-- Нет, отчего же, -- сказал какой-то бакалавр. -- Попадаются любопытные мта. Вот эта вот машина... Помните? На тригенных куаторах... Это, знаете ли, да...
-- Нуте-с? -- сказал Пупков-Задний. -- У нас уже, кажется, началось обсуждение. А может быть, у кого-нибудь есть вопросы к докладчику?
Дотошный бакалавр немедленно задал вопрос о полиходовой темпоральной передаче (его, видите ли, заинтересовал коэффициент объемного расшире- ния), и я потихонечку удалился.
У меня было странное ощущение. Все вокруг казалось таким материаль- ным, прочным, вещественным. Проходили люди, и я слышал, как скрипят у них башмаки, и чувствовал ветерок от их движений. Все были очень немногословны, все работали, все думали, никто не болтал, не читал стихов, не произносил пафосных речей. Все знали, что лаборатория -- это одно, трибуна профсоюзного собрания -- это совсем другое, а праздничный митинг -- это совсем третье. И когда мне навстречу, шаркая подбитыми кожей валенками, прошел Выбегалло, я испытал к нему даже нечто вроде симпатии, потому что у него была своеобычная пшенная каша в бороде, потому что он ковырял в зубах длинным тонким гвоздем и, проходя мимо, не поздоровался. Он был живой, весомый и зримый хам, он не помавал руками и не принимал академических поз.
Я заглянул к Роману, потому что мне очень хотелось рассказать кому-нибудь о своем приключении. Роман, ухватившись за подбородок, стоял над лабораторным столом и смотрел на маленького зеленого попугая, лежащего в чашке Петри. Маленький зеленый попугай был дохлый, с глазами, затянутыми мертвой белесой пленкой.
-- Что это с ним?- спросил я.
-- Не знаю, -- сказал Роман. -- Издох, как видишь.
-- Откуда у тебя попугай?
-- Сам поражаюсь, -- сказал Роман.
-- Может быть, он искусственный? -- предположил я.
-- Да нет, попугай как попугай.
-- Опять, наверное, Витька на умклайдет сел.
Мы наклонились над попугаем и стали его внимательно рассматривать. На черной поджатой лапке у него было колечко.
-- "Фотон", -- прочитал Роман. -- И еще какие-то цифры... "Девятнад- цать ноль пять семьдесят три".
-- Так, -- скал сзади знакомый голос.
Мы обернулись и подтянулись.
-- Здравствуйте, -- сказал У-Янус, подходя к столу. Он вышел из дверей своей лаборатории в глубине комнаты, и вид у него был какой-то усталый и очень печальный.
-- Здравствуйте, Янус Полуэктович, -- сказали мы хором со всей возможной почтительностью.
Янус увидел попугая и еще раз сказал: "Так". Он взял птичку в руки, очень бережно и нежно, погладил ее ярко-красный хохолок и тихо прогово- рил:
-- Что же это ты, Фотончик?..
Он хотел сказать еще что-то, но взглянул на нас и промолчал. Мы стояли рядом и смотрели, как он по-стариковски медленно прошел в дальний угол лаборатории, откинул дверцу электрической печи и опустил туда зеленый трупик.
-- Роман Петрович, -- сказал он. -- Будьте любезны, включите, пожалуйста, рубильник.
Роман повиновался. У него был такой вид, словно его осенила необычная идея. У-Янус, понурив голову, постоял немного над печью, старательно выскреб горячий пепел и, открыфорточку, высыпал его на ветер. Он некоторое время глядел в окно, потом сказал Роману, что ждет его у себя через полчаса, и ушел.
-- ранно, -- сказал Роман, глядя ему вслед.
-- Что -- странно? -- спросил я.
-- Все странно, -- сказал Роман.
Мне тоже казалось странным и появление этого мертвого зеленого попугая, по-видимому, так хорошо известного Янусу Полуэктовичу, и какая-то слишком уж необычная церемония огненного погребения с развеива- нием пепла по ветру, нмне не терпелось рассказать про путешествие в описываемое будущее, и я стал рассказывать. Роман слушал крайне рассе- янно, смотрел на меня отрешенным взглядом, невпопад кивал, а потом вдруг, сказавши: "Продолжай, продолжай, я слушаю", полез под стол, вытащил оттуда корзинку для мусора и принялся копаться в мятой бумаге и обрывках магнитофонной ленты. Когда я кончил рассказывать, он спросил:
-- А этот Седловой не пытался путешествовать в описываемое н а с- т о я щ е е? По-моему, это было бы гораздо забавнее...
Пока я обдумывал это предложение и радовался Романову остроумию, он перевернул корзинку и высыпал содержимое на пол.
-- В чем дело? -- спросил я. -- Диссертацию потерял?
-- Ты понимаешь, Сашка, -- сказал он, глядя на меня невидящими глазами, -- удивительная история. Вчера я чистил печку и нашел в ней обгорелое зеленое перо. выбросил его в корзинку, а сегодня его здесь нет.
-- Чье перо? -- спросил я.
-- Ты понимаешь, зеленые птичьи перья в наших широтах попадаются крайне редко. А попугай, которого только что сожгли, был зеленым.
-- Что за ерунда, -- сказал я. -- Ты же нашел перо вчера.
-- В том-то и дело, -- сказал Роман, собирая мусор обратно в корзинку.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сти ненатуральны, никто не го-
ворит стихами, кроме бидля, когда он
приходит со святочным подарком, или
объявления о ваксе, или какого-нибудь
там простачка. Никогда не опускайтесь
до поэзии, мой мальчик.
Ч. Д и к к е н с
"Алдан" чинили всю ночь. Когда я следующим утром явился в электрон- ный зал, невыспавшиеся злые инженеры сидели на полу и неостроумно поносили Кристобаля Хозевича. Они называли его скифом, варваром и гунном, дорвавшимся до кибернетики. Отчаяние их было так велико, что некоторое время они даже прислушивались к моим советам и пытались им следать. Но потом пришел их главный -- Саваоф Баалович Один, -- и меня сру отодвинули от машины. Я отошел в сторонку, сел за свой стол и стал блюдать, как Саваоф Баалович вникает в суть разрушений.
Был он очень стар, но крепок и жилист, загорелый, с блестящей лысиной, с адко выбритыми щеками, в ослепительно белом чесучовом костюме. К этому человеку все относились с большим пиететом. Я сам однажды видел, как он вполголоса выговаривал за что-то Модесту Матвее- вичу, а грозный Модест стоял, льстиво склонившись перед ним, и пригова- ривал: "Слушаюсь... Виноват. Больше не повторится..." От Саваофа Баало- вича исходи чудовищная энергия. Было замечено, что в его присутствии часы начинают спешить и распрямляются треки элементарных частиц, искрив- ленные магнитным полем. И в то же время онне был магом. Во всяком случае, практикующим магом. Он не ходил сквозь стены, никогда никого не трансгрессировал и никогда не создавал своих дублей, хотя работал необычайно много. Он был главой отдела Технического Обслуживания, знал до тонкостей всю технику института и числился консультантом Китежград- ского завода маготехники. Кроме того, он занимался самыми неожиданными и далекими от его профессии делами.
Историю Саваофа Бааловича я узнал сравнительно недавно. В незапа- мятные времена С. Б. Один был ведущим магом земного шара. Кристобаль Хунта и Жиан Жиакомо были учениками его учеников. Его именем заклинали нечисть Его именем опечатывали сосуды с джиннами. Царь Соломон писал ему восторженные письма и возводил в его честь храмы. Он казался всемогущим. И вот где-то в середине шестнадцатого века он воистину с т а л всемогущим. Проведя численное решение интегро-дифференциального уравнения Высшего Совершенства, выведенного каким-то титаном еще до ледникового периода, он обрел возможность творить л ю б о е чудо. Каждый из магов имеет свой предел. Некоторые неспособны вывести расти- тельность на ушах. Другие владеют обобщенным законом Ломоносова -- Лавуазье, но бессильны перед вторым принципом термодинамики. Третьи -- их совсем немного -- могут, скажем, останавливать время, но только в римановом пространстве и ненадолго. Саваоф Баалович стал всемогущ. Он мог все. И он ничего не мог. Потому что граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы чудо не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на Земле, ни в иной части Вселенной. А такого чуда никто, даже сам Саваоф Баалович, представить себе не мог. И С. Б. Один навсегда оставил магию и стал заведующим отделом Технического Обслуживания НИИЧАВО...
С его приходом дела инженеров живо пошли на лад. Движения их стали осмысленными, злобные остроты прекратились. Я достал папку с очередными делами и принялся было за работу, но тут пришла Стеллочка, очень милая курносая и сероглазая ведьмочка, практикантка Выбегаллы, и позвала меня делать очередную стенгазету. Мы со Стеллой состояли в редколлегии, где писали сатирические стихи, басни и подписи под рисунками. Кроме того, я искусно рисовал почтовый ящик для заметок, к которому со всех сторон слетаются письма с крылышками. Вообще-то художником газеты был мой тезка Александр Иванович Дрозд, киномеханик, каким-то образом пробравшийся в институт. Но он был специалистом по заголовкам. Главным редактором газеты был Роман Ойра-Ойра, а его помощником -- Володя Почкин.
-- Саша, -- сказала Стеллочка, глядя на меня честными серыми глазами. -- Пойдем.
-- Куда? -- сказал я. Я знал куда.
-- Газету делать.
-- Зачем?
-- Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось два дня, а ничего не готово.
Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей газеты, главным подгонялой и цензором.
-- Слушай, -- сказал я, -- давай завтра, а?
-- Завтра я не смогу, -- сказала Стеллочка. -- Завтра я улетаю в Сухуми. Павианов записывать. Выбегалло говорит, что надо вожака записать как самого ответственного... Сам он к вожаку подходить боится, потому что вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
Я вздохнул, сложил дела и пошел за Стеллочкой, потому что один я стихи сочинять не могу. Мне нужна Стеллочка. Она всегда дает первую строчку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
-- Где будем делать? -- спросил я по дороге. -- В месткоме?
-- В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас пустил к себе Роман.
-- А о чем писать надо? Опять про баню?
-- Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую Гору. Хому Брута надо заклеймить.
-- Хома наш Брут -- ужасный плут, -- сказал я.
-- И ты, Брут, -- сказала Стеллочка.
-- Это идея, -- сказал я. -- Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета -- огромный девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью, пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и виднелся выпуклый волосатый животик.