Л.Н.Толстой
ДВА ГУСАРА
(Посвящается графине М. Н. Толстой)
(1856)
... Жомини да Жомини,
А об водке ни полслова...
Д. Давыдов.
В 1800‑х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов‑женщин, ни милых дам‑камелий, которых так много развелось в наше время, ‑ в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, ‑ когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы‑камелии прятались от дневного света, ‑ в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
I.
‑ Ну, всё равно, хоть в залу, ‑ говорил молодой офицер в шубе и гусарской фуражке, только что из дорожных саней, входя в лучшую гостиницу города К. ‑ Съезд такой, батюшка, ваше сиятельство, огромный, ‑ говорил коридорный, успевший уже от денщика узнать, что фамилия гусара была граф Турбин, и поэтому величавший его: "ваше сиятельство". ‑ Афремовская помещица с дочерьми обещались к вечеру выехать: так вот и изволите занять, как опростается, одиннадцатый нумер, ‑ говорил он, мягко ступая впереди графа по коридору и беспрестанно оглядываясь. В общей зале перед маленьким столом, подле почерневшего, во весь рост портрета императора Александра, сидели за шампанским несколько человек здешних дворян, должно быть, и в сторонке какие‑то купцы, проезжающие, в синих шубах. Войдя в комнату и зазвав туда Блюхера, огромную серую меделянскую собаку, приехавшую с ним, граф сбросил заиндевевшую еще на воротнике шинель, спросил водки и, оставшись в атласном синем архалуке, подсел к столу и вступил в разговор с господами, сидевшими тут, которые, сейчас же расположенные в пользу приезжего его прекрасной и открытой наружностью, предложили ему бокал шампанского. Граф выпил сначала стаканчик водки, а потом тоже спросил бутылку, чтоб угостить новых знакомых. Вошел ямщик просить на водку. ‑ Сашка! ‑ крикнул граф: ‑ дай ему! Ямщик вышел с Сашкой и снова вернулся, держа в руке деньги. ‑ Что ж, батюшка васясо, как, кажется, старался твоей милости! полтинник обещал, а они четвертак пожаловали. ‑ Сашка! дай ему целковый! Сашка, потупясь, посмотрел на ноги ямщика. ‑ Будет с него, ‑ сказал он басом, ‑ да у меня и денег нет больше. Граф достал из бумажника единственные две синенькие, которые были в нем, и дал одну ямщику, который поцеловал его в ручку и вышел. ‑ Вот пригнал! ‑ сказал граф: ‑ последние пять рублей. ‑ По‑гусарски, граф, ‑ улыбаясь, сказал один из дворян, по усам, голосу и какой‑то энергической развязности в ногах, очевидно, отставной кавалерист. ‑ Вы здесь долго намерены пробыть, граф? ‑ Денег достать нужно; а то бы я не остался. Да и нумеров нет. Чорт их дери, в этом кабаке проклятом... ‑ Позвольте, граф, ‑ возразил кавалерист, ‑ да не угодно ли ко мне? Я вот здесь, в седьмом нумере. Коли не побрезгуете покамест проночевать. А вы пробудьте у нас денька три. Нынче же бал у предводителя. Как бы он рад был! ‑ Право, граф, погостите, ‑ подхватил другой из собеседников, красивый молодой человек: ‑ куда вам торопиться! A ведь это в три года раз бывает ‑ выборы. Посмотрели бы хоть на наших барышень, граф! ‑ Сашка! давай белье: поеду в баню, ‑ сказал граф, вставая. ‑ А оттуда, посмотрим, может, и в самом деле к предводителю дернуть. Потом он позвал полового, поговорил о чем‑то с ним, на что половой, усмехнувшись, ответил, "что всё дело рук человеческих", и вышел. ‑ Так я, батюшка, к вам в нумер велю перенести чемодан, ‑ крикнул граф из‑за двери. ‑ Сделайте одолжение, осчастливите, ‑ отвечал кавалерист, подбегая к двери. Седьмой нумер! не забудьте. Когда шаги его уже перестали быть слышны, кавалерист вернулся на свое место и, подсев ближе к чиновнику и взглянув ему прямо улыбающимися глазами в лицо, сказал: ‑ А ведь это тот самый. ‑ Ну? ‑ Уж я тебе говорю, что тот самый дуэлист‑гусар, ‑ ну, Турбин, известный. Он меня узнал, пари держу, что узнал. Как же, мы в Лебедяни с ним кутили вместе три недели без просыпу, когда я за ремонтом был. Там одна штука была ‑ мы вместе сотворили ‑ от этого он как будто ничего. А молодчина, а? ‑ Молодец. И какой он приятный в обращении! ничего так не заметно, отвечал красивый молодой человек. ‑ Как мы скоро сошлись... Что, ему лет двадцать пять, не больше? ‑ Нет, оно так кажется; только ему больше. Да ведь надо знать, кто это? Мигунову кто увез? ‑ он. Саблина он убил, Матнева он из окошка за ноги спустил, князя Нестерова он обыграл на триста тысяч. Ведь это какая отчаянная башка, надо знать. Картежник, дуэлист, соблазнитель; но гусар‑душа, уж истинно душа. Ведь только на нас слава, а коли бы понимал кто‑нибудь, что такое значит гусар истинный. Ах, времечко было! И кавалерист рассказал своему собеседнику такой лебедянский кутеж с графом, которого не только никогда не было, но и не могло быть. Не могло быть, во‑первых потому, что графа он никогда прежде не видывал и вышел в отставку двумя годами раньше, чем граф поступил на службу, а во‑вторых потому, что кавалерист никогда даже не служил в кавалерии, а четыре года служил самым скромным юнкером в Белевском полку и, как только был произведен в прапорщики, вышел в отставку. Но десять лет тому назад, получив наследство, он ездил действительно в Лебедянь, прокутил там с ремонтерами семьсот рублей и сшил себе уже было уланский мундир с ранжевыми отворотами с тем, чтобы поступить в уланы. Желание поступить в кавалерию и три недели, проведенные с ремонтерами в Лебедяни, осталось самым светлым, счастливым периодом в его жизни, так что желание это сначала он перенес в действительность, потом в воспоминание и сам уже стал твердо верить в свое кавалерийское прошедшее, что не мешало ему быть по мягкосердечию и честности истинно достойнейшим человеком. ‑ Да, кто не служил в кавалерии, тот никогда не поймет нашего брата. ‑ Он сел верхом на стул и, выставив нижнюю челюсть, заговорил басом. ‑ Едешь, бывало, перед эскадроном, под тобой чорт, а не лошадь, в ланцадах вся; сидишь, бывало, этак чортом. Подъедет эскадронный командир на смотру. "Поручик, говорит, пожалуйста ‑ без вас ничего не будет ‑ проведите эскадрон церемониалом". Хорошо, мол, а уж тут ‑ есть! Оглянешься, крикнешь, бывало, на усачей своих. Ах, чорт возьми, времечко было! Вернулся граф, весь красный и с мокрыми волосами, из бани и вошел прямо в седьмой нумер, в котором уже сидел кавалерист в халате, с трубкой, с наслаждением и некоторым страхом размышлявший о том счастии, которое ему выпало на долю ‑ жить в одной комнате с известным Турбиным. "Ну, что, приходило ему в голову, ‑ как вдруг возьмет да разденет меня, голого вывезет за заставу да посадит в снег, или... дегтем вымажет, или просто... нет, по‑товарищески не сделает..." утешал он себя. ‑ Блюхера накормить, Сашка! ‑ крикнул граф. Явился Сашка, с дороги выпивший стакан водки и захмелевший порядочно. ‑ Ты уж не утерпел: напился, каналья!.. Накормить Блюхера! ‑ И так не издохнет: вишь, какой гладкий! ‑ отвечал Сашка, поглаживая собаку. ‑ Ну, не разговаривать! пошел, накорми. ‑ Вам только бы собака сыта была, а человек выпил рюмку, так и попрекаете. ‑ Эй, прибью! ‑ крикнул граф таким голосом, что стекла задрожали в окнах, и кавалеристу даже стало немного страшно. ‑ Вы бы спросили, ел ли еще нынче Сашка‑то что‑нибудь. Что ж, бейте, коли вам собака дороже человека, ‑ проговорил Сашка. Но тут же получил такой страшный удар кулаком в лицо, что упал, стукнулся головой о перегородку и, схватясь рукой за нос, выскочил в дверь и повалился на ларе в коридоре. ‑ Он мне зубы разбил, ‑ ворчал Сашка, вытирая одной рукой окровавленный нос, а другой почесывая спину облизывавшегося Блюхера, ‑ он мне зубы разбил, Блюшка, а всё он мой граф, и я за него могу пойти в огонь ‑ вот что! Потому, он мой граф, понимаешь, Блюшка? А есть хочешь? Полежав немного, он встал, накормил собаку и почти трезвый пошел прислуживать и предлагать чаю своему графу. ‑ Вы меня просто обидите, ‑ говорил робко кавалерист, стол перед графом, который, задрав ноги на перегородку, лежал на его постели: ‑ я ведь тоже старый военный и товарищ, могу сказать. Чем вам у кого‑нибудь занимать, я вам с радостию готов служить рублей двести. У меня теперь нет их, а только сто; но я нынче же достану. Вы меня просто обидите, граф! ‑ Спасибо, батюшка, ‑ сказал граф, сразу угадав тот род отношений, который должен был установиться между ними, трепля по плечу кавалериста, спасибо. Ну, так и на бал поедем, коли так. А теперь что будем делать? Рассказывай, что у вас в городе есть: хорошенькие кто? кутит кто? в карты кто играет? Кавалерист объяснил, что хорошеньких пропасть на бале будет, что кутит больше всех исправник Колков, вновь выбранный, только что удали нет в нем настоящей гусарской, а так только малый добрый; что Илюшкин хор цыган здесь с начала выборов поет, Стешка запевает, и что нынче к ним все от предводителя собираются.
‑ И игра есть порядочная, ‑ рассказывал он: ‑ Лухнов, приезжий, играет, с деньгами, и Ильин, что в 8‑м нумере стоит, уланский корнет, тоже много проигрывает. У него уже началось. Каждый вечер играют, и какой малый чудесный, я вам скажу, граф, Ильин этот: вот уж не скупой ‑ последнюю рубашку отдаст. ‑ Так пойдем к нему. Посмотрим, что за народ такой, ‑ сказал граф. Пойдемте, пойдемте! Они ужасно рады будут.