- Вот, матушка, - сказала старушка, - вот в этой комнате у нас все - и мастерская
Саши, и наша гостиная, и зала, и столовая, - все; только там еще есть маленькая каморка, -
это моя спальня. - Потом старушка принялась рассказывать о том, каким горестям, каким
оскорблениям часто подвергался сын ее, заработывая себе и ей кусок насущного хлеба.
Сердце Софьи разрывалось от негодования в продолжение рассказа старушки;
наконец она не выдержала полноты чувств, бросилась к бедной матери, обняла ее и потом
молча пожала ей руку.
Такого горячего, такого искреннего участия давно не встречала старушка; она
хотела поцеловать эту руку, но та вспыхнула и отдернула ее. Они обнялись и
поцеловались. С этой минуты принужденность в обращении их исчезла; старушка забыла,
что перед ней сидит генеральская дочь, дочь той барыни, которая так приняла ее сына.
Когда в передней зазвенел колокольчик, Палагея Семеновна радостно вскричала:
- А! Это Саша. Как я рада, что он пришел: я вам его сейчас представлю. Ведь он у
меня молодец.
И она почти побежала навстречу входившему сыну.
- Вот он, родная; вот мое сокровище, утешение моей старости. - И она одной рукой
держала его руку, другою гладила его щеку.
Александр, краснея, кланялся Софье; она привстала, минуты чрез две нечаянно
взглянула на него, - он пристально смотрел на нее; лицо ее также вспыхнуло. Румянец -
загляденье на смуглом личике! Софья была прелестна...
Старушка все что-то говорила: няня поддакивала ей; Софья Николаевна слушала
или казалась слушающею.
Он пристально смотрел на Софью.
Вдруг она вздрогнула, будто испуганная:
- Мне уж давно пора домой. Я засиделась у вас. Быстро встала она со стула и
подбежала к столу, на котором лежала ее шляпка.
Старушка и няня опять захлопотались около нее.
- Не забывайте же меня, навещайте; я уже не знаю, как и благодарить вас. Не
хворайте, Софья Николаевна; дайте-ка я с легкой руки перекрещу вас. Прощайте,
прощайте! - Софья целовала добрую старушку.
Подходя к дверям, она во второй раз взглянула на него, она почти незаметно
наклонила свою голову в знак прощанья.
Старушка проводила Софью Николаевну до половины лестницы и, возвратись,
качала головой.
- Как ты это не догадался проводить ее! Что это с тобой сделалось?.. А какая милая,
добрая барышня!.. Дружочек мой, тебе надо было хоть с лестницы свести ее. Уж этого
приличие требовало... Что с тобой?..
Александр, казалось, не слыхал упрека матери. Он неподвижно стоял на одном
месте; глаза его с любовию устремлялись на какой-то предмет, верно для него одного
видимый. Он, как Гамлет, готов был заговорить с своим видением.
- Сашенька! что ты это, голубчик? Да ты и не слышишь меня.
Он огляделся кругом, он бросился к матери с выражением полной радости:
- Матушка! матушка! я нашел мою Ревекку, я нашел ее.
Старушка с недоумением посмотрела на него.
- Ах ты, голубчик мой, да где же ты это нашел ее?
- Она была здесь, у вас, матушка... Вот она сейчас только вышла отсюда.
Старушка снова и еще с большим недоумением и даже беспокойством посмотрела
на сына.
- Сейчас вышла? Да это генеральская дочка, Софья Николаевна.
- Это она, она-то и есть, моя Ревекка! Теперь моя картина кончена!.. О, вот какое
лицо мне нужно было для Ревекки! Так вот что, несмотря на мучительные усилия, никак
не могло создать мое воображение!..
ГЛАВА IV
Влюбиться можно, так; но он не дворянин,
И вряд ли, сударь, он имеет даже чин,
Девица же она известнейшего рода,
Супруга выбрать ей не можно из народа.
Старинная комедия
- Не может быть, Аграфена Петровна, не поверю. Просто тут нет никакого
вероятия.
И Осип Ильич, говоря это, ходил большими шагами по комнате, качал головой и
закрывал уши ладонями.
- Нечего затыкать уши. Что я? сплетница, что ли, какая, торговка уличная, как
Алена Прохоровна? Нет, батюшка, не таковская: уж у кого у другого, а у меня от сплеток- то язычок не отсохнет. Я имею, слава богу, знакомство хорошее, известные фамилии, - не
то, чтобы арнаутов каких!
- Статочное ли дело?.. О, боже мой, боже мой! - расхаживая, говорил себе под нос
Осип Ильич и время от времени пожимал плечами, хмурил брови и делал различные
жесты руками... - Шутка сказать: дочь такого важного чиновника! Неужели?.. И вы
говорите, Аграфена Петровна, что она сама бывает, с позволения сказать, у этой бабы
всякий день, и что это продолжается почти уже около полугода, и что тот при ней в
нанковой куртке, без всякой конфузии, так вот себе и пачкает кистью?
- Говорят тебе, что да; нечего пялить глаза-то. И старушонка-то говорит ей ты...
- Ты! ах боже мой!.. дочери такой особы? она? господи! Ну, до каких же это времен
мы дожили, Аграфена Петровна! Уж что ж после этого осталось?
- Говорят, что манишку подарила ей, собственными руками вышитую...
- Собственными руками?.. Непонятно! просто непонятно!
- И ситцу на платье, чепчик с кружевами и с лентами у мадамы на Невском на заказ
сделан!
- На заказ! фу, боже мой! И, я думаю, ведь что стоит в магазине на Невском!
- Не шутите теперь, Осип Ильич, с Палагеей Семеновной: в честь попала!
- Вот воспитание, Аграфена Петровна! Вот вам извольте воспитывать детей!
Благодарение богу, что не имеем их, истинно так... - При этом Осип Ильич перекрестился.
- Скажите, так это нянька-то и познакомила их? - спросил он, подумав немного. -
Дома не знают, а она как будто гулять, да и туда? Ай-яй-яй! Неужто, в самом деле? От
кого, же вы об этом проведали, Аграфена Петровна?
- Говорят тебе, что от ихней кухарки; ведь она ходит к нашей, - все и порассказала.
- Ну что ж ей там за компания, скажите на милость?.. Просто, что называется -
постичь не могу!
- Уж в Алексашеньку не влюбилась ли? Чего доброго! каких чудес не бывает.
- Она... в него влюбится? ей в живописца, в простого? Да помилуйте ради бога! он,
я думаю, и двенадцатого класса не имеет? Ни за что!.. Ну, похоже ли это на дело? Ведь
этого и в романе не написали бы, ей-богу, не написали бы! Невероятно...
- Заладил свое! а я так всему верю. Испорченная девчонка - вот тебе и кончено;
куры да амуры, он - то, а она - это; вот и влюбились. Долго ли тут? Не велика
премудрость: знаем мы эти шашни!
- Послушай, Аграфена Петровна! Да что же он-то такое? Просто, с позволения
сказать, живописец; ну, а она - дочь такого человека, черт возьми!.. Это уж из рук вон...
Конечно, у него есть искусство - ни слова: очень живо рисует; ведь вот посмотри на стену
- как вылитый; нечего и говорить: второй я, и владимирский крест, все это как будто в
самом деле, так что пощупать иной раз хочется... Ну, да оно все-таки живописец, больше
ничего!
- И притом еще дрянной мальчишка, не может до сих пор моего портрета списать.
Да и твой писал сколько, времени! Мать, проклятая баловница, говорит: некогда.
Уважение всякое потеряли к нам; а я еще, дура, рекомендую его по всем домам,
распинаюсь за него... Никакого чувства нет... Другие бы из благодарности... Знают, что
знакомство хорошее имеем, и в таком чине... Другому бы лестно было, сам бы приставал:
"Позвольте списать; да когда же?" По мне, я вам скажу, неблагодарный человек хуже
всего на свете. Пьяница, вор, беспутный лучше...
- Именно так, неблагодарность хуже всего. Это, так сказать, мать пороков... - После
сего Осип Ильич несколько призадумался. Через минуту он снова продолжал, сначала
тихо, потом постепенно возвышая голос: - Дочь почтенного человека, в этаком ранге!
Ведь, кажется, и пословица сама говорит: яблоко от яблони не далеко катится. Верь после
этого пословицам! Тут формально ничего не разберешь: в карете четверкой ездит, в
комнатах и бронзы, и лампы, и вазы, и черт знает что, только птичьего молока недостает!
Ей таскаться всякий день на чердачишко, по поганой, прости господи, лестнице?.. Тут,
Аграфена Петровна, сказать вам мое мнение, есть что-то такое, не то, чтобы без чего- нибудь неспроста, уж как вы мне ни говорите!
- Погоди немножко: я о малейшей подробности разведаю; ни одного вот
обстоятельства не пропущу; докажу ему, этому мальчишке, да и матери-то его, что я
значу. С нами шутить! Нет, брат, не туда заехал. Увидит он, что такое Аграфена Петровна.
Или он забыл, молокососишка, что я полковница, что у меня отец был статский советник,
имел Анну с брильянтами на шее? Сама Надежда Сергеевна, превосходительная, да и та
имеет ко мне особенное уважение. Других чиновников жены и порога-то ее не нюхали; а
он мальчишка! - некогда, изволите видеть, ему портрета моего списать. Послушан, Осип
Ильич, как я разузнаю все аккуратно, так ты при случае, как пойдешь к генералу по делам,
разговорившись, и вверни словцо: "Усердие-де мое известно вашему превосходительству:
вот уже более двадцати лет, как хожу по вашим делам, питаю, дескать, к вам
неограниченную привязанность, что ваша-де фамилия дороже мне, чем... ну понимаешь?..
Слышал стороною, что Софья Николаевна списывает с себя портретец, видно сюрпризом
вам, сама-де ходит на самый чердак в мастерскую к живописцу..." Знаешь, умненько этак,
чтобы он не рассердился, да с покорностию; мина-то чтоб была несколько печальная...
- Знаю, знаю, матушка! В мои лета и дослужившись до такого чина, не учиться
стать этому. Прилично ли только это будет, Аграфена Петровна? а?
- Еще бы нет! А там увидишь, какое это на его действие произведет, да, может, тут
же и грянешь, что живописец этот человек молодой, что хоть его и рекомендовала,
дескать, моя жена вашей супруге месяцев с восемь назад тому, - но теперь сама
раскаивается, что он-де поведения нетрезвого, замечен в разных шалостях, что хоть он и
живет с матерью, но мать поблажает его во всем, оттого-де они в самом бедном
состоянии.
- Тут нужна большая деликатность, большое уменье; дело весьма щекотливое.
- В том-то и речь... Ах, если бы я на твоем месте!