какого‑то золотушного молодого помещика, который хотел тоже прислужить ей, чтобы подать его скорее, и т. д. Заметив, что светская тогдашнего времени любезность мало действовала на его даму, он попробовал смешить ее, рассказывая ей забавные анекдоты: уверял, что он, если она прикажет, готов сейчас стать на голову, закричать петухом, выскочить в окно или броситься в прорубь. Это совершенно удалось: вдовушка развеселилась и как‑то переливами смеялась, показывая чудные белые зубки, и была совершенно довольна своим кавалером. Графу же она с каждой минутой всё более и более нравилась, так что под конец кадрили он был искренно влюблен в нее. Когда после кадрили к вдовушке подошел ее давнишний восемнадцатилетний обожатель, неслужащий сын самого богатого помещика, золотушный молодой человек, тот самый, у которого вырвал стул Турбин, она приняла его чрезвычайно холодно, и в ней не было заметно и десятой доли того смущения, которое она испытывала с графом. ‑ Хороши вы, ‑ сказала она ему, глядя в это время на спину Турбина и бессознательно соображая, сколько аршин золотого шнурка пошло на всю куртку, хороши вы: обещали за мной заехать кататься и конфект мне привезти. ‑ Да я ведь приезжал, Анна Федоровна, а вас уже не было, и конфекты самые лучшие оставил, ‑ сказал молодой человек, несмотря на высокий рост, очень тоненьким голоском. ‑ Вы найдете всегда отговорки! не нужно мне ваших конфект. Пожалуйста, не думайте... ‑ Я уж вижу, Анна Федоровна, как вы ко мне переменились, и знаю отчего. Только это нехорошо, ‑ прибавил он, но видимо не докончив своей речи от какого‑то внутреннего сильного волнения, заставившего весьма быстро и странно дрожать его губы. Анна Федоровна не слушала его и продолжала следить глазами за Турбиным. Предводитель, хозяин дома, величаво‑толстый, беззубый старик, подошел к графу и, взяв его под руку, пригласил в кабинет покурить и выпить, ежели угодно. Как только Турбин вышел, Анна Федоровна почувствовала, что в зале совершенно нечего делать, и, взяв под руку старую, сухую барышню, свою приятельницу, вышла с ней в уборную. ‑ Ну что? мил? ‑ спросила барышня. ‑ Только ужасно как пристает ‑ отвечала Анна Федоровна, подходя к зеркалу и глядясь в него. Лицо ее просияло, глаза засмеялись, она покраснела даже и вдруг, подражая балетным танцовщицам, которых видела на этих выборах, перевернулась на одной ножке, потом засмеялась своим горловым, но милым смехом и припрыгнула даже, поджав колени. ‑ Каков? он у меня сувенир просил, ‑ сказала она приятельнице, ‑ только ничего ему не бу‑у‑у‑дет, ‑ пропела она последнее слово и подняла один палец в лайковой, до локтя высокой перчатке... В кабинете, куда привел предводитель Турбина, стояли разных сортов водки, наливки, закуски и шампанское. В табачном дыму сидели и ходили дворяне, разговаривая о выборах. ‑ Когда всё благородное дворянство нашего уезда почтило его выбором, ‑ говорил вновь выбранный исправник, уже значительно выпивший, ‑ то он не должен был манкировать перед всем обществом, никогда не должен был... Приход графа прервал разговор. Все стали с ним знакомиться, и особенно исправник обеими руками долго жал его руку и несколько раз просил, чтоб он не отказался ехать с ними в компании после бала в новый трактир, где он угащивает дворян и где цыгане петь будут. Граф обещал непременно быть и выпил с ним несколько бокалов шампанского. ‑ Что ж вы не танцуете, господа? ‑ спросил он перед тем, как выходить из комнаты. ‑ Мы не танцоры, ‑ отвечал исправник, смеясь: ‑ мы больше насчет вина, граф... А впрочем, ведь это при мне повыросло, все эти барышни, граф! Я этак иногда тоже в экосесе пройдусь, граф... могу, граф... ‑ А пойдем, теперь пройдемся, ‑ сказал Турбин, ‑ разгуляемся перед цыганами. ‑ Что ж, пойдемте, господа! Потешим хозяина. И человека три дворян, с самого начала бала пившие в кабинете, с красными лицами, надели кто черные, кто шелковые вязаные перчатки и вместе с графом уже собрались итти а залу, когда их задержал золотушный молодой человек, весь бледный и едва удерживая слезы, подошедший к Турбину. ‑ Вы думаете, что вы граф, так можете толкаться, как на базаре, ‑ говорил он, с трудом переводя дыхание, ‑ оттого, что это неучтиво... Снова против его воли запрыгавшие губы остановили поток его речи. ‑ Что? ‑ крикнул Турбин, вдруг нахмурившись. ‑ Что? Мальчишка! ‑ крикнул он, схватив его за руки и сжав так, что у молодого человека кровь в голову бросилась, не столько от досады, сколько от страха: ‑ что, вы стреляться хотите? Так я к вашим услугам. Едва Турбин выпустил руки, которые он сжал так крепко, как уже двое дворян подхватили под руки молодого человека и потащили к задней двери. ‑ Что, вы с ума сошли? Вы напились, верно. Вот папеньке сказать. Что с вами? говорили они ему. ‑ Нет, не напился, а он толкается и не извиняется. Он свинья! вот что! ‑ пищал молодой человек, уже совершенно расплакавшись. Однако его не послушали и увезли домой. ‑ Полноте, граф! ‑ увещевали, с своей стороны, Турбина исправник и Завальшевский: ‑ ведь ребенок, его секут еще, ему ведь шестнадцать лет. И что с ним сделалось, нельзя понять. Какая его муха укусила? И отец его почтенный такой человек, кандидат наш. ‑ Ну, чорт с ним, коли не хочет... И граф вернулся в залу и так же, как и прежде, весело танцовал экосес с хорошенькой вдовушкой и от всей души хохотал, глядя на па, которые выделывали господа, вышедшие с ним из кабинета, и залился звонким хохотом на всю залу, когда исправник поскользнулся и во весь рост шлепнулся по середине танцующих.