Принципиальным был для Карамзина вопрос о личных свойствах государственного деятеля, о его душевных качествах. Между тем на страницах «Записки» встает неразрешимая проблема: добродетель и сила вещей. «Сила вещей неодолима» [4, с. 300], - понимает Карамзин, но и как силу воспринимает он высшую нравственность и мудрость. Лишь в немногих представителях человеческого рода надеется он найти любовь к общему благу, и потому для достижения общественных целей предлагает правите-
Слова Руссо из письма к маркизу Мирабо. См.: Rousseau аVictor Riquetti, marquise de Mirabeau. Trye le 26 Juillet 1767 // Rousseau J.J. Correspondance complиte. Oxford, 1979. T. XXXIII.N 5991. P. 240.
лю опираться на куда более распространенное честолюбие (на то, что относится к «силе вещей»), противопоставляя его, в свою очередь, корыстолюбию. Его волнует расточительность царских щедрот в аспекте безмерных требований монарших милостей - «денег, чинов и крестов», «чинов, лент, денег» [4, с. 308, 326] - со стороны приближенных. И в отношении государя, и в отношении подданных неотъемлемой остается нравственная составляющая проблемы, действенными механизмами решения которой Карамзин считает «обуздание господ жестоких», «исправление нравственное» крестьян [4, с. 313-314]. Возможность соединения силы вещей и нравственности Карамзин видит в извлечении законов народа (гражданских и семейственных добродетелей) из «понятий, нравов, обыкновений», т. е. из силы вещей. Но пока этого нет, важнейшей мудростью государя будет счастливое избрание людей («не формы, а люди важны»), первейшим его правилом будет - «искать людей!». «Общая мудрость рождается только от частной. Одним словом, теперь всего нужнее люди!» [4, с. 323-324]. Карамзин убежден, что дела пойдут как должно, если государь найдет в России «50 мужей умных, добросовестных, которые ревностно станут блюсти вверенное каждому из них благо полумиллиона россиян, обуздают хищное корыстолюбие нижних чиновников и господ жестоких, восстановят правосудие, успокоят земледельцев, ободрят купечество и промышленность, сохранят пользу казны и народа» [5, c. 324].
Карамзин утверждает: «Не бумаги, а люди правят», но признает, что правит тот, кто наделен силой. Злонравию должна быть противопоставлена добродетель, облеченная властью. И потому второе правило, не менее существенное, есть: «умейте обходиться с людьми! [курсив Н.М. Карамзина. – Л. С.] Мало ангелов на свете, не так много и злодеев, гораздо более смеси, т. е. добрых и худых вместе. Мудрое правление находит способ усиливать в чиновниках побуждение добра, или обуздывать стремление ко злу. Для первого есть награды, отличия, для второго – боязнь наказаний. Кто знает человеческое сердце, состав и движение гражданских обществ, тот не усомнится в истине сказанного Макиавелли, что страх гораздо действительнее, гораздо обыкновеннее всех иных побуждений для смертных ... Сколько агнцев обратилось бы в тигров, если бы не было страха! Любить добро для его собственных прелестей есть действие высшей нравственности, явления редкого в мире: иначе не освящали бы алтарей добродетели» [4, с. 325].
Нация уподобляется единому человеческому организму, индивидууму.
Человек имеет свои привычки, согласно которым он живет, нация имеет свои обычаи. Люди болезненно воспринимают изменения привычных условий своего бытия, нарушение обычаев – угроза нравственному бытию нации. Человек есть смесь добра и зла, но подобно тому, как его добрые © Сапченко Л.А., 2013 / статья размещена на сайте: 13.02.13 ISSN 2224-0209 Электронный журнал «Вестник МГОУ» / www.evestnik-mgou.ru. – 2013. – №1 русс кая филолог ия начала должны обуздать то низменное и порочное, что есть в нем, так же и власть в стране, принадлежащая людям высшей добродетели, должна обуздать людей низких и злобных.
Гражданские добродетели Карамзин считал особенно важными потому, что они могут способствовать общему благу. Любовь к отечеству в возвышенных душах, их героические деяния становится, таким образом, залогом утверждения добра в душах обыкновенных, пробуждают высокие чувства в потомках.
В то же время историограф не имел никаких иллюзий относительно человеческих и монарших добродетелей. «...Мягкосердие тогда есть добродетель в венценосце, когда он умеет превозмогать оное долгом благоразумной строгости. ... Дайте волю людям, они засыплют вас пылью. Скажите им слово на ухо, они лежат у ног ваших» [5, с. 327]. Карамзин верит, что гражданские добродетели содействуют общественному благу. Таким образом, силе вещей противопоставляется искусство избирать людей, ей не подвластных, наделенных «превосходной добродетелью» и потому способных подчинить благородным целям силу вещей. Но «добродетель редка», предостерегает Карамзин государя, резюмируя: «Ищите в свете более обыкновенных, нежели превосходных душ» [5, с. 329].
Заканчивая, Карамзин писал: «Любя отечества, любя монарха, я говорил искренно. Возвращаюсь к безмолвию верноподданного с сердцем чистым, моля Всевышнего, да блюдет царя и царство Российское!» [5, с. 332].
Карамзин стремился установить нравственное взаимопонимание между императором и подданным, наполнить иерархические отношения эмоционально-личностным содержанием. Чисто человеческие связи - любовь и дружество - брали у него верх над всеми другими, и они же давали ему право на прямоту суждений, на критику.
Самодержец в образе конкретной личности государя не имел духовной власти над Карамзиным; сын отечества, он не отдавал решение многих социально-политических вопросов на волю Александра, мужественно выражая независимое «мнение русского гражданина». Его бескорыстие, независимая гражданская позиция не раз сопровождалась потерей императорской милости, расположения.
Стараниями Екатерины Павловны было впоследствии устранено охлаждение императора к Карамзину, вызванное «Запиской». Александр вернул историографу свою благосклонность, что позволило Пушкину написать: «Когда-нибудь потомство оценит и величие государя и благородство патриота» [8, c. 45].
Новые приглашения в Тверь Карамзин воспринимал уже с меньшим энтузиазмом: «Великая Княгиня зовет нас в Тверь. Люблю ее душевно и признателен ко всем ее милостям; однакож, будучи усердным домоседом, не пленяюсь мыслью скакать по большим дорогам, жить дней по десяти в праздности и беспокоиться о детях. Время летит, а История моя ползет», - писал он 1 мая 1811 г. Дмитриеву [6, с. 144].
Повинуясь желанию Екатерины Павловны, Карамзин вместе с женой собирается в очередную поездку. 30 мая 1811 г. он пишет брату: «Мы с детьми прожили в деревне только две недели и возвратились в Москву с тем, чтобы завтра ехать в Тверь дней на восемь. Как ни приятно нам пользоваться милостию прелестной Великой Княгини, однакож грустно расставаться с малютками, да и моя история от того терпит. Впрочем, любя искренно Великую Княгиню, не могу не исполнить ее воли. Она пишет ко мне самые ласковые письма, и желает познакомить меня с отцом Принца, который теперь у них гостит. Человек редко-умный и добродетельный. Наполеон отнял у него Ольденбургское герцогство» [5, с. 481]. Письма Екатерины Павловны действительно были полны искреннего чувства к «учителю любимому» и другу, к российскому историографу .
3 июня он писал Дмитриеву из Твери, приехав туда «без работы и без детей», что пробыл здесь четыре дня и завтра в ночь отправляется с женою назад в подмосковную, к детям. «Полубогиня Тверская все так же любезна, - отмечал Карамзин [6, с. 149], а в одном из следующих писем (9 августа) добавлял: «Кроме ее высокого сана, прелестей и достоинств личных, я должен любить Ее и за отменно милостивое ко мне расположение: эту приятную должность исполняю усердно и не по-придворному» [6, с. 154].
Следующее путешествие в Тверь пришлось на конец октября – начало ноября 1811 г. 9 ноября, уже после возвращения, Карамзин сообщал Дмитриеву, что десять дней пользовался милостями Великой Княгини, что теперь «сел опять на гнезде» и не скоро тронется с места [6, с. 158]. 25 мая 1811 г. великая княгиня писала Карамзину: “En voyant l’йcriture russe de mon maitre j’ai pris peur et ensuite il m’a fallu soutenir un combat: mon amour-propre luttait avec ma faiblesse, et, oh! honte, celle-ci l’a emportй; je pensais vous rйpondre en russe, mais je n’ose. Les traductions sont ajournйes; je passe mes journйes au sein d’une famille chйrie et j’ose dire qui mйrite de l’кtre, mais je dois vous avouer que sa presence nuit аl’йtude. En appeler аl’homme sensible, аl’homme vertueux pour lequel aucune jouissance du coeur ne parait exagerйe, аcelui qui chйrit la nature, c’est vous nommer. Soyez donc gйnйreux et pardonnez moi de sacriёer au sentiment en dйpit de la froide raison” [4, c. 94] «Увидеврусскоеписьмомоегоучителя, яиспугалась, азатеммнепришлосьвыдержатьборьбу: моесамолюбиеборолосьсмоейслабостью, и– о, стыд! – онаодержалаверх. Я думала отвечать вам по-русски, но я не смею. Переводы отложены, я провожу мои дни в кругу милого семейства, и – смею сказать – оно этого заслуживает. Но я должна вам признаться, что его присутствие мешает учению. Воззвать к человеку чувствительному, к человеку добродетельному, для которого никакие наслаждения сердца не кажутся преувеличенными, к тому, кто нежно любит природу, значит назвать вас. Так будьте великодушны и простите мне жертву чувствам вопреки холодному рассудку». – (Фр.).
В письме от 21 ноября 1811 г. великая княгиня благодарит историографа за подаренный ей альбом с выписками из европейских и русских авторов, содержащий высказывания древних и новых философов и писателей (Боссюэ, Монтеня, Руссо и др.) по вопросам власти, самодержавия, взаимоотношений между царем и подданными, т. е. по тем же проблемам, которые были поставлены в карамзинской «Записке о древней и новой России».
В альбоме Карамзин поместил близкие ему по духу изречения, созвучные с содержанием «Записки»: «Le gouvernement monarchique est celui d’un magistrat unique, don’t les autres tiennent leurs pouvoirs. Le plus actif d’un gouvernement est celui d’un seul» Руссо[7, c. 178] .
«Ce, qui rend la constitution d’un йtat vйritablement solide et durable, c’est quand les convenances sont tellement observйes, que les rapports naturels et les lois tombent toujours de concert sur les mкmes points et que celles-ci ne font, pour ainsi dire, qu’assurer, accompagner, rectiёer les autres» [7, с. 181] . «En toute chose la mutation est аcraindre: la mutation des saisons, des vents, des vivres, des humeurs; et nulls loix ne sont en vrai crйdit que celles, aux quelles Dieu a donnйquelque ancienne durйe, de mode, que personne ne sache leur naissance, ni qu’elles ayent jamais йtйautres» Монтень[7, с. 180] ;