«Объективистский» подход к пониманию и исследованию этноса представлен в публикациях Л.Н. Гумилева, К.П. Иванова, М.О. Мнацаканяна, Э.В. Тадевосяна[26].
Л.Н. Гумилев и К.П. Иванов в своей статье «Этнические процессы: два подхода к изучению» отмечают, что к началу 90-х годов сложились два подхода к исследованию этносов и этнических отношений. Первый состоит в том, что этнос явление социальное, следовательно, подчиненное законам развития общества и поэтому не имеющее собственных закономерностей. Второе заключается в том, что этнос - «система». Под системностью понимается некая однородность, идентичность всех элементов этноса, которая может быть обнаружена только в самосознании[27].
К сторонникам первого из названных подходов авторы относят самих себя. Второй подход персонифицируется ими в академика Ю.В. Бромлея.
Сторонники «системного подхода» к исследованию этноса, называя этнос системой, системной целостностью, подразумевают под этим «совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными чертами и особенностями культуры и психики»[28]. В поисках таких черт им неизбежно приходится останавливаться на «представлении об определенной идентичности», «однородности психики членов этноса»,[29] т.е. констатировать определенное подобие, тождество. Однако, такое понимание системности, справедливо отмечает Л.Н. Гумилев, подменено в этом случае «принципом сходства и похожести, по необходимости внешней, поскольку внутренние связи при этом подходе уловить невозможно»[30].
Если сравнить два подхода к исследованию этносов и этнических процессов, то разница между ними примерно такая же, как между систематикой К. Линнея и эволюционной теорией Ч. Дарвина. Первый систематизировал растения и животных исходя из внешнего сходства и похожести их признаков, второй - исходя из общности их генезиса и взаимосвязи в эволюционном процессе.
Нельзя не согласиться с Л.Н. Гумилевым в том, что основное при традиционном взгляде на систему - обнаруженные одинаковости людей, в то время как главным должно быть «установление динамических связей между различными людьми. Простейшая система - семья состоит из мужчины и женщины и держится на их несходстве. Усложненная система этнос или суперэтнос также держится не на сходстве входящих в него людей, но на устойчивости характера и направления…связей»[31].
«Нет ни одного реального признака для определения этноса, - продолжает Л.Н. Гумилев, - применимого ко всем известным нам случаям. Язык, происхождение, обычаи, материальная культура, идеология иногда являются определяющими моментами, а иногда - нет. Вынести за скобку мы можем только одно признание каждой особью «мы такие-то, а все прочие другие»[32].
Противопоставление «своих» и «чужих» («мы» - «они»), данное членам этноса в рефлексии, служит «индикатором для определения этнической принадлежности», а тем самым и особым типом системообразующей связи в этносе. Этнос возникает как целостность, противопоставляющая себя всем остальным целостностям того же типа и исчезает как система с потерей ощущения «свои» и «чужие». При этом, хотя этническая принадлежность и обнаруживается в сознании людей, но она не есть продукт самого сознания. Очевидно, она отражает какую-то сторону природы человека, гораздо более глубокую. Таким образом, «самосознание только опознавательный знак, а не сущность предмета»[33].
Исходя из того, что различия между коллективами (группами) одного биологического вида вызваны, прежде всего, различными формами адаптации к тем или иным участкам биосферы, т.е. к ландшафту, Л.Н. Гумилев определяет этнос как форму адаптации вида Homo Sapiens в биоценозе своего ландшафта, причем не столько в структуре, сколько в поведении[34].
Согласно обоснованной им теории этногенеза из этносов образуются суперэтносы, что происходит вследствие пассионарного толчка в регионе и общности исторической судьбы. Поскольку каждый этнос представляет собой оригинальную форму адаптации человека в биоценозе ландшафта, то суперэтносы обычно существуют в границах определенных этноландшафтных зон. «Так, северная граница Римского мира не пересекала распространения виноградной лозы, а с юга была ограничена степными и полупустынными ландшафтами Аравии и Африки. Мусульманский Восток, или Левант как суперэтнос не расширился далеко за границы адаптации финиковой пальмы, возделываемой в оазисах и почти совпадал с зоной полупустынь, где сложился замечательный симбиоз человека и верблюда…»[35].
На территории бывшего СССР существовали, как утверждает Л.Н. Гумилев, как минимум есть семь различных, каждый из которых занимает преимущественно свою особую экологическую нишу или этноландшафтную зону, имеет свою неповторимую историческую судьбу, т.е. оригинальный стереотип поведения и определенную традицию взаимоотношений с соседними суперэтносами. Причем, принципиальное значение для контакта имеет знак комплиментарности взаимодействующих этносов[36].
Небезынтересны и следующие рассуждения Л.Н. Гумилева. «Положительная комплиментарность двух основных суперэтносов нашей страны - Российского и Степного - явилась залогом как создания Московского государства, а вслед за ним и территориального расширения Российской империи, так и нерушимости СССР в годы второй мировой войны. Комплиментарность есть неосознанная и неопределенная какими-либо видимыми причинами взаимная симпатия различных суперэтносов и даже отдельных персон. Именно комплиментарность послужила поводом для дружбы Александра Невского и сына Батыя Сартака…»4.
Если дискуссия между сторонниками Ю.В. Бромлея и Л.Н. Гумилева идет больше по линии выбора приоритетов между динамическими и статическими детерминантами этничности, то развернувшаяся недавно дискуссия среди российских социологов и этнологов относится к оценке государственно-правового статуса этносов. Смысл этой дискуссии выражен наиболее полно в последних публикациях М.О. Мнацаканяна и Э.В. Тадевосяна[37].
Сначала они представляют точку зрения своих оппонентов - В.А. Тишкова, Б.Г. Капустина, А.Г. Здравомыслова.
В.А. Тишков утверждает, что «национальная общность – это, прежде всего общность национального самосознания ее членов, а не сама по себе групповая отличительность»[38]. Другой автор Б.Г. Капустин заявляет: «нация не может быть уподоблена организму», ибо представляет явление «мира культуры символов, знаков, кодов, определений и сложный их кластер»[39]. А.Г. Здравомыслов, выдвигая концепцию релятивистской теории наций и рефлексивной политики, считает нации не исторически необходимо складывающимися сообществами людей, которым присущи свои интересы, но продуктом политических действий: «государство создает нацию, а не формируется как результат отражения объективно заданных интересов народа»4.
Если отвлечься от избирательного цитирования работ указанных авторов в контексте полемики, то суть их концепции заключается в следующем.
Во-первых, в условиях современного общественного развития самоопределение этносов и их границы становятся все менее различными и все более относительными, поэтому так называемый «национальный вопрос» теряет свой фундаментальный смысл и актуальность.
Во-вторых, термин «нация» - это не столько научная категория, сколько политический лозунг и средство мобилизации групп в руках региональной элиты, политических лидеров.
В-третьих, универсальным признаком и чуть ли не единственным индикатором национальной общности выступает общность национального самосознания, которая далеко не всегда совпадает с нашими традиционными представлениями об этносах. (Так, например многие лица мордовской или еврейской национальностей относят себя к русским)[40].
В-четвертых, лозунг национально-государственного самоопределения этносов в современных условиях почти исчерпал себя, поэтому идея национальной государственности является не только бесплодной, но и вредной, поскольку провоцирует межэтническую напряженность, сепаратистские настроения.
Возражая против этих положений, Э.В. Тадевосян отмечает, что «понятие «нация» широко и постоянно используется в двойном смысле: а) как этнос, когда, наряду с социально-классовым, социально-демографическим, социальнотерриториальными, социально-профессиональным и иным подразделениям общества на социальные совокупности, выделяется и его социально-этническая дифференциация - членение на различные национальные и этнографические группы; б) как согражданство, политическое объединение граждан данного государства… Правомерно, конечно, спорить о целесообразности или нецелесообразности обозначения одним и тем же термином качественно несходных явлений, процессов. Но при этом невозможно не признать, что это данность, за которой стоят объективные различия двух особых социальных общностей - этнической и государственной, с которой трудно не считаться. Принципиальные же возражения вызывает не само разведение указанных понятий, а настойчивые и категорические предложения отказаться от восприятия наций в этносоциальном аспекте, сохранив лишь ее понимание как согражданство»[41].
И далее он пишет: «Негативное восприятие национальной государственности часто образуется на ее неверном понимании. Приверженцы национальногосударственного нигилизма не прочь изобразить национальную государственность как выражающую нужды только той нации или народности, которая дала ей имя. Но такое истолкование явно отдает националистическим душком, заведомым недоверием. Подлинно демократическое государство, предоставляя коренным этносам реализовать принципы самоопределения, не может в то же время отказаться от полного равноправия граждан, независимо от того, к какой национальности они принадлежат…»[42].