Это был труп женщины. Она непринужденно лежала на-поверхности воды; ее лицо было нежно и спокойно. Его нельзя было назвать прекрасным, - это было лицо преждевременно увядшее, изможденное и худое. Но, несмотря на печать нищеты и страданий, оно все же было кротким, милым и на нем застыло то выражение всепоглощающего покоя, которое появляется на лицах больных, когда утихает боль.
К счастью для нас, - ибо у нас не было никакого желания застрять здесь и околачиваться в приемной следователя, - на берегу были люди, которые также заметили тело и сняли с нас заботу о нем.
Впоследствии мы узнали историю этой женщины. Как и следовало ожидать, это была старая, как мир, и банальная трагедия. Эта женщина любила и была обманута - или обманулась. Как бы там ни было, она согрешила, - кто из нас без греха? Ее родные и друзья, разумеется, сочли себя опозоренными и оскорбленными и захлопнули перед нею двери своих домов.
Покинутая всеми в чужом и враждебном мире, сгибаясь под тяжестью своего позора, она постепенно опускалась все ниже и ниже. В течение некоторого времени она жила на двенадцать шиллингов в неделю, которые добывала, занимаясь черной работой по двенадцать часов в день; шесть шиллингов она платила за содержание ребенка, а на остальные кое-как поддерживала свое бренное тело.
Но чтобы удержать в бренном теле живую душу, мало шести шиллингов в неделю: для этого нужны более крепкие узы. И вот в один прекрасный день тоска и беспросветность существования, по-видимому, сжала ей горло с особенной силой, а кривляющийся призрак голода довел ее до полного отчаянья. Она обратилась к друзьям с последним призывом, но голос несчастной грешницы не проник сквозь каменную стену их добропорядочности. И тогда она отправилась повидать свое дитя; она взяла его на руки и целовала, ощущая глухое безнадежное горе, но ничем не выдавая своих чувств, а потом вложила в его ручонку грошовую шоколадку, ушла, купила на последние несколько шиллингов билет и поехала в Горинг.
Быть может, с тенистыми рощами и ярко-зелеными лугами, раскинувшимися вокруг Горинга, у нее были связаны мучительнейшие воспоминания, но женщины всегда неразумно хватаются за лезвие пронзающего их ножа. А может быть, среди этих горьких воспоминаний сохранилась и светлая память о блаженных часах, проведенных в густой тени могучих деревьев, склоняющих свои ветви до самой земли.
Весь день она бродила по прибрежным лесам, а когда настал вечер и сумерки окутали Темзу своей светло-серой мантией, она простерла руки к молчаливой реке, свидетельнице всех ее радостей и печалей. И древняя река приняла ее в свои нежные объятия, и приютила ее истомленную голову у себя на груди, и прекратила ее мучения.
Так и осталась она грешницей во всем: грешной была ее жизнь, грешной была и смерть. Помоги ей, боже, и всем остальным грешникам, если таковые еще водятся.
Горинг на левом берегу и Стритли на правом - чудесные городки, в которых приятно провести несколько дней. До самого Пенгборна эти места полны прелести и обещают радостное плавание, будь то под парусом или на веслах, среди бела дня или при лунном свете. Мы собирались дойти в тот день до Уоллингфорда, но река улыбалась нам так приветливо, что мы не устояли против соблазна немного задержаться; итак, мы оставили лодку у моста, пошли в Стритли и позавтракали в "Быке", к вящему удовольствию Монморанси.
Говорят, что холмы по обоим берегам реки некогда соединялись и преграждали ей дорогу и что Темза в те дни оканчивалась здесь, образуя огромное озеро. Я не в состоянии ни опровергнуть, ни подтвердить эту версию. Я ее просто передаю.
Стритли - старинный город, возникший, как и большинство прибрежных городов и деревень, еще во времена бриттов и саксов. Горинг куда менее привлекателен для путешественников, если, конечно, они располагают свободой выбора. Однако, в своем роде, и он достаточно красив, и к тому же лежит у железной дороги - немаловажное преимущество на тот случай, если вы собираетесь улизнуть из гостиницы, не заплатив по счету.
Глава XVII
Стирка. - Рыба и рыболовы. - Искусство удить рыбу. -Честный удильщик. - Рыболовная история.
Мы задержались в Стритли на два дня и отдали в стирку свою одежду. Сперва мы попытались сами выстирать ее в реке под руководством Джорджа, но потерпели неудачу. Неудача - это еще мягко сказано, так как до стирки одежды мы выглядели куда приличнее, чем после. До стирки она была грязной, можно даже сказать - чрезвычайно грязной. Однако ее еще можно было носить. А вот после стирки... - что уж тут скрывать! После этой стирки Темза от самого Рэдинга и до Хенли стала намного чище, чем была. Мы собрали и размазали по своей одежде всю грязь, накопившуюся в реке между Рэдингом и Хенли.
Прачка в Стритли сказала нам, что она чувствует себя обязанной спросить тройную цену за стирку наших вещей. На них, сказала она, было столько грязи, что ее пришлось не отмывать, а разгребать.
Мы безропотно оплатили счет.
Окрестности Стритли и Горинга представляют собою крупный центр рыболовства. Рыбная ловля здесь процветает. Река в этих местах так и кишит щуками, окунями, пескарями, угрями и плотвой; вы можете сидеть и удить с утра до вечера.
Многие так и делают. Только им никогда ничего не удается поймать. Я еще ни разу не встречал человека, который выудил бы что-нибудь из Темзы, - если, конечно, не считать дохлых кошек и лягушек, но это, собственно говоря, уже не относится к рыболовству. Местный "Спутник рыболова" даже не заикается о возможности поймать какую-нибудь рыбешку. "Удобное местечко для рыбной ловли" - вот все сведения, которые можно из него почерпнуть, и я, на основании собственного опыта, могу подтвердить их справедливость.
В целом мире не сыщешь места, где удильщиков было бы больше и они удили бы дольше. Иные рыболовы являются сюда и удят целый день, а некоторые здесь останавливаются и удят целый месяц. Если хотите, можете тут поселиться и удить целый год, - результат будет тот же.
"Руководство по рыбной ловле на Темзе" говорит, что "в этих местах ловятся также молодые щуки и окуни", но тут руководство ошибается. Щуки и окуни в этих местах действительно есть . Это непреложный факт, отлично мне известный. Они носятся целыми стаями; когда вы прогуливаетесь по берегу, они наполовину высовываются из воды, глядят на вас и разевают рты в ожидании хлебных крошек. Когда вы купаетесь, они толкутся вокруг, шныряют под ногами и выводят вас из терпения. Но чтобы они "ловились" - будь то на червяка или еще каким-нибудь подобным способом, - нет уж, дудки!
Конечно, рыболов я неважный. В свое время я положил немало трудов, чтобы овладеть этим искусством, и, как мне казалось, добился заметных успехов. Однако знатоки сказали, что настоящего рыболова из меня не выйдет, и посоветовали бросить это дело. Они говорили, что у меня поразительно точный бросок, и за глаза хватит сообразительности, и что я в достаточной степени лодырь от природы. И все же они считали, что я никогда не добьюсь успеха в рыбной ловле. Для этого у меня не хватает воображения.
Они говорили, что я мог бы стать неплохим поэтом, автором бульварных романов, репортером или еще чем-нибудь в этом роде; но для того чтобы занять известное положение среди рыболовов на Темзе, требуется куда больше фантазии, выдумки и изобретательности, чем у меня.
Кое у кого сложилось впечатление, что умения бессовестно и нахально врать вполне достаточно, чтобы стать выдающимся рыболовом, - это роковая ошибка. Простая, бесхитростная выдумка ничего не стоит; на нее способен любой желторотый юнец. Тщательная разработка деталей, тончайшие штрихи достоверности, убедительность и правдивость, граничащие с педантизмом, - вот признаки, по которым узнают бывалого рыболова.
Предположим, кто-нибудь войдет и скажет: "Слушайте, вчера вечером я наловил полторы сотни окуней", или: "В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в семнадцать фунтов и длиною в три фута".
Это бездарно, это не имеет ничего общего с искусством. Это свидетельствует о дерзости - и только.
Нет, уважающий себя рыболов гнушается подобной грубой ложью. Его метод заслуживает внимательного изучения.
Он преспокойно входит, не снимая шляпы выбирает себе кресло поудобнее, набивает трубку и, ни слова не говоря, начинает курить. Снисходительно выслушав похвальбу новичков и дождавшись паузы, он вынимает трубку изо рта, выколачивает золу о каминную решетку и замечает:
"Ладно, о том, что я поймал во вторник вечером, лучше никому и не рассказывать".
"Да почему же?" - спрашивают его.
"Да потому, что мне все равно никто не поверит", - спокойно отвечает он, без малейшего оттенка горечи в голосе. Потом он вновь набивает трубку и заказывает хозяину тройную порцию шотландского виски со льдом.
После этого наступает молчание; никто не решается возражать столь почтенному джентльмену. Теперь он может рассказывать, не опасаясь, что его прервут.
"Нет, - задумчиво продолжает он, - я бы и сам не поверил, расскажи мне кто-нибудь такую историю, но тем не менее это факт! Я сидел с полудня до вечера и абсолютно ничего не поймал; полсотни подлещиков и десятка два щучек, разумеется, в счет не идут. Я уже решил, что клев никуда не годится, и хотел бросить, как вдруг чувствую: кто-то здорово рванул лесу. Я подумал, что это опять какая-нибудь мелочь, и дернул. Пусть меня повесят, если удилище подалось хоть на дюйм! Ушло целых полчаса - полчаса, сэр! - пока мне удалось справиться с этой рыбиной, и каждую секунду я ожидал, что удилище переломится! Наконец я вытащил ее, и как вы думаете, что это было? Осетр! Сорокафунтовый осетр! Попался на крючок, сэр! Да, сэр, я понимаю ваше удивление!.. Хозяин, еще тройную шотландского, пожалуйста!"
И тут он начинает расписывать, как все были поражены, и что сказала его жена, когда он пришел домой, и что подумал об этом Джо Багглз.