Столь же агрессивна и другая составная часть образа женщины в массовой культуре, которая столь активно тиражируется в различной визуальной продукции, где женщина предстаёт как киллер, демоница, носительница греха и зла. Однако идейные корни этого образа не связаны с машинными технологиями масскультуры. Они имеют древние истоки и по существу являются десакрализованной пародией библейского образа грешной Евы (или апокрифического образа первой женщины Лилит).
В мифологизированном сознании массовой культуры женщина, таким образом, предстаёт и как сексуальный символ с гипертрофированной половой телесностью, и как почти бесполая фригидная кукла, и как злобная фурия, несущая смерть.
Примечательно, что все разновидности образа женщины в современной массовой культуре – самка, индиго, фурия – молоды. В этих фрагментарных и одномерных стереотипах образа женщины отсутствует такая возрастная стадия как старость. И это далеко не случайно. Во-первых, одной из фундаментальных черт массовой культуры является ювенилизация . Ценность молодости, предпочтительно тела, а не духа в масскультуре почти абсолютна. Молодость здесь стала не только физическим понятием, но условием карьеры, эстетическим предпочтением, этическим приоритетом. Ювенилизации подчинена индустрия формирования имиджа и «улучшения» физических данных индивида: культуризм, аэробика, спортивный туризм, индустрия услуг по физической реабилитации, сфера медицинских услуг и фармацевтические средств изменения внешности, пола и т. п. Всё это является специфической областью общей индустрии услуг, стандартизирующей физические данные человека в соответствии с актуальной модой на имидж, гендерный спрос и т. д. Во-вторых, институт стариков как носителей знаний и навыков, необходимых для жизни последующих поколений, в массовой культуре не работает, так как здесь основным обучающими каналами выступают либо масс-медиа, либо социальная группа субъекта.
В то же время рядом с образом женщины нет не только её старости, но и образа ребёнка. На первый взгляд такое положение выглядит парадоксальным, так как в массовой культуре существует целая индустрия субкультуры детства: детская литература и искусство, промышленно производимые игрушки и игры, детские клубы и лагеря, военизированные организации, технологии коллективного воспитания и т. п. Однако эта субкультура преследует прежде всего цели явной или закамуфлированной универсализации воспитания детей. С помощью «индустрии детства» внедряются в их сознание стандартизированные нормы и паттерны личностной культуры, идеологически ориентированные представления о мире, закладывающие основы базовых ценностных установок, официально пропагандируемых в массовой культуре. Тем не менее, содержание субкультуры детства по своим эстетическим, психоэмоциональным, этическим и образно-художественным характеристикам не является детской по своей сути. Вспомнить хотя бы, сколько сцен насилия, пошлости, эстетической и художественной несостоятельности встречается в продукции детской индустрии, которые несовместимы ни с психикой, ни с жизненным опытом ребёнка.
Но если ребёнок в массовой культуре – это маленький взрослый и, следовательно, не столь нуждается в матери, то взрослый человек в массовой культуре старательно инфантилизируется. В современной массовой культуре уже достаточно чётко сформировались и закрепились в художественной сфере следующие архетипические образы: супер-женщина, киллер («Убить Билла», «Супердевочка»), молодящаяся самка («Смерть ей к лицу», «Основной инстинкт»), женщина-демоница («Седьмая печать») и одинокие, но быстро взрослеющие дети («Гарри Поттер», «Лемони Сникетт: 33 несчастья»), и т. д. Нетрудно увидеть, что растиражированный образ Женщины не связывается с таким основополагающим институтом любой культуры, как семья.
В своём сакральном образе доброй матери, хранительницы очага, любящей детей и всё живое, предстающей как связующее звено между трансцендентным и материальным мирами, женщина в массовой культуре не востребована. Если этот образ и прорывается в информационные потоки масскультуры, то как отголосок либо прежнего культурного развития (через традиционные институты, например религию), либо других традиционных культур. В любом случае этот образ не актуален для современной массовой культуры. Даже если придерживаться оптимистической точки зрения, что массовая культура фактически принимает на себя функции первичной, неспециализированной инкультурации личности и может рассматриваться как некое эмбриональное проявление созревающей обыденной культуры нового типа, аккумулирующей социальный опыт жизнедеятельности на постиндустриальном этапе социальной эволюции, то придётся констатировать, что прежний образ женщины разрушен, а новой позитивной трансформации этого важнейшего для культуры архетипа не произошло.
Представления о женщине в массовой культуре десакрализованы, примитивизированы, раздвоены, стремятся к нивелированию пола и уничтожению его основной природной функции, то есть проникнуты ненавистью к женщине, а не любовью. Вряд ли возможно рождение элементов новой культуры на основе ненависти, хотя бы потому, что это противоречит онтологическим законам жизни.
Post scriptum . Давно забылось название голливудского фильма и имя его героя-драматурга. Но врезалась в память его фраза, точно выражающая квинтэссенцию отношения к женщине в массовой культуре: «Особенно мне удался образ матери – эдакой потаскушки, всегда навеселе…».
Роль и статус Мужчины и женщины в обрядовой культуре мордвы:
Рассмотрим роль мужчины и женщины в культуре на примере культуры мордвы.
Субъектами (носителями) традиционной культуры являлись сельская община, семья, а также различные половозрастные группы. Ролевые функции этих групп менялись с течением времени. Так, вероятнее всего, на ранних этапах развития этноса хранителями и основными носителями обрядов были старики. Их ведущая роль сохранялась и позже в общесельских обрядах, символизирующих единство коллектива, а также в обрядах, связанных с культом предков. Роль же общинного «актива» перешла к взрослым женатым
людям, особенно в ритуалах, связанных с культом плодородия (в том числе и рождением новых членов крестьянского сообщества). Это было связано с тем, что именно эта группа являлась основной трудовой силой, и от нее зависело воспроизводство самого этноса. Мужские обрядовые функции были связаны с обеспечением удачи в основных полевых работах (пахоте, бороновании, севе). На общем сходе взрослых мужчин выбирался
общинный засевальщик или пахарь, то есть те люди, которые начинали пахоту и сев. Они должны были обладать рядом качеств: быть трудолюбивыми, добрыми, честными, с «легкой» рукой. Каждый хозяин самостоятельно совершал символический засев. Благоприятными днями для его совершения считались вторник и четверг. После моления богам исполнитель обряда шел на загон, где и зарывал зерно вместе с хлебом, куском мяса и яйцом. Символика обрядовых функций мужчин при обработке земли и севе сохранила следы мифологического представления об этих занятиях как о «половом акте» и оплодотворении земли. Особенно явно она проступала при посеве льна и конопли, которые желательно было сеять в обнаженном виде. В обязанности мужчины-хозяина входила также забота о лошадях, которые считались «мужскими» животными. Именно мужчины работали на конях и ухаживали за ними. В течение года проводилось несколько молений о здоровье и размножении лошадей: одно - в начале лета, обычно на Вознесение, другое — в августе, в день христианских покровителей лошадей Фрола и Лавра. В этих молениях принимало участие практически вся мужская часть общины, начиная со стариков и кончая мальчиками-подростками. Важна была роль данной половозрастной
группы и в апотропеических обрядах. Одной из главных мужских функций этого рода являлось добывание («вытирание», высекание) нового, живого огня, а также сооружение земляных ворот. Делали их в виде ямы похожей на печь без крыши. Иногда, вместо этого, просто ставили под углом два бревна, или покрывали деревянными балками и торфом специально вырытую канаву.
Большое влияние на обрядовую жизнь общины имели и замужние женщины. Многие исследователи мордвы отмечали, что именно они являлись наиболее строгими блюстительницами и исполнительницами семейных и общественных ритуалов. Важна была роль женщин в земледельческом цикле, где четко проявлялась связь женского начала и «родственной» ему стихии земли. Молодые женщины вместе с девушками «зазывали» весну, а представительницы более старших поколений обучали их весенним песням. Взрослые женщины играли главенствующую роль в обрядах «кормления» различных природных стихий: земли, воды, огня, растительности. Они готовили еду каждой из них, так как различался не только набор ритуальных блюд, но и смысл кормления мог быть различен: одних ублажали с просьбой не приносить вреда (ветер, огонь), других – для появления и роста (птицы, растительность). Некоторые обряды, основным моментом которых являлось такое «кормление», были исключительно женскими, о чем уже говорилось выше. На женщинах лежала также и забота по обеспечению «пищей» умерших родственников. Ведущее место занимали женщины в обрядах, проводившихся в период с посева до созревания хлебов, то есть это было время беременности и вынашивания плода нивой, что соответствовало таким же функциям жены и матери в человеческом коллективе. После окончания сева женщины устраивали свои братчины, а во время жатвы они проводили благодарственные моления в честь покровительницы поля. На взрослых женщинах лежала также практическая и ритуальная забота о скоте, кроме лошадей. Например, «большуха» руководила семейным молением в честь бога свиней. А в осеннем ритуале, посвященном покровителям двора и скотоводства, вообще участвовали только женщины и дети. Мужчины должны были в этот день работать вне дома и возвращаться после окончания данного ритуала. Хозяйки выполняли и обряд первого выгона скота со двора. В случае болезни животных они проводили ночное моление, во время которого просили покровительницу дома и семьи избавить скот от болезни, даровать ему здоровье и силу.