-- Амвросий Амбруазович, -- сказал Роман, -- я могу еще раз повторь свою аргументацию. Эксперимент опасен потому...
-- Вот я, Роман Петрович, давно на вас смотрю и никак не могу понять, как вы можете применять такие выражения к человеку-идеалу. Идеальный человек ему, видите ли, опасен!
Тут Роман, видимо по молодости лет, потерял терпение.
-- Да не идеальный человек! -- заорал он. -- А ваш гений-потреби- тель!
Воцарилось зловещее молчание.
-- Как вы сказали? -- страшным голосом осведомился Выбегалло. -- Повторите. Как вы назвали идеального человека?
-- Ян-нус Полуэктович, -- сказал Федор Симеонович, -- так, друг мой, нельзя все-таки...
-- Нельзя! -- воскликнул Выбегалло. -- Правильно, товарищ Киврин, нельзя! Мы имеем эксперимент международно-научного звучания! Исполин духа должен появиться здесь, в стенах нашего института! Это символично! Товарищ Ойра-Ойра с его прагматическим уклоном делячески, товарищи, относится к проблеме! И товарищ Хунта тоже смотрит узколобо! Не смотрите на меня, товарищ Хунта, царские жандмы меня не запугали, и вы меня тоже не запугаете! Разве в нашем, товарищи, духе бояться эксперимента? Конечно, товарищу Хунте, как бывшему иностранцу и работнику церкви, позволительно временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы, Федор Симеонович, вы же простые русские люди!
-- П-прекратите д-демагогию! -- взорвался наконец и Федор Симеоно- вич. -- К-как вам не с-совестно нести такую чушь? К-какой я вам п-простой человек? И что это за словечко такое -- п-простой? Это д-дубли у нас простые!..
-- Я могу сказать только одно, -- равнодушно сообщил Кристобаль Хозевич. -- Я простой бывший Великий Инквизитор, и я закрою доступ к вашему автоклаву до тех пор, пока не получу гарантии, что эксперимент будет производиться на полигоне.
-- И н-не ближе пяти к-километров от г-города, -- добавил Федор Симеонович. -- Или д-даже десяти.
По-видимому, Выбегалле ужасно не хотелось тащить свою аппаратуру и тащиться самому на полигон, где была вьюга и не было достаточного освещения для кинохроники.
-- Так, -- сказал он, -- понятно. Отгораживаете нашу науку от народа. Тогда уж, может быть, не на десять километров, а прямо на десять тысяч километров, Федор Симеонович? Где-нибудь по ту сторону? Где-нибудь на Аляске, Кристобаль Хозевич, или откуда вы там? Так прямо и скажите. А мы запишем!
Снова воцарилось молчание, и было слышно, как грозно сопит Федор Симеонович, потерявший дар слова.
-- Лет триста назад, -- холодно произнес Хунта, -- за такие слова я пригласил бы вас на прогулку за город, где отряхнул бы вам пыль с ушей и проткнул насквозь.
-- Нечего, нечего, -- сказал Выбегалло. -- Это вам не Португалия. Критики не любите. Лет триста назад я бы с тобой тоже не особенно церемонился, кафолик недорезанный.
Меня скрутило от ненависти. Почему молчит Янус? Сколько же можно? В тишине раздались шаги, в приемную вышел бледный, оскаленный Роман и, щелкнув пальцами, создал дубль Выбегаллы. Затем он с наслаждением взял дубля за грудь, мелко потряс, взялся за бороду, сладострастно рванул несколько раз, успокоился, уничтожил дубля и вернулся в кабинет.
-- А ведь в-вас гнать надо, В-выбегалло-- неожиданно спокойным голосом произнес Федор Симеонович. -- Вы, оказывается, н-неприятная фигура.
-- Критики, критики не любите, -- отвечал, отдуваясь, Выбегалло.
И вот тут наконец заговорил Янус Полуэктович. Голос у него был мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
-- Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет про- изведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор полигона в пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем заранее поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Некоторое время, по-видимому, все переваривали это решение. Во всяком случае, я переваривал. У Януса Полуэктовича была все-таки несомненно странная манера выражать свои мысли. Впрочем, все охотно верили, что ему виднее. Были уже прецеденты.
-- Я пойду вызову машину, -- сказал вдруг Роман и, вероятно, прошел сквозь стену, потому что в приемной не появился.
Федор Симеонович и Хунта, наверное, согласно кивнули головами, а оправившийся Выбегалло вскричал:
-- Правильное решение, Янус Полуэктович! Вовремя вы нам напомнили о потерянной бдительности. Подальше, подальше т посторонних глаз. Только вот грузчики мне понадобятся. Автоклав у меня тяжелый, значить, пять тонн все-таки...
-- Конечно, -- сказал Янус. -- Распорядитесь.
В кабинете задвигали креслами, и я торопливо допил кофе.
В течение последующего часа я вместе с теми, кто еще оставался в институте, торчал у подъезда и наблюдал, как грузят автоклав, стерео- трубы, бронещиты и зипуны на всякий случай. Буран утих, утро стояло морозное и ясное.
Роман пригнал грузовик на гусеничном ходу. Вурдалак Альфред привел грузчиков -- гекатонхейров. Котт и Гиес шли охотно, овленно галдя сотней глоток и на ходу засучивая многочисленные рукава, а Бриарей тащился следом, выставив вперед корявый палец, и ныл, что ему больно, что у него несколько голов кружатся, что он ночь не спал. Котт взял автоклав, Гиес -- все остальное. Тогда Бриарей, увидев, что ему ничего не досталось, принялся распоряжаться, давать указания и помогать сове- тами. Он забегал вперед, открывал и держал двери, то и дело присаживался на корточки и, заглядывая снизу, кричал: "Пошло! Пошло!" или "Правее бери! Зацепляешься!". В конце концов ему наступили на руку, а самого защемили между автоклавом и стеной. Он разрыдался, и Альфред отвел его обратно в виварий.
В грузовик набилось порядочно народу. Выбегалло залез в кабину водителя. Он был очень недоволен и у всех спрашивал который час. Грузовик уехал было, но через пять минут вернулся, потому что выяснилось, что забыли корреспондентов. Пока их искали, Котт и Гиес затеяли играть в снежки, чтобы согреться, и выбили два стекла. Потом Гиес сцепился с каким-то ранним пьяным, который кричал: "Все на одного, да?" Гиеса оттащили и затолкали обратно в кузов. Он вращал глазами и грозно ругался по-эллински. Появились дрожащие со сна Г. Проницательный и Б. Питомник, и грузовик наконец уехал.
Институт опустел. Была половина девятого. Весь город спал. Мне очень хотелось отправиться вместе со всеми на полигон, но, делать нечего -- я вздохнул и пустился во второй обход.
Я, зевая, шел по коридорам и гасил везде свет, пока не добрался до лаборатории Витьки Корнеева. Витька Выбегалловыми экспериментами не интересовался. Он говорил, что таких, как Выбегалло, нужно беспощадно передавать Хунте в качестве подопытных животных на предмет выяснения, не являются ли они летальными мутантами. Поэтому Витька никуда не поехал, а сидел на диване-трансляторе, курил сигарету и лениво беседовал с Эдиком Амперяном. Эдик лежал рядом и, задумчиво глядя в потолок, сосал леденец. На столе в ванне с водой бодро плавал окунь.
-- С Новым годом, -- сказал я.
-- С Новым годом, -- приветливо отозвался Эдик.
-- Вот пусть Сашка скажет, -- предложил Корнеев. -- Саша, бывает небелковая жизнь?
-- Не знаю, -- сказал я. -- Не видел. А что?
-- Что значит -- не видел? М-поле ты тоже никогда не видел, а напряженность его рассчитываешь.
-- Ну и что? -- сказал я. Я смотрел на окуня в ванне. Окунь плавал кругами, лихо поворачиваясь на виражах, и тогда было видно, что он выпотрошен. -- Витька, -- сказал я, -- получилось все-таки?
-- Саша не хочет говорить про небелковую жизнь, -- сказал Эдик. -- И он прав.
-- Без белка жить можно, -- сказал я, -- а вот как он живет без потрохов?
-- А вот товарищ Амперян говорит, что без белка жить нельзя, -- сказал Витька, заставляя струю табачного дыма сворачиваться в смерч и ходить по комнате, огибая предметы.
-- Я говорю, что жизнь -- это белок, -- возразил Эдик.
-- Не ощущаю разницы, -- сказал Витька. -- Ты говоришь, что если нет белка, то нет и жизни.
-- Да.
-- Ну, а это что? -- спросил Витька. Он слабо помахал рукой.
На столе рядом с ванной появилось отвратительное существо, похожее на ежа и на паука одновременно. Эдик приподнялся и заглянул на стол.
-- Ах, -- сказал он и снова лег. -- Это не жизнь. Это нежить. Разве Кощей Бессмертный -- это небелковое существо?
-- А что тебе надо? -- спросил Корнеев. -- Двигается? Двигается. Питается? Питается. И размножаться может. Хочешь, он сейчас размножится?
Эдик вторично приподнялся и заглянул на стол. Еж-паук неуклюже топтался на месте. Похоже было, что ему хочется идти на все четыре стороны одновременно.
-- Нежить не есть жизнь, -- сказал Эдик. -- Нежить существует лишь постольку, поскольку существует разумная жизнь. Можно даже сказать точнее: поскольку существуют маги. Нежить есть отход деятельности магов.
-- Хорошо, -- сказал Витька.
Еж-паук исчез. Вместо него на столе появился маленький Витька Корнеев, точная копия настоящего, но величиной с руку. Он щелкнул маленькими пальчиками и создал микродубля еще меньшего размера. Тот тоже щелкнул пальцами. Появился дубль величиной с авторучку. Потом величиной со спичечный коробок. Потом -- с наперсток.
-- Хватит? -- спросил Витька. -- Каждый из них маг. Ни в одном нет и молекулы белка.
-- Неудачный пример, -- сказал Эдик с сожалением. -- Во-первых, они ничем принципиально не отличаются останка с программным управлением. Во-вторых, они являются не продуктом развития, а продуктом твоего белкового мастерства. Вряд ли стоит спорить, способна ли дать эволюция саморазмножающиеся станки с программным управлением.
-- Много ты знаешь об эволюции, -- сказал грубый Корнеев. -- Тоже мне Дарвин! Какая разница, химический процесс или сознательная деятель- ность. У тебя тоже не все предки белковые. Пра-пра-праматерь твоя была, готов признать, достаточно сложной, но вовсе не белковой молекулой. И может быть, наша так называемая сознательная деятельность есть тоже некоторая разновидность эволюции. Откуда мы знаем, что цель природы -- создать товарища Амперяна? Может быть, цель природы -- это создание нежити руками товарища Амперяна. Может быть...